Станислав Лем - Раса хищников

• Название: Раса хищников
• Автор: Станислав Лем
• Издательство: ООО Изд-во «ACT МОСКВА»
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9713-8882-1

Это — хроника мировых событий глазами писателя, философа и публициста. Война в Ираке, "оранжевая революция" в Украине, выборы в Германии и Польше, стихийные бедствия… Обзор современной литературы, науки, культуры. Анализ проблем современности, исторические аллюзии и прогнозы на будущее…

В сборник вошли фельетоны Станислава Лема, публиковавшиеся в 2004–2006 гг. в польском еженедельнике "Тыгодник повшехны".

---

Ригг показывает, насколько привитая как болезнь паранойя Гитлера разъела немецкое общество. Читая эту книгу, я чувствовал, как мурашки бегут у меня по телу, а закончив, еще разубедился, что мир то и дело захлестывают волны безумия или невменяемости, роковым образом влияя на жизнь народов и обществ. Мы все подвержены приступам иррационального проявления эмоций — не обязательно это антисемитизм, — и таких приступов следует опасаться.

В последнее время в Польше усилилась деятельность крайне правых организаций, особенно «Всепольской молодежи»[252], которая считает себя наследницей национал- демократов и национал-радикалов. Интересно, какова их экономико-политическая программа — впрочем, похоже, ее и вовсе нет. Скорее всего главное для них — найти противника, затем повергнуть его и добить. Лозунги довоенных национал-демократов известны: выгнать евреев из Польши, правда, непонятно было куда. Генерал Томме[253], над которым подтрунивал Слонимский[254], говорил: «В Польше три миллиона лошадей и три миллиона евреев, каждый еврей должен сесть на лошадь и уехать…»

Немцы загнали евреев в газовые камеры, но теперь, к радости националистических деятелей, появились воинственно настроенные группы гомосексуалистов, решившие организовать Парад равенства. Ведь «народное» движение должно иметь врагов — и враги нашлись. Я, например, убежден, что гомосексуализм — сугубо личное дело и не должен подвергаться никаким правовым ограничениям. Правда, я противник легализации псевдобраков, и меня ужасает возможность усыновления детей такими парами. Гомосексуализм, по довольно распространенному сейчас мнению, все же имеет генетико-биологическую основу, хотя и с весомой составляющей социально-культурного влияния. Это как с предрасположенностью к облысению: представьте себе человека, утверждающего, что всех лысых следует обязательно лечить или изолировать…

Немецкие интеллектуалы до сих пор ломают голову, почему их народ так легко клюнул на приманку примитивной доктрины. Общество порой ведет себя как неспокойная. подверженная разрушительному действию стихий поверхность океана. Не хочу повторяться — я ведь тоже порой поддаюсь влиянию разнообразных навязчивых идей, — но мне кажется, что новое, объективное освещение проблемы национализма в Польше все еще ждет своего автора. Мы не умеем мыслить достаточно широко. Ни одна партия не говорит ясно, чем она хочет быть для Польши, что получит польское общество в случае ее победы на выборах.

В последнее время я читаю новые исторические книги, которые мне купила жена: о временах шведского «потопа», о том, как шляхетская I Речь Посполитая[255] потихоньку приходила в упадок, о Галиции, и чувствую, что удушливые исторические испарения вновь поднимаются и дурманят наш разум. Мы во многом заблуждаемся, а элементарное деление на хороших и плохих кажется нам слишком простым.

Июнь 2005

Прошлое через объектив{70}

Сегодня я полдня смотрел новости из потрясенного террористическими атаками Лондона. Только писать мне об этом не хочется, предпочитаю перенестись в другое время.

Сейчас июль, прошло шестьдесят лет с того дня, как я вместе с семьей приехал из Львова в Краков. Недавно вышел последний том моего «Собрания сочинений», в котором нашлось место моим литературным начинаниям. Там есть один из самых ранних моих рассказов «План анти-В». Когда он вышел в катовицком журнале «Ни дня без повести», меня обвинили в плагиате. Я ответил: «Покажите, что и у кого я украл». Рассказ не был плагиатом, просто мой обвинитель посчитал, что щенок из Львова сам этого придумать не мог…

В 1946 году началось мое сотрудничество с «Тыгодником повшехным». Я познакомился с первым составом редакции журнала: Туровичем[256], Голубевым[257], опекавшей меня Старовейской-Морстиновой[258]. (Позже я увидел фотографию Морстиновой в молодости, и она меня поразила: ведь когда мы познакомились, она была уже совсем седая…) Из тех, кто пришел в еженедельник позже, достойнейшими людьми были ксендз Анджей Бардецкий и Тадеуш Жихевич. Однажды я встретил ксендза Бардецкого, когда тот отходил от печатного киоска с кипой газет под мышкой — «Трибуна люду», «Жолнеж польски»{71} и т. п. Я изумился: «О боже, что вы читаете?!» — на что он мне ответил: «Нужно знать, нужно знать».

