Мария Райкина - Москва закулисная - 2

• Название: Москва закулисная - 2
• Автор: Мария Райкина
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Нет, все-таки ты неправильный мальчик... Ты еще за Чехова возьмись с помощью Фрейда.

- Я безумно хочу поставить Чехова. Но не могу себе позволить, потому что это делают все. Чехов... Что такое его туберкулез? Это гиперсексуальность любой врач объяснит. У него внутри пьес закодировано такое! Там все на Фрейде. Ты думаешь, почему дядя Ваня стреляет в Серебрякова? Потому что тот ему так надоел? Ничего подобного. Он стреляет в Серебрякова только потому, что тот вошел очень неожиданно и когда дядя Ваня был один на один с дулом пистолета. Ведь смерть - это секс. Уже не говоря о том, что уходы чехов-ских героев, например Треплева, - это секс, это неудовлетворенность.

- Сестры повторяют: "В Москву! В Москву! - это тоже секс?

- Абсолютно. Для меня это чистый секс. Понятны взаимоотношения Соленого и Тузенбаха - это не простые дружеские взаимоотношения. Почему такой странный Соленый? Потому что это обязательно любовь. У Тузенбаха нет, а у Соленого к нему - да. Считают, что я решил "Мой бедный Марат" как роман на троих, что-то вроде шведской семьи. Ничего подобного, это не я решил - так написано у Арбузова. Когда мы убрали всю социалку - планы, пятилетки, мосты - и оставили чистую историю любви, я ахнул: он спрятал в "Марата" столько странного.

- Я хочу понять художника, который во всем видит секс.

- Не во всем. Я говорю об идеях эволюции человека - духовной и сексуальной. И все. Где-то в жизни превалирует одно, где-то - другое. В искусстве вообще огромное количество вещей было создано под влиянием страсти. Приведу пример. Когда я репетировал "Нижинского", я целый год занимался серебряным веком, дягилевскими "Русскими сезонами" и вдруг открыл для себя: Дягилев всю историю с "Русскими сезонами" придумал только из-за безумной страсти, бешеной любви к курносому мальчишке - Нижинскому. Он хотел, чтобы его увидел весь мир. Ради этого и были придуманы все сезоны. Дягилев не сделал этого ни для Павловой, ни для Карсавиной. Он это сделал только для мальчишки. И таких примеров в искусстве очень много.

- Такая сила страсти, такая сила сексуальности тебе знакомы?

- Силу чувств я могу понять любую. Но о самом себе говорить очень тяжело. Это виднее со стороны. Иногда кажется, что на сцене более подлинная жизнь, чем та, которую я проживаю на самом деле. Моя жизнь не такая интересная, как кажется. Если смотреть мои спектакли, то можно подумать, что я сексуальный монстр. Такого нет, нет. Я обожаю устраивать провокации и часто заставляю зрителей испытывать то, чего они не испытывают в жизни. Ради этого мой зритель и тратит свои последние кровные денежки на мои спектакли. И вот в этом смысле я его не обманываю.

- Какую же ты женщину можешь сделать счастливой, если сам как тренер с хронометром на старте? К тому же боишься открытых чувств и переносишь их только на сцену?

- В этом смысле сцена отнимает почти все. Если серьезно заниматься этой профессией, тогда в значительной степени становишься жертвой. Я часто ловлю себя на мысли, что я бы, наверное, интересней прожил свою жизнь, если бы не занимался режиссурой.

- Когда-нибудь ты видел решение своего спектакля во сне?

- Конечно. У меня к каждому спектаклю находился кусочек моего сна. Цветовое пятно, мизансцены, костюмы. Вот, например, в "Феликсе Круле" есть сцена с писательницей. Она решена в красном свете, потому что я видел сон жутко эротичная история в красных тонах. Или, например, мне приснилось, что человек начинает как бы разоблачаться, снимать усы и волосы. И в спектакле "Старый квартал" Безруков вдруг отклеивает усы. Шопенгауэр сказал, что сон это маленькое помешательство. А настоящее помешательство - это большой сон. Я очень люблю еще одну фразу - Феллини: "Вымысел дороже реальности". Он занимался безусловным искусством - кинематографом. А если говорить о театре, то здесь вымысел - стопроцентно дороже реальности.

- Веришь ли ты в приметы на сцене?

- Верю в то, что в театре все не как в жизни. Вот мы начали репетировать в Сатире "Поле битвы после победы принадлежит мародерам". Первая встреча в репетиционном зале, и вдруг... разбивается зеркало, которое висит на стене. Я в шоке. Говорю Гурченко: "Люся, будет провал". А она: "Нет, Андрей, не волнуйся. Просто это зеркало меня вспомнило". Оказалось, что это именно то зеркало, перед которым она гримировалась много лет назад. Тогда у нее был простой в кино, она уже ушла из "Современника" и пришла показываться в Театр Сатиры. В полной тишине, без единой реакции собравшихся артистов, она играла кусочки из спектаклей, пела, танцевала, потом в какой-то момент просто оборвала песенку, взяла свой аккордеончик и спросила: "Я так понимаю, дальше бессмысленно мне что-то делать?" Ей никто не ответил. Так она и ушла. У нее потекли слезы, и она посмотрелась в это зеркало. И прошло много-много лет. Те женщины, примы Сатиры, которые ее в свое время прокатили, потеряли форму, а Люся вернулась такая знаменитая, с такой блистательной карьерой. Это зеркало и разбилось. Тогда она мне сказала, что примета сработает наоборот. Так и вышло - "Поле битвы" идет с неизменным успехом.

