Андрей Упит - Земля зеленая

• Название: Земля зеленая
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман Андрея Упита «Земля зеленая» является крупнейшим вкладом в сокровищницу многонациональной советской литературы. Произведение недаром названо энциклопедией жизни латышского народа на рубеже XIX–XX веков. Это история борьбы латышского крестьянства за клочок «земли зеленой». Остро и беспощадно вскрывает автор классовые противоречия в латышской деревне, показывает процесс ее расслоения.

Будучи большим мастером-реалистом, Упит глубоко и правдиво изобразил социальную среду, в которой жили и боролись его герои, ярко обрисовал их внешний и духовный облик.

---

Осиене сейчас же заметила Минну, глаза у нее стали колючие, недобрые, в них вспыхнула синяя ненависть, тонкие губы плотно сжались, словно не желая выпустить ни одного слова. Но разве можно удержаться!

Что она там подсматривает, эта хозяйская Минна! Хотя бы чужих постыдилась. Дома ведь никого не стыдится, и меньше всего — собственного отца. Ах, чистый содом здесь в Ритерах! Откуда только взялся этот Саша и кто он такой? Ни родственник, ни то ни се; русский или поляк — по выговору не узнаешь. Отъелся тут, как кабан, — выспится, встанет, порубит немного хвороста и опять на боковую, а эта не знает, чем угостить, как ублажить этого бородатого пришельца! От одного взгляда на него делается дурно. Хотя бы ради людей повенчались. Да разве такой может? В Латгалии или в каком нибудь вертепе у него обязательно есть жена и дети. Об этом уже поговаривают. О, содом, содом!

Она пошатнулась и приложила руку ко лбу — видно, закружилась голова, присела на чурбан. Гости снова переглянулись в глубоком недоумении. Андрей примостился на охапке хвороста. Анна — на опрокинутом треснувшем корыте. Садясь, увидела Янку. Он, спрятавшись за другую кучу хвороста, высунул белобрысую головенку, как горностай из норки, и разглядывал приезжих чудесными синими глазенками. Андр Калвиц, заигрывая с ним, пытался к нему подойти.

Осиене собралась продолжать свои причитания, но вдруг осеклась. Из дома выходила Тале. Она успела немного пригладить непослушные волосы, надела светло-желтую сатиновую блузку, которая выделялась особенно ярко на фоне заношенной юбки и грязных босых ног. Она почти одних лет с Мартой Калвиц, только ниже ростом, плечи у нее заметно вздернуты — это, должно быть, осталось с детских времен, когда каждый миг надо было остерегаться подзатыльника матери. Теперь роли переменились. Осиене сидела съежившись, маленькая и кроткая, сопровождая пугливым взглядом каждое движение дочери. Тале шла неуклюже, с явной неохотой, будто едва удерживая ноги, чтобы они не побежали обратно. Спрятав подбородок, нелюдимо посмотрела на брата и сестру. Лоб ее перерезывали морщинки, лицо широкое, некрасивое и старообразное; она научилась поджимать губы, стараясь, по возможности, не показывать крупные зубы. Неразговорчивая — о чем с ней толковать? Андрей пробовал было расспросить, как живется в Ритерах, справляется ли она со всеми работами взрослой батрачки? Тале что-то процедила сквозь стиснутые губы, это, кажется, означало «да». А когда о чем-то спросила Анна, в ответ протянула в нос «нн», и это следовало понимать «нет». Минутку потоптавшись на месте и помучив молчанием себя и других, она шмыгнула в дверь.

Мария стояла у клети, посматривая на открытую дыру, в которую влез Сашка. Потом закрыла зонтик и решительно пошла вслед за Тале в дом, проверить, каково там.

Осиене все время видела только свою Тале. Теперь она быстро начала говорить вполголоса, чтобы успеть высказать хоть часть того, что накопилось в душе и плотно слежалось, словно мокрые связки льна в мочиле.

Вот какова она, ее Тале, взбалмошная девка! На сатиновые блузки, на разные глупости тратит все жалованье. Носит тонкие покупные чулки — сама вязать не желает. Туфли у нее на высоких каблуках, ноги можно сломать, — а теперь в пыли валяются под кроватью. Расчета, бережливости — ни на грош, цыганская натура. О родной матери — ни малейшей заботы, хоть сдохни, все равно не подойдет и не спросит: что с тобой, мама, не болит ли что-нибудь? Обругать — это да! Только и смотри, как бы коромыслом по голове не угостила! Откуда такая ведьма народилась? Две зимы проходила в училище, Пукит дольше держать не стал — на плечах дырявая корзинка, а не голова. А разве у Осисов когда-нибудь не хватало ума? Разве плохие головы у Анны и у Андрея?

Брат и сестра еще раз переглянулись. Осиене опять не заметила, увлеченная потоком своих слов.

Мария выбежала из комнаты, морщась и содрогаясь.

— Как они тут живут! — пищала она. — Такой беспорядок! Такая грязь! На кроватях даже простынь нет!

