Нина Эптон - Любовь и испанцы

• Название: Любовь и испанцы
• Автор: Нина Эптон
• Издательство: Издательство «Урал Л.Т.Д.»
• Жанр: Культурология
• Год: 2001
• ISBN: 5-8029-0114-4

Российскому читателю предоставляется уникальная возможность познакомиться с серией книг Нины Эптон — английского литератора, искусствоведа, путешественницы,— посвященных любви во всех ее проявлениях и описывающих историю развития главнейшего из человеческих переживаний у трех различных народов — англичан, французов и испанцев — со времен средневековья до наших дней. Написанные ярким, живым языком, исполненные тонкого юмора и изобилующие занимательными сведениями из литературы и истории, эти книги несомненно доставят читателю много приятных минут.

---

В Мадриде после наступления темноты, по словам Августу-са Фишера, «третьеразрядные куртизанки бросались на шею мужчинам и покрывали их поцелуями, спрашивая, не хотят ли они «заглянуть в мою маленькую постельку», и сопровождая это жестами, от которых можно покраснеть даже в темноте. И все же эти женщины зачастую не лишены ума и таланта, они нередко читают наизусть стихи, которых знают великое множество». Любовь к поэзии — а может быть, к стихам и гиперболам? — внутренне присуща всем испанцам и всегда была их характерной чертой. В Испании десятого века, захваченной арабами, один автор-мавр как-то заметил, что стихи сочиняют даже поденщики на полях, а в одном из недавно вышедших романов (La Colmena, написанном Хосе Марией Села{116} в 1942 году) мадридская проститутка просит своего любовника почитать ей написанные им стихи.

Фишер считал, что пылкий темперамент андалусцев во многом объясняется климатом их провинции. «В Андалусии все несет на себе отпечаток обжигающего климата, любое желание сильно и порывисто, все доводится до крайности, все неумеренно и ничем не ограничено, и прежде всего это касается отношений между полами. Но когда дует soland[64], этот порыв становится неодолимым (нигде более влияние климата так легко не обезоруживает самых суровых моралистов); ибо тогда сам воздух, которым они дышат, горит огнем, и все чувства невольно обостряются; воображение воспламеняется, и неудержимый инстинкт находит оправдание в чужом примере и возбуждается соблазном. Это брожение крови могут несколько остудить разве что морские ванны, которые часто принимают оба пола». Женщины купались на отдельном участке пляжа, охраняемом кавалерией, но любовники, по словам Фишера, легко обманывали стражу. Он видел, как молодые люди обоего пола купаются нагими на мелководье. Впрочем, зная традиционную испанскую стыдливость, этому трудно поверить.

В Кадисе дамы также были пылкими и любили приключения. Отец Лаба, чье любопытство к дамским делам часто вынуждало его делать разного рода нескромные заявления, рассказывает в своих Путешествиях, что женщины надевали капюшоны, оставлявшие открытым лишь один глаз, «для того чтобы вести себя с превеликим бесстыдством, хорошо зная, что никто их не узнает и не посмеет снять с них вуаль. Они считают, что в такой маскировке им дозволено все. Они заговаривают с понравившимися им прохожими, заводят беседы и даже интрижки; об этом можно написать многие тома. Поскольку дамы эти остроумны, разговор их приятен, изящен, весел».

Когда к святому отцу также обратилась tapada, как называют даму под вуалью, он заподозрил в ней собственную домохозяйку и отправил вслед соглядатая, чтобы в этом убедиться. «Это было бесполезно, потому что такие женщины обычно заходят в первую попавшуюся на пути церковь. Они присоединяются к другим молящимся женщинам и, немного помолившись или посплетничав, вдруг встают по пять-шесть человек одновременно, разговаривают друг с другом, меняются местами, снова садятся, снова встают, так что из-за этих передвижений, однообразия одежды и темноты в церкви вскоре теряешь ту даму, которую желаешь выследить».

Святой отец в конце концов добился успеха благодаря хитрой уловке: когда его домохозяйка отвернулась, он подхватил ее мантилью и сделал на ней маленькую пометку. Позже в тот же вечер эта дама пристала к нему на улице — уже не в первый раз, как он правильно догадался,— и он сумел ее опознать. Поначалу взбешенная женщина решила, что ее выдала служанка. «Она бы в гневе съела свою служанку, если бы я не рассказал ей о том, что придумал все это сам»,— пишет шаловливый падре.

Генри Суинберн в меньшей степени, чем другие англичане, писавшие об испанских женщинах, восторгался ими и менее восхищался их внешними чарами. «Их характеры, которые никогда не обтесывались в вежливой беседе и не смягчались неизбежными возражениями, до крайности мелочны и необузданны. Они постоянно дуются на что-либо, и сущая ерунда может вывести их из себя. Во рту у них всегда что-нибудь есть — изюм или дорогие засахаренные фрукты. Уже оставив монастырь, но еще не обзаведясь постоянным любовником, чтобы проводить время более приятно, они поздно встают и убивают остаток утра в болтовне со слугами или в церкви, за длинной чередой привычных, ничего не значащих молитв; они обильно обедают, спят, а затем одеваются, чтобы погулять пару часов по Прадо».