Или про Якута знаешь? Сразу после премьеры "Калигулы" умирает актер Всеволод Якут. Он успел поднять бокал шампанского, пожелать всем счастья, пошел к служебному входу, но прямо в кулисах упал и умер. У меня истерика. Я бился головой об стенку. Прошло сорок дней, потом полгода. Я помню, как пытался говорить со своими актерами, и Лев Борисов сказал: "Что ты, даже не подходи ко мне, он же туда потащит. После Якута играть бессмысленно". А мудрые старики сказали: "Подожди. В театральном мире все наоборот". И действительно, через полгода сами актеры собрались, почитали пьесу и более молодой, спортивный Саша Пашутин ввелся в "Калигулу". Спектакль идет уже одиннадцать лет.

- Все говорят, что на репетиции у тебя полная разболтанность, все пьют пиво, кофе. Что за антитеатр?

- Мой афоризм - репетировать надо легко, а вот играть - мучиться. Актер даже самый трагический кусок будет играть легко, если у него от репетиций осталось ощущение легкости. Я действительно никогда не кричу, исключено, чтобы я в кого-то бросил пепельницу. Я разрешаю курить, пить пиво. Да, это непедагогично, но я не ругаюсь, когда артист опаздывает - понимаю, что он торчал в пробке. Я беру этого человека за ручку и говорю: "Старик, вот тебе еще пятнадцать минут, иди спокойно в буфет, выпей кофе". "Я так мчался!", задыхается он. - "Не волнуйся, иди". Я повторяю актерам: "Сидите в пробке и не мучайтесь". Это такой наш взаимный расчет. Здоровье актера - это капитал режиссера. У меня на репетициях, например, завязываются романы, и я считаю, что в театре партнеры прежде всего должны доверять друг другу. И если в процессе у них что-то еще и возникло, - пожалуйста, тогда они будут еще более искренни на сцене. В каждом спектакле должны быть свои тайны, романы. Чем здоровее театр, тем больше романов и эротики.

Вы спросите - зачем люди ходят в театр? Ясное дело, про любовь посмотреть, а уж потом про все остальное. И вроде бы все знают, что артисты про любовь притворяются, а все равно идут. Одни - чтобы заполнить дефицит собственной любви по жизни, другие - посмотреть, как это у других бывает, а третьи сравнить собственные чувства с драматургическими образчиками.

Вот только вопрос - какую любовь им представляют? Пучеглазую, с прыжками в койку, или ту, когда артисты руками друг друга не касаются, а у публики мороз по коже. Прямо скажем, умение запустить мурашки по спине - высший пилотаж, которым на театре владеют только единицы. Галина Волчек - из тех, кто знает, как ставить любовь на сцене, чтоб она не падала и не валялась. И ее последний спектакль - об удивительной любви - "Три товарища" Эриха Марии Ремарка. На сцене "Современника"

О любви не говорят. Любовь скрывают

Волчек на подступах к основному инстинкту - Любить или не любить партнера - Уловки для возбуждения - Сексуальность бывает разная - Лучшие ножки Ленинграда - Сублимация любви

I

"Современник".

Среди металлических конструкций, как будто развороченных снарядом, Роберт (Александр Хованский) и Пат (Чулпан Хаматова). Их любовь разворачивается на фоне чудовищного пейзажа - между двумя мировыми бойнями под аккомпанемент фашистских сапожищ. Жуткий социальный фон придает лирике привкус сверхскоростных гонок по пересеченной местности: красиво, жутко, и никто не знает, уцелеет ли голова. Неотесанный Роберт, оставивший лучшие молодые годы в завшивленных окопах Первой мировой, и прелестная домашняя Пат сели в это авто. Авто тронулось.

- Саша, брось этот пафосный тон! Брось! Черт... Слушай, что я тебе говорю, и не спорь со мной! Еще раз! Брось этот пафос, я тебе говорю!!! - кричит из середины зала Галина Волчек.

Кто бы мог подумать, что у красивого, нежного зрелища, которое готовят зрителям, окажется такая чудовищная изнанка, как у белого плаща кровавый подбой. Вот, например, свидание Роберта и Пат. Оно первое, а на сцене выходит буднично - болтают про воздух, сигареты, машины, плюшевого медвежонка. Только слова, а за ними почему-то - пустота. От этого Волчек заводится, и в зале начинается буквально звериный кошмар.