Я начал публиковать в «Тыгоднике» стихи и прозу, достаточно слабую, Яжембский[259] в послесловии к «Сороковым годам»{72} слишком лестно обо мне отзывается. Эти вещи во многом были написаны ради заработка; я хотел помочь отцу, которого война лишила всего — библиотеки, врачебного кабинета, инструментов — и который в возрасте семидесяти лет вынужден был работать обычным врачом в больнице. В «Тыгодник» я затащил своих друзей, Ромека Гусарского и его жену Галю Буртанувну, мы вместе набирались мастерства в «Кружке молодых» при Союзе писателей. С Ромеком мы написали пьесу в стихах «Королева Элинор», довольно откровенную, не в пример некоторым сочинениям Фредро[260], но все же смелую… Позже я потерял ее, мой секретарь нашел недавно отрывки. Признаюсь, это не «Свадьба»[261]…

Недавно жена напомнила мне, что еще до того как мы поженились, я дал ей прочитать «Больницу преображения». Это был, по ее словам, текст напечатанный голубыми буквами на папиросной бумаге. Роман ей понравился, но она считала себя недостаточно взрослой, чтобы открыто высказывать свое мнение. Мучения, связанные с изданием этой книги, тянулись долго, мне пришлось дописать второй и третий тома, от которых я впоследствии отказался. Отрывки из них Яжембский поместил в последнем томе «Собрания сочинений».

Это было страшное время, но я научился быть юрким, как ящерица. Не хочу, чтобы это прозвучало хвастливо, но я довольно быстро понял, что цензура еще не вполне оценила возможности нового жанра, каким была тогда научная фантастика. Правда, уже после «Магелланова Облака», где под названием «механоэвристика» я вывел кибернетику, считавшуюся в то время буржуазной наукой, химик Игнатий Злотовский разоблачил меня во внутренней рецензии, а по сути — доносе.

К своим особым достижениям я отношу «Высокий замок», первую книгу в ПНР, в которой кто-то отважился писать о Львове. Опять-таки это вышло случайно, я ведь всего лишь писал о своем детстве. Но книга получила широкий отклик, мне приходило множество писем от львовян, изгнанных из родного города. Недавно я листал новый путеводитель по Львову, и у меня болело сердце. Кардиология здесь ни при чем, дело в психологии: не могу я смириться с новыми названиями улиц, столь хорошо мне знакомых.

Немного о грустном. Переключая каналы немецкого телевидения, я наткнулся на фильм о Вильнюсе и Литве, снятый литовцами. Поразило меня то, что один пожилой мужчина, рассказывая о новейшей истории Литвы, ставил на одну доску поляков, которые под предводительством генерала Желиговского заняли Вильно после Первой мировой войны, с немецкими фашистами и советскими сталинистами. Но еще больше ужаснул меня вид вильнюсских костелов, за время советского правления пришедших в плачевное состояние… Литовцы — верные католики, как и поляки, но если в Польше гонения на католическую церковь время от времени ослабевали, то в Литве коммунисты позволяли себе гораздо больше.

Возвращаюсь, однако, к началу своего пути. Когда я перевожу взгляд в прошлое, мне кажется, что я вижу все крупным планом, будто через объектив фотокамеры. Удивительно, но мои усилия вспотевшей мыши (позволю себе позаимствовать это сравнение у Людвика Фляшена[262]) не были напрасны, мои книги оказались нужны читателю и после взрыва свободы. Убегал ли я в Космос от коммунизма? Не знаю, это не было результатом хитроумной тактики. Я никогда сознательно не принимал решения, что, начиная с завтрашнего дня, буду писать истории туманного содержания, дабы цензура не смогла ко мне прицепиться. Вчера, просматривая немецкое издание «Рукописи, найденной в ванне» в хорошем переводе Вальтера Тиля, я пришел к выводу, что и сама книга недурна. Писал ли бы я иначе, если б не находился под советским прессом?

«Рукопись» — это никакая не научная фантастика, скорее политическая сатира. Однако ярлык писателя-фантаста прилип ко мне более чем прочно, обрекая в массовом сознании на второстепенность. От разных дамочек мне доводилось слышать: «Мои дети знают все ваши книги» — ведь в их глазах я был автором книг для детей и юношества, одним из троицы Мейсснер[263], Бунш[264] и Лем. К счастью, я никогда не зависел от чужого мнения или критики. Жил как кошка, которая гуляет сама по себе, а круг моих верных читателей при этом рос.

Около пяти часов утра я садился за машинку и стучал на ней так долго, как только мог. Дальше начинались бесконечные попытки издать то, что я написал. Даже если не возникало проблем с цензурой, ждать приходилось очень долго, и я не переставал удивляться тому, что за границей книги выходят так быстро. Партия и правительственные чиновники словно сквозь лупу изучали писателей, одних носили на руках, других не баловали своей благосклонностью. Сегодня мы впали в другую крайность: сложно себе представить меньшую заинтересованность литературой и культурой, чем та, что демонстрируют все наши политические партии, вместе взятые.