Андрей Упит - Земля зеленая

• Название: Земля зеленая
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман Андрея Упита «Земля зеленая» является крупнейшим вкладом в сокровищницу многонациональной советской литературы. Произведение недаром названо энциклопедией жизни латышского народа на рубеже XIX–XX веков. Это история борьбы латышского крестьянства за клочок «земли зеленой». Остро и беспощадно вскрывает автор классовые противоречия в латышской деревне, показывает процесс ее расслоения.

Будучи большим мастером-реалистом, Упит глубоко и правдиво изобразил социальную среду, в которой жили и боролись его герои, ярко обрисовал их внешний и духовный облик.

---

Рыжеусый парикмахер брил подбородок своему клиенту, по временам бросал несколько слов по-немецки, не ожидая ответа, потому что собеседник не рисковал открыть рот, только мычал что-то сквозь сжатые губы. Парень в глубине комнаты сидел так, будто являл собой продолжение высокой трехногой табуретки: ни прямая спина, ни курчавый затылок не шевелились, только руки двигались, как машина, взмахивая медным гребнем. Толстый господин сложил «Düna Zeitung», снял очки и провел рукой по жидким, гладко зализанным волосам. По в одном месте волосы на затылке раздвинулись, и засверкала необычайно белая гладкая кожа — сразу стало понятно, почему он так зачесывался.

Несомненно, это был сам господин Ренц. Опытный мастер, он умел обращаться с клиентами и вступил с Калвицем в разговор. В данном случае о чем? Ну, конечно, о деревне. «Как там живется?»

Андр заметил, что глаза у отца сузились, что означало, что он насторожился, не начнет ли немец подтрунивать и не придется ли отбрить его в ответ как следует.

— Когда как, — ответил Калвиц уклончиво, еще не зная, спрашивают его всерьез или в насмешку. — Иногда лучше, иногда хуже, но в общем жить можно.

Но оказалось, что господин Ренц и не склонен подсмеиваться. Он родился и вырос в Кандаве[97] — это почти то же, что в деревне. Хорошо знал, что сейчас время уборки, и осведомился, какова нынче рожь. Ведь иногда случались поздние заморозки, могли погубить цвет, тогда урожай плохой будет.

Калвиц стал разговорчивее. Нет, нынче, как говорится, бог миловал. Даже в его лесном углу рожь отцвела хорошо.

Услыхав о лесе, толстяк совсем оживился: он очень любит лес, это его слабость. Что у них там растет, сосны или ели?

Клиент уже побрит. Усатый побрызгал на гладкое его лицо из зеленоватого флакона, как на картине, вытер полотенцем, похлопал по щекам клочком ваты, которую предварительно обмакнул в пеструю коробку. Комната наполнилась удивительно приятным запахом.

Парень, как подброшенный пружиной, соскочил с табурета, сорвал с побритого белую накидку и бросил в нижний ящик шкафчика. Когда в кресло сел Калвиц, достал с верхней полки другую, совсем свежую, и завернул в нее нового клиента.

— Вот уж настоящее мотовство, — усмехнулся Калвиц. — Прачка даром, конечно, не работает, а та была еще совсем чистая.

Усатый покачал головой, но ничего не сказал, заметив, что хозяин поднялся и хочет ответить сам.

— Так не годится, — сказал владелец парикмахерской с видимым удовольствием, — в порядочном заведении это не принято. Пусть заработок получается меньше, но мы должны беречь добрую славу фирмы.

Андру велели сесть перед другим зеркалом, чтобы папаше не пришлось его ждать. Его так же накрыли, и подмастерье приступил к работе. Теперь в зеркало Андр увидел, что этот парень хотя и выглядел довольно взрослым, но в действительности лишь вытянулся в длину. Это был загнанный подросток, с хрящеватым носом и круглыми испуганными глазами, лишенными всякой живости. Ножницы у него звякали не так ловко, как у того усатого, расческа иногда цеплялась — должно быть, привык орудовать медным гребнем, как граблями. Но это терпимо, — дома, когда стригли, Андру поддавали и не такого жару.

Господин Ренц уже не садился. Он, разговаривая, прохаживался по комнате. Андр хорошо видел его в зеркале всякий раз, как он проходил мимо. Шагов его не было слышно — на ногах мягкие ночные туфли. Руки засунул в карманы брюк, живот выпятил во всей красе, золотая цепочка ослепительно блестела на бархатном жилете. Но он не кичился своим великолепием, с восхищением говорил о лесах.

Агенскалн называют городом-садом, но что значат жалкие садики против курземских боров! За этим домом — сад, парком называется. Разве это парк! Уже второй год как в мусорную яму превратили, владелец базара замусорил и не думает вычистить. Зимой туда свозят с улиц снег, пусть тает хоть до троицы. Кругом сырость, инструменты ржавеют в парикмахерской. Домовладелец выстроил эту лачугу, где едва повернуться можно, а квартирную плату дерет без стыда и совести. «Да-а, — вздохнул он, — в деревне, где много зелени, вот там жизнь!» Он состоит в обществе охотников, каждую зиму они отправляются на охоту в Тауркалнские [98]леса. «Да-а, там-то — жизнь!»

