Эдуард Асадов - Судьбы и сердца

• Название: Судьбы и сердца
• Автор: Эдуард Асадов
• Издательство: "Правда"
• Жанр: Поэзия
• Год: 1990

В сборник советского поэта Э. Асадова включены стихотворения и поэмы разных лет. Автор этой книги фронтовик, поэтому военная тема прежде всего нашла в ней отражение (лирический монолог "Родине"). В настоящее издание вошли также стихотворения и поэмы, посвященные красоте и богатству родной земли, любви к русской природе. Книга заканчивается лирической повестью "Галина". Это полный задушевности и страстного драматизма рассказ о месте человека под солнцем, о большой и трудной любви, об ответственности взрослых за судьбы детей.

---

Глава VI

СЕВАСТОПОЛЬ

Может, помоложе, чем Акрополь,
Но стройней и тверже во сто крат
Ты звенишь, как песня, Севастополь, —
Ленинграда черноморский брат.

В День Победы, на исходе дня,
Вижу я, как по твоим ступеням
Тихо всходят три знакомых тени
Постоять у Вечного огня.

И, глазами корабли окинув,
Застывают, золотом горя,
Три героя, три богатыря —
Ушаков, Корнилов и Нахимов.

Севастополь — синяя волна!
Сколько раз, шипя девятым валом,
На тебя со злобой налетала
Под любыми стягами война?!

И всегда, хоть любо, хоть не любо,
Та война, не ведая побед,
О тебя обламывала зубы
И катилась к черту на обед!

Потому что, позабыв о ранах,
Шли в огонь, не ведая преград,
Тысячи героев безымянных —
Стриженых «братишек» и солдат.

И горжусь я больше, чем наградой,
Тем, что в страдной, боевой судьбе,
Сняв с друзьями черную блокаду,
Словно петлю, с шеи Ленинграда,
Мы пришли на выручку к тебе!

И, прижав нас радостно к груди,
Ты кулак с усилием расправил
И врага по челюсти ударил,
Так что и следов-то не найти!

Мчится время, на чехлы орудий
Падает цветочная пыльца…
Только разве позабудут люди
Подвиги матроса и бойца?!

И над чашей негасимый пламень
Потому все жарче и красней,
Что любой твой холмик или камень
Тепл от крови павших сыновей!

Шелестит над обелиском тополь,
Алый флаг пылает над волной,
Севастополь, гордый Севастополь —
Город нашей славы боевой!

И недаром в звании героя
Ты стоишь, как воин, впереди
Часовым над кромкою прибоя
С Золотой Звездою на груди!

ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ

1

Сколько верст проехали, протопали
По воронкам выжженной земли,
И сегодня наконец дошли
До морского сердца — Севастополя.

Наша радость — для фашиста горе.
Как в падучей бесновался враг.
Но, не в силах вырваться никак,
Вновь сползал и окунался в море.

Превосходный оборот событий:
Никакого выхода нигде!
Получалось так, что, извините,
Нос сухой, а задница в воде.

Под Бельбеком жарко и бессонно.
Севастополь — вот он, посмотри!
Снова резкий зуммер телефона.
Генерал Стрельбицкий возбужденно:
— Поднажмите, шут вас подери!

Дать, братва, гвардейскую работу!
Приготовьтесь к новому огню!
Жмите, шпарьте до седьмого пота!
Если ночью не пройдет пехота,
Залп с рассветом. Я вам позвоню.

Вот он, наш «артиллерийский бог»! —
В генеральских полевых погонах
И, хоть был он и суров и строг,
Все-таки в лихих дивизионах.
В пересвисте пуль на огневой.

В громе залпов на переднем крае,
Всюду по-суворовски простой,
С честною и храброю душой,
Был он и любим и почитаем.

Враг плевался тоннами тротила,
Только врешь, не выдержишь, отдашь!
Три-четыре дня еще от силы
И — конец! И Севастополь наш!

Три-четыре… Ну совсем немного…
Да была загвоздочка одна
В том, что многотрудная дорога
Под конец особенно трудна.

Ведь тому, кто вышел из огня
Сотен битв, где и конца не видно..
Как-то до нелепого обидно
Пасть вот в эти три-четыре дня.

Впрочем, что с судьбою препираться?!
Фронтовик бессменно на посту.
Здесь война. И надобно сражаться
И кому-то солнцу улыбаться,
А кому-то падать в темноту…

2

Ax, как буйно яблони цвели
Той военной, майскою весною,
Будто вновь рванулись от земли
Парашюты в небо голубое!

Или будто, забывая страх,
В трех шагах от грохота и горя
Сотни чаек, прямо из-за моря
Прилетев, расселись на ветвях.

