Андрей Упит - Земля зеленая

• Название: Земля зеленая
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман Андрея Упита «Земля зеленая» является крупнейшим вкладом в сокровищницу многонациональной советской литературы. Произведение недаром названо энциклопедией жизни латышского народа на рубеже XIX–XX веков. Это история борьбы латышского крестьянства за клочок «земли зеленой». Остро и беспощадно вскрывает автор классовые противоречия в латышской деревне, показывает процесс ее расслоения.

Будучи большим мастером-реалистом, Упит глубоко и правдиво изобразил социальную среду, в которой жили и боролись его герои, ярко обрисовал их внешний и духовный облик.

---

Бауман, давай бутылки сюда! Смотри, по уйди с ними!

Приц рассердился.

— Чего орешь, очень нужны мне твои бутылки! Что я, вор?

Продираясь к буфету, прямо из горлышка высасывал остатки пива.

— Стакан не позабудь! Не засунь в карман! — крикнул ему вслед Бриедис, потом повернулся к Андрею. — Вот чертова порода! Каждому встречному готовы друг за друга глаза выцарапать, а дома между собой дерутся. Если вернется домой в пьяном виде, жена с тещей сразу возьмут в работу, спину палками до синяков исполосуют… Ну, как живется в Риге?

Андрей что-то пробормотал в ответ, — этот Бриедис тоже навязчив, собеседник не из приятных. Тут же недалеко топтался хромой Петер Стразд, Андрей предпочел подойти к нему…

Тем временем Анна, немного робея, подошла к танцевальной площадке. Мария держалась по-иному, голову подняла высоко, нос задрала под самый зонтик. Прежде дивайцы не могли терпеть таких рижских зазнаек, обязательно поднимали на смех, как бы и Анну с ребенком не задели. Стиснув зубы, она села, ожидая, кто первый бросит ком грязи.

Но опасения не оправдались. Зонтики не редкость здесь, у иных модниц — еще более роскошные, чем у Марии. Вон та хозяйская дочка, загоревшая до кирпичного цвета, сидит с таким видом, будто сразу получит солнечный удар, если высунет голову из-под своей нарядной крыши. Шляпки с цветами, перьями, сатиновые и шелковые блузки… Обе рижские швеи выглядели здесь даже простенькими. Мария, увидев, как ловко танцуют дивайцы, и прочитав на плакате Rheinlander[86], сразу опустила свой вздернутый носик. С каждой минутой Анна все больше успокаивалась. В этой толпе никто не обращает на нее внимания. Молодежь уже не помнит, когда Анна Осис жила здесь. Многие из тех, кого называют сейчас господами и барышнями, в те времена еще ходили за стадом или впервые брались за косу на хозяйском лугу. И в конце концов разве она уже не прошла все это? Разве у ее ребенка нет такого же права на жизнь, как у других детей? Она приучила себя все продумывать и взвешивать, и всегда получалось, что не нужно ей ни глаз опускать, ни в угол забиваться. Свободно, с оттенком снисходительного любопытства смотрела она на эту пеструю, вращающуюся толпу. Молодость брала свое, общее веселье захватывало, Анна не замечала ни окутывающих ее клубов пыли, ни прохлады вечера, которая с заходом солнца, вместе с первыми тенями, выползла из кустов и начала ощупывать разгоряченные тела.

Мария удивленно посмотрела: над чем это смеется золовка? Анна только качнула головой — какой смысл рассказывать, все равно невестка никого здесь не знает. Смеялась она над Мартынем из Личей, которого уже давно приметила в толпе. Этот пятидесятилетний увалень среди женщин и девушек превратился в гибкого угря, кружился, как юла, молодые за ним не поспевали. Только что отпустив одну партнершу, сейчас же приглашал другую. Спина у него словно без костей. Вот он низко поклонился, высоко подняв над головой шляпу, — блеснул череп, весь белый и гладкий, как яйцо. Приглашенная окинула его с головы до ног презрительным взглядом, гордо вздернула головку и повернулась спиной. Пристыженный Мартынь скрылся в толпе.

И Анна засмеялась: гордячка, отказавшая Мартыню, была юная Марта Калвиц. Только сейчас, сравнивая Марту с другими женщинами и девушками, можно было оценить, какая она стройная и красивая. Бархатный лиф облегал ее упругую грудь, светлая коса с широкими лентами свисала ниже талии. Она двигалась свободно и уверенно, не кичась, но, по-видимому, сознавая свою привлекательность, «Да, — подумала Анна, — теперь растут другие девушки, не такие овечки, как мы. Такую уже не обманет первый встретившийся хозяйский сынок, не втопчет в грязь какой-нибудь…» Она чуть не произнесла одно слово, вобравшее в себя горечь и отвращение прожитой жизни… Как грязную тряпку откинула прочь.

Увидя рижанок, Марта направилась к ним. Уже издали видна ее детски чистая улыбка, в которой все еще светился блеск сегодняшнего утра. Она не шла, а бежала, не думая о том, подобает ли так вести себя взрослой девушке. Мелькал белый передничек с узорчатой каймой и вышитыми словами народной песни: «Мое солнышко родное через Даугаву мне руку подает». Красные ленты развевались за спиной. Она напоминала Анне шелковистый мак, колыхавшийся сегодня утром от ветерка в цветнике арендатора Силагайлей. Даже сердитая и вечно недовольная Мария улыбнулась и кивнула головой.