Осиене, кажется, не поняла, чего так возмущается эта рижанка в большой шляпе. Пичук, далеко обходя порог жилого дома, пронес к хлеву охапку мокрицы и принялся рубить. Андр Калвиц в конце концов задобрил Янку и повел к корыту. Осиене, глянув им вслед, безнадежно покачала головой.

Как он чахнет тут — этот малыш, бедняжка! Полштофа молока в день, больше Тале не хочет брать у хозяев, даже на похлебку ему не хватает. Для матери — селедка утром, селедка вечером, в горле жжет от этой проклятой соли. Даже кусочка сахара нет, чтобы подсластить горькое лекарство от болей в животе. Катыне в Межавилках пять рублей платят — но где они? Тоже уходят на шелковые платки и сатиновые блузки.

Анна сидела на перевернутом корыте, поджав губы в точности как мать. Разве за этим они сюда приехали, чтобы только выслушивать бесконечные жалобы на детей? Даже не спросила, как им в Риге жилось все время? Хоть бы вспомнила, как расставались, — лучше уж у ней осталось бы что-нибудь от тогдашней злости!..

Андрей нахмурился и тоже погрузился в свои мысли. Какая странная судьба! Полжизни прожила с отцом, вместе с ним не разгибала спины, вместе не видели солнечного света, и хоть бы словом помянула его! Арендованное место, с таким трудом построенный дом в Яунбривинях, выращенный скот, имущество — все рухнувшие надежды на собственный клочок земли! А Анна со своим несчастьем, и он сам — со своим. Возможно, все это спрятано у нее где-то глубоко, в самом сердце. Она не касается прежних переживаний, разматывая только верхний слой клубка, тот, что обвивался и путался вокруг нее изо дня в день здесь, в Ритерах… Но разворошит и глубже, обязательно разворошит… Дрожь пробрала его. Стало трудно дышать, как бывало в темной риге, где клубились вокруг высевки, пыль и копоть. Чем тут помочь, что можно изменить? Куда делся тот самый бог, в которого она так слепо и твердо верит?

Сашка спускался с чердака: должно быть, гнедой Калвица, гремя привязью у крыльца, не дал ему спать. Он посмотрел на середину двора, почесал под бородой и поплелся вдоль яблоневого сада.

Глазами волчихи посмотрела ему вслед Осиене. Неизвестно, откуда взялся этот безродный бродяга! Как грязная туча бродит по Ритерам. А та не знает, как ублажить его. Понятно, чего ждать от такой, ведь росла без матери, словно подброшенный котенок. Но Тале — кто мог подумать и поверить! Когда здесь еще крутилась мельница, однажды пьяный подмастерье сказал: «Ты, Осиене, привяжи свою козу на веревку, чтобы не вертелась под ногами, не лезла на глаза мужчинам». Это было давно, когда Тале еще посещала волостное училище! А теперь?.. Взрослой девицей стала, материнская юбка ей коротка… Только и умеет что кричать да грозить матери палкой. А понесет на поле завтрак этому то ли русскому, то ли поляку, часами может сидеть рядом, на краю канавы, и ржать так, что в Айзлакстском лесу отдается. Известно, к чему приводит такое ржанье! Бывало уже, все знаем и помним! По горло забот с маленькими детьми, а тут — горе с большой, которая должна заменить им мать… Осиене подняла глаза к небу: «За что ты меня опять караешь? Разве можешь упрекнуть, что я мало наказывала ее, не учила добру? Неужели не видишь? Почему не караешь того, кто заслужил? За что преследуешь праведника?..»

Анна встала и кивнула Андрею. Дольше здесь не выдержать — начнет вспоминать былое. И тогда… Трудно поручиться, что тогда произойдет…

Подошла рассерженная Мария, таща за руки обеих девочек.

— Квартировать, что ли, мы здесь собирались? — скрипела она. — Будете сидеть, пока на девочках одни лохмотья останутся? Нашли большое колесо и забрались в него… Совсем одичают в такой глуши!

У Андрея самого земля горела под ногами, он подозвал Андра, который успел помочь Пичуку нарубить мокрицы. Теперь хотел подвести его и Янку к гостям — пусть попрощаются. Но из этого ничего не вышло — Янка снова спрятался за хворост. Пичук пытался выманить его. Маленький зверек — что из него выйдет? Андрей торопливо подал матери руку и поспешил к телеге.

Осиене и не думала ни задерживать, ни спрашивать о чем-нибудь. Глаза ее непрестанно тянулись к окну, за которым мелькала желтая сатиновая блузка. Так и сидела на своем месте, словно погрузившийся в трясину полусгнивший пень…

Ритерский луг за яблоневым садом — единственное, чем можно было полюбоваться в этом неказистом углу, — раскинулся, как шаль, сотканная из зеленого пушистого паруса. Щавель уже начинал цвести, над зеленью протянулись красноватые полоски. Высокие, сочные желтоглавы росли кучками, унизанные шариками еще не раскрывшихся бутонов. Даже в самых низких местах здесь не было ни журавлиной травы, ни водяного трилистника, а только пригодная для корма осока. Вокруг жердей прошлогодних остожин курчавился тмин. Овальные кусты молодого ивняка рассыпались по всему лугу. Еще два-три года — и они так разрастутся, что с косой уже трудно будет пройти.