Словно снегом ветви осыпали
Все вокруг на целую версту.
Только хлопцы вряд ли замечали
Неземную эту красоту.

Мать-земля, не сетуй на ребят,
Ибо сад в жестокой обстановке
Мог ли быть хоть чем-то для солдат,
Кроме белопенной маскировки?!

Будет время, и настанет час,
И ребята где-нибудь у дома
Белым жаром яблонь и черемух
Встретят свет привороженных глаз.

Ну а тех, кто не придет домой,
Ты, как мать, и примешь и укроешь,
Соловьиной песней успокоишь
И осыплешь белою пургой…

Память, память. Нелегко, не скрою,
Возвращать исчезнувшую тень.
Что ж, давай же вспомним этот день
Перед тем, перед последним боем…

Быстро цифры множа в голове
И значки условные рисуя,
Я сижу под яблоней, в траве,
Нанося на карту огневую.

Муравей по карте пробежал,
Сел и пузо лапками погладил.
Ну ни дать ни взять солидный дядя.
Что там дядя — целый генерал!

Обошел сердито огневую,
Ус потрогал: дескать, молодец!
А потом, отчаянно рискуя,
Дунул прямо на «передовую»,
Наплевав на вражеский свинец.

Не спеша у немцев покрутился.
Вдруг насторожился и затих,
И затем обратно припустился…
То-то, брат, не бегай от своих}

Вот и нам бы действовать так юрко!
Кто-то веткой хрустнул за спиной,
Почему-то сразу, всей душой,
И не обернувшись понял: Шурка!

Села, быстро за руку взяла.
— Извини… Не помешаю? Можно?
До чего же рада, что нашла.
Я ведь нынче даже не спала,
Вот тревожно как-то и тревожно.

Словно сыч уставилась во тьму
И не сплю. Себя не укоряю,
Но причину так и не пойму.
— А теперь-то знаешь почему?
— А теперь как будто понимаю.

Завтра ты идешь на огневую?
— Нет, наверно, не пойдет никто.
— Не шути. Я знаю.
— Ну и что?
Ведь не с прошлой пятницы воюю!

С ревом пролетев над головами,
Грохнул за оврагами снаряд.
И, тряхнув испуганно плечами,
Сад рассыпал белый снегопад.

— Можешь ехать. Ну и шут с тобой!
— Тоже мне веселое напутствие.
— Нет, прости. Я глупая… Постой…
Но сейчас прошу вот всей душой,
Я ведь не шутила о предчувствии.

Понимаю, чушь и ерунда.
Я сама ругать себя готова,
Ничего не будет никогда!
Но послать ведь можно же туда
Ну хоть раз кого-нибудь другого?!

Вроде улыбнуться попыталась,
А потом упала на плечо
И впервые горько разрыдалась
Как-то вдруг по-детски, горячо.

Ни от горя, ни от резкой фразы,
Ни от злых обид или похвал,
Никогда нигде еще ни разу
Я тебя в слезах не заставал.

Замолчала, руку отвела:
— Погоди, не утешай, не надо. —
Улыбнулась повлажневшим взглядом.
— Видишь, вот и Шура не скала.

От пригорка к морю — две дороги.
На поселок издали взгляни —
Словно путник, вытянувший ноги,
Сунул в воду голые ступни.

Две дороги — разные пороги,
За спиной двадцатая весна,
Две дороги у войны в залоге,
И бог весть какая суждена…

Но какие б ни гремели грозы,
Шурка, Шурка, светлая душа,
С этою улыбкою сквозь слезы
До чего ж была ты хороша!

— Ты скажи мне честно, как бывало!
Даже жизнь до ярости любя,
Ты б в огонь когда-нибудь послала
Ну хоть раз кого-то за себя?

Я спросил. И ты молчала хмуро.
Ах, как долго мучился ответ.
— Хорошо… Ну, вероятно, нет…
Но пойми!
— Я понимаю, Шура.

Ты мой самый задушевный штаб.
Только что нам краешек передний!
А к тому же ведь последний залп.
Понимаешь, самый распоследний!..

Годы, годы… Рыжий листопад,
Голубые зимние метели,
Где сейчас тот яблоневый сад
В шрамах от пожаров и шрапнели?

Может, сгинул в душный суховей
Или стал ворчливее и гуще,
Только вечно в памяти моей
Он все тот же: юный и цветущий!

Вот и нас с тобою, вот и нас
Вижу вдруг взволнованно и четко:
Эту грусть тревожно-серых глаз
И слезинку возле подбородка.

Вижу пальцев легкую печаль,
Гладящих мне голову и руку,
И морскую, ветровую даль,
Словно предвещавшую разлуку.

