Зальция Ландман - Еврейское остроумие

• Название: Еврейское остроумие
• Автор: Зальция Ландман
• Издательство: Текст
• Жанр: Прочий юмор
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0736-4

Слово «хохма», приобретшее в русском языке значение шутки, происходит от еврейского слава «мудрость». Книга, которую вы держите в руках, пытается вернуть нас к изначальному значению этого слова. В ней собраны шутки, анекдоты, истории, изречения, рассуждения, сплетни и цитаты — одним словом, хохмы, в которых отражены все стороны жизни евреев Центральной и Восточной Европы. Скорее всего, кое-что вам знакомо, но, можете не сомневаться, далеко не все.

Собрала и прокомментировала все эти хохмы Зальция Ландман, уроженка Галиции, гражданка Швейцарии, известный специалист по истории евреев, языку идиш и прежде всего — по еврейскому остроумию.

Перевод выполнен по 7-му немецкому изданию (1970 г.).

---

Барон сидит в зале, перед ним на столе лежит договор. Ему протянули золотую ручку, но он сидит неподвижно.

— Господин барон не подпишет?

— Нет. Как я могу доверять монархии, которая боится моего сына Морица?

Королева Виктория спросила своего премьер-министра Дизраэли, в чем состоит разница между несчастным случаем и катастрофой. Дизраэли сформулировал разницу так: "Если, например, Гладстон (его политический противник) упадет в море — это несчастный случай. Но если кто-нибудь его вытащит — это уже катастрофа".

Вильгельм I во время поездки в Бреслау разговорился с тамошним раввином.

— У меня с давних пор сохранилось о вас приятное воспоминание, — сказал кайзер. — Как ваши дела?

— Какие могут быть у меня дела? — ответил раввин. — Живу!

О Герзоне фон Бляйхрёдере, финансовом советнике Вильгельма I, говорили: "Берлинское общество делится на две категории: одни ходят к Бляйхрёдеру — и смеются над ним. Другие к нему не ходят — и тоже смеются".

Известный берлинский актер Дессуа до крещения носил фамилию Дессауэр. Как-то в поезде он встретил знакомого, который все время называл его "господин Дессауэр". Актер строго поправил его:

— Меня зовут Дессуа!

На станции Дессуа вышел, чтобы зайти в известное местечко. Давнишний знакомец кричит ему что есть мочи:

— Господин Дессуа, господин Дессуа! Писсауэр за углом!

Дессуа перед выходом на сцену:

— Иисусе, борода не клеится!

Его коллега, христианин Деринг:

— При столь кратком знакомстве вам бы следовало говорить "господин Иисус"!

Семья кантианца Соломона Маймона переживала из-за его атеизма. Когда Маймон приехал однажды в Голландию, родственник повел его в синагогу, показал шофар, при звуках которого в свое время здесь предавали анафеме такого же безбожника Спинозу, и спросил со значением:

— Знаешь, что это такое?

На что Маймон ответил:

— А как же, это бычий рог.

Один немецкий банкир-еврей любил повторять: "Всякая услуга наказуема".

К знаменитому венскому актеру Зонненталю в кафе подсел незнакомый парень и заказал официанту:

— П-п-ри-ри-не-сите м-м-не к-к-о-о-ф-фе!

— М-м-не т-т-о-ж-же! — попросил Зонненталь.

Парень возмутился:

— В-вы ж-ж-же ак-ктер, в-вы н-не з-з-аик-кает-тесь!

— Нет, в жизни я тоже заикаюсь, а на сцене просто симулирую.

Знаменитый еврей-пианист давал концерт в одном графском доме. Когда аплодисменты смолкли, хозяин дома подошел к пианисту и сказал:

— Я уже слышал Рубинштейна… — Пианист польщено поклонился, а граф продолжал: — Я и Серкина слышал… —

Пианист поклонился еще ниже, и граф закончил фразу: — Но никто не потел так, как вы!

Философ Лазарус Гейгер как-то обедал в компании католического священника.

— Когда вы, наконец, откажетесь от древних предрассудков и перестанете есть строго по религиозным правилам? — спросил священник.

— На вашей свадьбе, ваше преподобие, — ответил Гейгер.

Еврейский писатель — своему коллеге:

— С тех пор как мы с тобой виделись в последний раз, круг моих читателей удвоился.

— Поздравляю! А я и не знал, что ты женился.

Имбер, автор музыки еврейского национального гимна, был запойным пьяницей. Алкоголизм серьезно подорвал его здоровье, и он наконец обратился к врачу. Тот сказал:

— Вам придется бросить пить и курить.

Имбер встал и направился к двери.

— Стойте, — крикнул врач, — вы же еще не заплатили!

— За что? — спокойно откликнулся Имбер. — Я ваш совет не принимаю!