Марта повела девочек прогуляться. Они ведь еще не видели, как трубач раздувает словно пузыри свои щеки. И потанцевать они должны, пока еще не смерклось. Взявшись за руки, они смешались с толпой. Мария успела только крикнуть вслед что-то о платьицах и туфельках. Оглушительно гремела музыка, толпа кружилась, как в огромном водовороте, парами и группами, смех и разговоры — все слилось в одно…

Что-то похожее на жужжание промокшей пчелы услышала Анна. Это повторялось два или три раза подряд, привлекая внимание. Потом послышалось что-то напоминающее жалобное мяуканье старой кошки.

— Лицом точь-в-точь бривинский Ешка. Наряжай как хочешь, хоть две шляпки надень — божьего перста не сотрешь. Да, да — это так и есть…

Анну будто ледяной струей обдали. Она резко повернулась и увидела тут же, в пяти шагах от себя, Битиене с Бауманиете из Яунбривиней. Высказав то, чего не могла не сказать, Битиене сокрушенно и сострадательно покачивала головой. У матери и дочки позолоченные листья на груди.

Рядом с ними сидел и сам Бите. Он без значка и поэтому повернулся спиной к площадке, — вблизи показались контролеры. Бите подвинулся на край скамейки в тень, гневно вздернув бородку, всем своим видом показывая, что на площадку даже не смотрит, лишь на минутку присел сказать жене и дочери что-то неотложное. Сейчас поднимется и уйдет — никто не имеет права до него дотронуться.

Вероятно, Анна не удержалась бы, хотя толком и не знала, что крикнуть в ответ на это мяуканье. Но тут подошла Дарта Прейман, громко поздоровалась и начала знакомиться с Марией. Очень болтливая, но прямодушная, нелицемерная и сердечная, она и прежде нравилась Анне.

— Что это за праздник — сидеть на одном месте? Когда из Риги выезжают в деревню, гулять надо! Вставайте, я покажу вам, на что у нас тут стоит посмотреть.

Марин не хотелось подниматься со скамьи — и отсюда можно видеть все, на что стоит посмотреть. Дарта Прейман взяла Анну под руку. Но они не успели сделать и шага, как позади снова послышалось это страшное мяуканье: «Да, да… Так-то лучше, чем прятаться от людей по углам — ведь никто камнем в лоб не ударит».

Анна немного придержала Дарту и повернулась. Битиене по-прежнему качала головой, поджав губы, глаза выражали печальное соболезнование, только в самых уголках таился злорадный самодовольный смешок, — должно быть, то же самое испытывает пчела, ее тезка, когда вонзает хоботок в сладкую каплю цветка. От гнева Анна не могла собрать мыслей. С языка неожиданно сорвалось:

— Ну и люди эти дивайцы! Собрали бы по копеечке и купили билет Бите-Известке, чтобы ему не смотреть на праздник затылком.

Битиене подняла было локоть, чтобы подтолкнуть дочь, но он так и застыл в воздухе. Оскаленные белые зубы Бауманиете спрятались за губами. Как ужаленный подскочил Бите, крякнул, но одумался и сел на прежнее место.

Отведя Анну немного подальше, Дарта хохотала, словно сумасшедшая.

— Ну и язык у тебя! Раньше ты была такая тихоня, каждое слово приходилось тащить клещами. Рижская выучка, — а?

— Должно быть! — усмехнулась Анна.

— Особенно это — «Бите-Известка»! Вся семейка готова лопнуть от злости, когда им напоминают прежнее прозвище. Дивайцы, как сговорились, не хотят величать их яунбривиньскими владельцами. Никто с ними не сходится, торчат у себя на хуторе словно пни. Бауман, тот наверняка подмазался к кому-нибудь в надежде на стаканчик пива, хуже собаки держат его. Но берегись, этого они тебе не простят.

— Пусть! Я их не боюсь!

Анна Осис откинула голову и гордо пошла вперед. Действительно, никого она больше не боялась. Разве она что-нибудь украла или кому-нибудь осталась должна? Она теперь на своей дороге, трясина осталась далеко позади, в новых туфлях она смело шагала по танцевальной площадке.

Дарта Прейман обещала показать все достопримечательности, но пока ничего особенного не находила.

— Эти три девушки — дочери кузнеца Балцера, дивайские парни зовут их тремя грациями. Грациями!.. — бог знает, что это за ругательное слово?

Анна взглянула — сестры сидели рядышком, прямые, чопорные, на всех одинаковые соломенные шляпки с красными лентами. Молодой человек в шляпе, играя тросточкой, так и извивался перед ними.

— А это Петер из Межевилков. Говорят, у парня замечательная голова. Всю весну занимается у Пукита, готовится в юнкерское училище, офицером будет.

Будущего офицера Анна не успела хорошенько разглядеть — Прейманиете дернула ее за рукав и показала пальцем над головами сидящих.