Встала. Взглядом обежала сад.
— Ох и яблок тут, наверно, зреет!
Жаль, нельзя вот так: цветы белеют,
А под ними яблоки висят…

Ну пора. Но поимей в виду,
Завтра я приду на огневую.
Что смеешься? Думаешь, впустую?
Да хоть в ад упрячешься — найду!

Я смотрю, как ты мне улыбаешься,
И отнюдь не ведаю сейчас,
Что в душе ты навсегда останешься
Вот такой, как в этот самый час,

Как стоишь ты, глаз не опуская,
Словно бы задумалась о чем,
Тоненькая, светлая, прямая,
С яблоневой веткой за плечом…

Я смотрю и даже не предвижу,
Что ни глаз, ни этого лица
Никогда уж больше не увижу,
Никогда… До самого конца…

Надо бы листок перевернуть,
Но сейчас, в последнюю минуту,
Я не в силах, кажется, шагнуть
И все медлю, медлю почему-то…

На душе щемящая печаль,
Был иль нет я в юности счастливым,
Только нынче, вглядываясь в даль,
Мне до боли расставаться жаль
С этим днем весенним и красивым.

И пока не опустилась тень,
Тщусь запомнить все его приметы.
Ибо это мой последний день,
Полный красок, облаков и света…

Жизнь не ждет. Она торопит в путь.
Ах, как было б славно, вероятно,
Если б каждый почему-нибудь
Мог хоть раз свой день перевернуть,
Словно лист тетрадочный, обратно…

Ну да раз нельзя, так и нельзя!
Было все обычным: огневая,
Рев машин, хорошие друзья
И в дыму дорога фронтовая.

Враг, пока не наступил рассвет,
Бил всю ночь, снарядов не жалея,
И разгрохал нашу батарею,
А у друга, у соседа — нет.

Значит, было до зарезу надо,
Чтоб напор пехоты не ослаб,
Передать товарищу снаряды
И рвануть наш знаменитый залп.

Сделать быстро, точно по часам,
И расстаться с краешком передним.
Но комбат, как в море капитан,
Пусть хоть смертью пахнет ураган,
Все же сходит с мостика последним.

И уж вспоминать так вспоминать:
О дороге в огненной завесе,
О пехоте, что не может ждать,
И о том и о последнем рейсе…

Как с шофером в грузовой машине
Сквозь разрывы мчались напролом
Вверх по склону в стонущей кабине
По воронкам, по разбитой глине…

И еще, наверное, о том,
Как упал пред самой огневой…
Только дважды вспомнить-слишком больно.
Есть моя поэма «Снова в строй»,
Там про это сказано довольно…

Шурка, Шурка! Подожди, не плачь!
Понимаю, трудно примириться,
Только в сердце, как весенний грач,
Может, снова что-то постучится?

Может, радость и подымет стяг.
Но когда и у какого дома?
Ведь теперь уже не будет так
Все, как встарь: и ясно и знакомо.

Из-за срочных врачевальных дел
К нам ты на рассвете припоздала.
И когда ты на гору взбежала —
Залп уже раскатисто гремел.

Впрочем, может, даже лучше все же,
Что ты малость позже подошла.
Ведь спасти б меня ты не спасла,
Только вся б перетряслась от дрожи.

И потом, куда себя ни день,
Сердце б это вынесло едва ли.
Позже мне и так порассказали,
Что с тобою было в этот день.

Но хоть боль не схлынет никогда,
Я хочу, чтоб знала ты и ведала:
Да, стряслась тяжелая беда,
Было горько, даже страшно, да,
Было все, но вот ошибки не было!

Ложь ни разу не была меж нами,
Так поверь, что в трудные часы
Сколько раз бессонными ночами
Все былое клал я на весы.

Зло стряслось, и самое-пресамое…
Но, весь путь в сознанье повтори,
Говорю открыто и упрямо я:
Ничего не получилось зря!

Разве груз, сквозь пламя пробивая,
Я доставить к сроку не сумел?
Разве, доты к небу подымая,
Наш последний залп не прогремел?

Разве следом не пошла работа
Остальных армейских батарей?
И сквозь дым не ринулась пехота
Штурмовать остатки рубежей?

Не разбили разве, не расхлопали
Каждый метр, где огрызался враг?
Разве кровью полыхнувший стяг
Не забился в небе Севастополя?!

Люди гибли, падали во тьму,
Хоть, конечно, горько умиралось,
Но когда на свете и кому
Без потери счастье доставалось?!

И за тех, кто не дошел до цели,
Говорю я мирным этим днем:
Пусть не все мы увидать сумели
Стяг победы, взмывший над Кремлем.

Каждый, кто упал на поле боя,
Твердо знал заранее, поверь,
Хоть непросто жертвовать собою.
Только мир и счастье над страною
Стоят этих тягот и потерь!

Глава VII