Раввины в Восточной Европе носили одежду тамошних евреев позднего Средневековья: длинный лапсердак и бархатную шапку, отделанную мехом.

В Жолкеве, где служил знаменитый раввин Хайес, проповедь читал его коллега, одетый по-западному. Когда он закончил, Хайес заметил:

— Самым блестящим в вашей проповеди был, несомненно, цилиндр.

Философ и врач Маркус Герц услышал, что его бывший пациент начал заниматься самолечением, читая медицинскую литературу.

— Он еще умрет от опечатки, — съязвил Герц.

После лекции весьма неортодоксального философа Ахада Хаама о Моисее один раввин сказал:

— До сих пор никто не знал, где находится могила Моисея. Теперь мы знаем: Ахад Хаам похоронил его в писательском клубе Одессы.

Поэт Л. А. Франкель зарабатывал на жизнь, работая секретарем еврейской религиозной общины. Однажды умер один из служащих этой общины. Некий излишне пронырливый претендент попросил у Франкеля о протекции еще до того, как покойного похоронили.

— Помогите мне попасть на его место!

— Охотно, — ответил Франкель, — только сомневаюсь, что такой увесистый парень, как вы, уместится в его гроб.

К юбилею одного венгерского поэта знатного происхождения его друзья выкупили давно проданное родительское имение. По этому случаю еврейский поэт Йозеф Кис сказал своим друзьям:

— Когда у меня будет юбилей, вам это встанет куда дешевле. Я унаследовал от своих родителей посох нищего — и он пока все еще у меня.

Критик — еврейскому драматургу Якобу Адлеру:

— Я знаю человека, который заплатил бы миллион за то, чтобы вас увидеть. Он так сказал вполне серьезно.

— В самом деле? — переспросил польщенный Адлер.

— Да. Дело в том, что он слепой.

На экзамен к венскому профессору Морицу Власаку приходит студент-еврей по фамилии Иерусалим (вероятно, родственник венского философа Вильгельма Иерусалима). Любопытные коллеги Иерусалима ждут возле дверей. Наконец выходит Власак вместе со студентом, окидывает взглядом ожидающих и восклицает:

— Плачь, Израиль, Иерусалим пал!

Одному молодому композитору, который некоторое время снимал себе скромную комнатку в Карлсбаде, его приятель сказал:

— Смотри, вон твое окно. Когда тебя не станет, возле него будет висеть доска с надписью…

— Да ну тебя! — перебил его композитор, зардевшись от смущения.

— Не перебивай! — сказал приятель. — Итак, надпись будет гласить: "Сдается комната".

Известный венский бонвиван Бела Хаас жаловался:

— У меня нет ни жены, ни детей, ни друзей — что я имею от жизни, кроме сплошных удовольствий?

Писатель Шолом Аш сказал однажды:

— Самый красивый в мире язык — это идиш.

— Почему это? — спросили у него.

— Потому что в нем каждое слово понятно.

Писатель Людвиг Фульда: "Чтобы драматург мог иметь успех в Берлине, ему нужно либо успеть умереть, либо быть извращенцем или иностранцем. А лучше всего — мертвым извращенцем и иностранцем сразу".

В комнату композитора Морица Московски вошел его коллега со словами:

— Тьфу, дерьмо, а не погода!

На это Московски:

— Кстати, о дерьме: что новенького вы сочинили?

Встреча в Карлсбаде. Историк Грец — историку литературы Карпелесу:

— Чем вы сейчас занимаетесь?

— То и дело что-нибудь пишу.

— Понимаю: чаще "то", чем "дело".

К еврейскому писателю Айзику Мейеру Дику пришел незнакомый молодой еврей с рукописью и попросил совета.

— Трудно быть еврейским писателем, — сказал ему Дик. — Тебе придется сорок лет ходить из дома в дом, переезжать из города в город и повсюду предлагать свои рукописи.

— А потом? — заинтересованно спросил новичок.

— Потом? — переспросил Дик. — Потом ты более или менее поймешь, что значит быть еврейским писателем.

Артур Шницлер пришел с писательского собрания. Кто-то из друзей спросил, как там было, на что Шницлер ответил: "Если бы там не было меня, я бы очень скучал".

Артур Шницлер: "Наука — это то, что один еврей списал у другого".

Тристан Бернар: "В раю климат, конечно, получше, но в аду наверняка лучше общество".

Дирижируя оперой Рихарда Штрауса, Лео Блех внес в ноты некоторые исправления. Штраус возмущенно крикнул из зала:

— Кто это написал — вы или я?

Лео Блех:

— Слава Богу, вы!

Дама, заказывая знаменитому берлинскому импрессионисту Максу Либерману свой портрет, озабоченно спросила, будет ли портрет действительно похож на оригинал.

— Я напишу вас более похожей, чем вы есть! — пообещал Либерман.