Оба парикмахера кончили одновременно. Усатый успел сбрить отцу и бороду. Калвиц поднялся со стула, помолодев на пять лет, с припомаженными и в меру закрученными усами. Напоследок подмастерье провел Андру по голове чем-то твердым, после чего волосы как бы слиплись и будто приклеились к коже.

Усатый спросил, к кому они приехали в Агенскалн. «Что к родственникам, — это само собой понятно». Он вдруг оживился, когда упомянул Эрнестинскую улицу, но, узнав номер дома, как-то странно поежился. «Ведь это у Фрелихов!..» Он запрокинул голову и посмотрел на потолок, будто там была видна Эрнестинская улица и дом тещи Андрея Осиса. Разве он знает Фрелихов? Да, знает, очень хорошо знает… Потом круто оборвал разговор и начал энергично переставлять флакончики на стеклянной полочке, будто они самовольно переменили свои места. Хозяин успел крикнуть вслед: если у них в деревне ставят спектакли, здесь можно получить парики и грим. Дешевле, чем у Брудна, даже за переезд на пароходике через Даугаву будет уплачено.

Калвиц вышел очень довольный, в веселом настроении.

— Ну, что я говорил? Разве плохо? Голове легче стало, когда сняли лишние космы. Это тебе не Марта, иная сноровка. Только неизвестно, чем он мне усы выпачкал, кожу немного стягивает.

Андр ничего не ответил: у него волосы так склеены, картуз точно на корку надел. Знал бы, ни за что не позволил.

Дорогу по описаниям Андрея Осиса теперь легко найти. С Большой Лагерной от углового белого каменного дома, в котором лавка с картинками, надо свернуть на первую перекрестную. Отсюда до Летней не больше двадцати шагов. Середина улицы немощеная, по обеим сторонам вдоль домов настланы деревянные мостки. Тихо и пустынно.

— Осенью и весной здесь, должно быть, на лодках ездят, — пошутил Калвиц, указывая на мостки.

— Наверное, здесь никто никогда не ездит, — мрачно пробурчал в ответ Андр. На голове у него не картуз, а словно лубяная корзина надета.

С каждым шагом он чувствовал себя все отвратительнее и не замечал ничего интересного. Вдоль мостков стояли высокие деревья, только местами пробивалось солнце и бросало на землю шевелящиеся пятна. За палисадниками — двухэтажные дома, выкрашенные в зеленый, желтый или серый цвет. Перед домами и во дворах кусты акаций и сирени. На больших окнах занавески — белые и кремовые, прозрачные и плотные. На дверях или на косяках прибиты над звонками медные дощечки с именами владельцев… Спокойно и тихо, как в деревне; шум с Лагерной улицы едва доносился сюда. Жить здесь, должно быть, приятно.

Калвиц остановился и, обернувшись, потянул воздух.

— Это ты так пахнешь или я? — почти с восторгом спросил он.

Андр промолчал. У него нос все время полон какого-то кисловатого запаха, как от прогорклого сала; сначала это казалось довольно приятным, но теперь было противно. Как он будет выглядеть с такой вымазанной головой, когда снимет фуражку?

— Удивительно много зелени, — сказал Калвиц. — Не будь здесь этих настилов и заборов, за которые цепляются рукава, можно бы сравнить с нашим лесом.

«С нашим лесом!..» Андр бросил взгляд на толстый каштан, почему-то огороженный зеленой деревянной решеткой, и повел плечами — даже и похожего нет!

По обсаженной деревьями улице они вышли на Ольгинскую, потом свернули на улицу Луизы. И тут остановились. Это, собственно, не улица, а какая-то нелепая площадь, от которой во все стороны расходились между домами и садами узкие щели. За высоким дощатым забором виднелась незаконченная постройка с множеством окон и неснятыми лесами. Это, должно быть, новое училище, о котором говорил Андрей. На другой стороне торчала высокая труба пробочной фабрики Хесса. И это Андр помнил. Теперь надо повернуть на Эрнестинскую, но направо пли налево, — это вылетело из головы.

Из одной щели выполз угрюмый старикашка, грохоча подвешенной на спине железной печуркой, остановился, когда Калвицы спросили о дороге. Махнул рукой, чтобы шли вслед за ним, мимо фабрики Хесса. Сегодня здесь не работали, труба с закопченным верхом и громоотводом выпускала тонкую белую, едва видимую струйку дыма. Большие ворота закрыты; около калитки сидел старик с кошкой на коленях, должно быть, сторож, и вполголоса гнусавил: «Жажду, жажду Иисуса увидеть я, жажду…»[99] Андр хмуро ухмыльнулся: горожанин! С Анной Смалкайс запрячь бы в пару, да и та на утренней молитве в Бривинях пела лучше.

На углу старик указал налево, а сам свернул направо. Андр и без его помощи увидел дощечку на стене домика — это и была Эрнестинская.

Совсем непривлекательная улица! Собственно, даже и по улица, а скорее песчаный пустырь с дощатыми мостками на одной стороне. Домики на противоположной стороне кончались, начиналась холмистая, заваленная всяким мусором и навозом песчаная площадь, откуда ветер доносил запах гниющих костей. Вдали виднелась густая зелень с красными полосками стволов агенскалнских сосен.