Это описание совпадает с доверительными признаниями графа Фернана-Нуньеса, содержащимися в его переписке с немецким другом, в которой он описывает свою жену-галисийку и ее недостатки. «Если бы моя жена родилась в стране, где людей воспитывают, давая им определенное образование, то она была бы совершенством,— писал он,— но ей в этом не посчастливилось, и я боюсь, что, до такой степени привыкнув к безделью, она вряд ли сумеет исправить этот недостаток. Привычка никогда ни на чем не сосредоточиваться и поступать так, как заблагорассудится, не обращая внимания на окружающих, очень мешает человеку, который хотел бы предложить ей иной образ жизни. К этому следует добавить великое самомнение и не меньшую склонность легко обижаться».

Французским путешественникам было с испанскими женщинами откровенно скучно. «У них бывают tertulias, то есть вечеринки,— писал Морель-Фатио, но это не salons в полном смысле слова.— Танцы и флирт — единственные цели этих собраний. Дамы-аристократки конца века устраивали вечера чтения или декламации, но никто и никогда там не разговаривал». Шарль-Пьер Кост писал о скучных вечеринках в Памплоне, в Наварре, во время которых мужчины косили глазами на дам, сидевших в дальнем конце комнаты; не слишком высокого мнения был он и насчет обычая петь серенады: «Любовник всю ночь тренькает на расстроенной гитаре под окном возлюбленной, и даже если от мороза трещат камни, ему и в голову не придет уйти до наступления рассвета, когда солнце восходит, ревниво пытаясь прервать это прелестное времяпрепровождение». Он добавил, что многие молодые студенты и семинаристы нанимались слугами в лучшие дома и что любовники часто проникали туда в этом обличье, хотя их смелость почти всегда приводила к какой-нибудь ужасной катастрофе.

«Ничто не может быть более обременительно, чем тяготы, связанные со званием любовника,— писал Фишер.— Это сплошная непрерывная череда мелких забот и знаков внимания. На Прадо, на мессе, в театре и в исповедальне — никогда он не имеет права оставить даму одну, и весь груз ее дел падает на его плечи. Никогда не должен он появляться у нее с пустыми руками, особенно в праздничные дни; одним словом, во всем он должен быть пассивным орудием женщины. Однако, вступив в брак, из раба он превращается в хозяина — отсюда и враждебные отношения, и cortejos[65]».

То была эпоха вееров, и манипуляции этим красивым предметом в ловких руках испанских женщин превратились в настоящее искусство. По словам Бланко Уайта, «дорогого друга на самом дальнем конце тротуара приветствуют и подбадривают быстрым, трепетным движением веера, сопровождаемым несколькими многозначительными кивками. Ухажера, безразличного даме, отгоняют медленным, церемонным наклоном веера, от которого стынет кровь в жилах несчастного. Веер то скрывает хихиканье и шепот, то позволяет видеть лишь улыбку черных сверкающих глаз, которые прямо над его кромкой нацеливаются на свою жертву; легкий удар веером требует внимания от рассеянного собеседника; волнообразное движение призывает далеко стоящего человека. Пальцы, теребящие веер определенным образом, выдают сомнение или тревогу; быстрое его закрытие или открытие означает нетерпение или радость».

Были и другие движения веера (их мне показывала моя андалусская бабушка): быстрые и нервные «приди ко мне, приди ко мне» незанятой девушки, которая имела право завести возлюбленного, и более медленные и нежные движения дамы, означавшие «он пришел, он пришел!»

Веер используется до сих пор, но уже не в любовных целях. Легкий, воздушный шелест черных вееров в церквах летом и веселое потрескивание цветных в театре — чуть ли не самые характерные для Испании звуки; в магазинах вееров на Плаза Сан Херонимо в Мадриде имеется огромный выбор вееров шелковых и атласных, из слоновой кости и кружев, которые энергично разыскивают и раскупают туристы. Ни одна женщина не может владеть веером столь же изящно или придавать его движениям такие разнообразные значения, как испанка. С помощью веера и четок она способна выразить любые оттенки своих чувств.

Глава восьмая. Пламя Юга: Кармен и ее сестры

Хотя фламенко и андалусские танцы вошли в моду в Европе лишь в девятнадцатом веке, об их мощном воздействии писали несколько путешественников предыдущего столетия, не всегда уверенных, как следует отнестись к их эротичности. Джозеф Таунсенд описывает фанданго с типично англосаксонской осторожностью: «Этот танец не допускают в аристократические собрания, и правильно делают, поскольку, когда его танцует чернь, он выглядит слишком уродливо; но, приобретя утонченность в более благородном обществе, под самой элегантной, но прозрачной вуалью, он перестает вызывать отвращение, и благодаря именно этому обстоятельству возбуждает в юной груди такие страсти, какие трудно бывает обуздать мудрости. Музыка этого танца оказывает столь сильное воздействие и на молодежь, и на стариков, что все готовы двигаться немедленно, едва услышат звуки инструментов. Судя по тому, что я видел, мне почти удалось убедить себя согласиться с экстравагантной мыслью одного друга с пылким воображением, который предположил, что, раздайся внезапно эти звуки в церкви или в судебном присутствии — и священники и паства, судьи и преступники, серьезнейшие люди и весельчаки забыли бы обо всех различиях между ними и пустились в пляс».