Анатолий Козлов - Примириться с ветром

• Название: Примириться с ветром
• Автор: Анатолий Козлов
• Жанр: Прочая старинная литература

---

— Не бойся, погладь меня.

Дернулся раз, другой — понял, что не вырваться. Обессиленно обмяк. С безысходностью сражаться сложнее, чем с ветряными мельницами.

— Дотронься до меня, — просила жаба с ледяным глазом. Именно с од­ним глазом. Второго я не видел. Может, она была одноглазой или искале­ченной. Не знаю. Но вдруг меня охватила такая жалость к этой несчастной жабе, что я протянул свободную руку и сперва кончиками пальцев, а потом и всей ладонью провел по шершавой, словно выщербленный асфальт, и хо­лодной, как глыба льда, коже.

— Вот видишь, ничего сверхъестественного не произошло. И овцы целы, и волки сыты. Ты жив, я довольна, — рокотала кувшинным голосом жаба.

(Не хватало ей, как в сказке, превратиться в царевну. Был бы полный ком­плект шизы.)

— Пришло время не бояться самого себя, делать выбор, а сделав его — не изменять и не болтаться, словно дерьмо в проруби, между двух берегов.

— Ага, научи меня родину любить, — вырвалось из моего онемевшего горла. — Ты, жаба, лучше подскажи, как можно жить и не ошибаться, разли­чать припудренное добром зло, не обижать тех, кто не заслуживает благодар­ности. Где набраться смелости, чтобы в лицо сказать подлецам и подонкам, кто они есть на самом деле. Научи любить ближнего своего не на словах, а поступками. И не бояться! Не бояться! Научи, мудрая жаба?!

— Ты ведь преодолел страх передо мной, превозмог патологическую боязнь? Теперь шаг за шагом, метр за метром, двигайся вперед. Не обращай внимания на шишки и ожоги, кривые усмешки, оскорбительные слова. Ты иди с гордо поднятой головой, под ноги не смотри, только прямо перед собой. Не склоняй головы перед теми, кто этого не достоин. Угодничество, лесть, согбенные плечи, вкрадчивый голос — забудь об этом.

— А как же тогда выжить? — прервал я поучения жабы. — Здесь, на розовом облаке, еще может такой идиот существовать, даже жить. Среди людей — исключено!

— Хорошо же ты думаешь о себе подобных, — я уловил усмешку на жабьей морде. Клянусь духом индейца из прерий. Она улыбалась беззубым ртом. — Ради общей цели, мы, жабы, смогли объединиться, чтобы очистить тебя от страха. Для нас не так уж важно, кто останется внизу, под грузом остальных, а кто протянет тебе лапу и скажет слова, которые смогут проник­нуть в твою заскорузлую, покрытую паршой страха душе.

— Будь по-твоему. Хочу спросить еще об одном, для нас, людей, услов­ном понятии.

— Спрашивай, я здесь для этого, — согласилась странно улыбчивая жаба.

— Как научиться отличать ложь, обман от правды?

— Всего-то? — жаба наконец сняла лапу с моей руки. — Думала, спро­сишь о любви, преданности и верности, а он о лжи беспокоится. В твои годы (еще не старость, но уже не юность) необходимо любить! Безоглядно, бездум­но, сломя голову, не жалея потраченных дней и ночей, не обращая внимания на раны и синяки, ложь и обман, измены и неверность, даже подлость, любить, любить на износ. И вот почему. Когда станешь старше, лет этак через пять, начнешь все анализировать, взвешивать, соотносить, сравнивать и черстветь, словно булка ржаного хлеба. Синичка-любовь своим слабым клювиком уже не сможет отщипнуть вкусного, сладкого мякиша. Все будут чужими, хоть и милыми. Понял, о чем речь?

— Не дурак, как говорила моя знакомая. Она употребляла эти слова к месту и невпопад. Но я упрямый баран и хочу все же узнать о лжи. С любо­вью как-нибудь сам разберусь.

— Не переоценивай свои силы. Поверь мне, жабе-тортилле. Кажется, так ты меня обозвал. Так вот, не ложь тебя погубит, а любовь. Та любовь, с которой ты собираешься разобраться сам. Ее губительное зелье отравит белый свет в глазах, порвет сухожилия, взбаламутит твой рациональный ум. Я уже видела такое. И не раз. Случится это в самый неподходящий момент, когда ты, как раскормленный боров, оплывешь и будешь не готов воспринять поражение как необратимую данность. Насчет лжи — все просто. У вашей, человечьей лжи — свой запах. Его ни с чем не спутаешь. Никакая парфюме­рия, никакие духи не могут замаскировать, приглушить запах лжи.

— Неужели ложь так воняет? — искренне удивился я.

— Отведаешь не один раз, побудешь в ее объятиях, но чаще — под ней, и ее запах, запах лжи поселится в носоглотке, под небом, впечатается, слов­но железное тавро, въестся в подкорку мозга. Ложь — это как наждачкой по деликатному месту.

— Запутала ты меня, жаба. Так и не понял, что сильнее и опаснее: любовь или все-таки ложь?

— Сильнее всего — страх.

— Мне надоело бояться!

— Правда? — Жаба половиной туловища всползла на мое розовое обла­ко. На шершавых бородавках ее кожи кое-где проступили густые молочные капли. Поерзав, я отодвинулся подальше от незваной гостьи.

— Ты преодолел страх? Любой страх? Стал от этого сильнее? Чувствуешь силу бесстрашия?

— Чувствую.

— Лгун. Видишь, я мгновенно почувствовала запах лжи.

— Чего ты от меня, в конце концов, хочешь? — мои нервы не выдержива­ют. Я готов броситься на жабу и столкнуть ее назад в болото. К сестрам кло­нированным, которые подпирают мое облако пирамидальным столпом. Пусть они катятся к черту, в тартарары, а я хочу послушать «Рамштайн». Только их и в эту минуту. Только сейчас и здесь! Несмотря на безграничную пустоту ввер­ху и болото внизу. Снова не поверите, но так бывает. Что в сравнении с этим желанием любовь, ложь, страх. Я хочу! Вот главное качество каждого из нас. И никакая мудрая жаба не сможет помешать моему (нашему: его, ее, их) жела­нию. Для этого у меня (у нас) есть все необходимое: память, воспоминания, воображение. Невидимый МР-3 плеер в мозгах. Он не нуждается в подзаряд­ке. Закрыл глаза — и зазвучала бас-гитара, к ней присоединяются ударные. Но что такое, ресницы не смыкаются. Словно между веками спички вставлены.

— А помнишь ящерицу? — жаба уже всем телом вскарабкалась на обла­ко. Мое розовое пристанище желеобразной медузой колышется под ее тяжес­тью. А мне больше некуда двигаться. Я на самом краю.

— Какую ящерицу? — Мне уже безразлично, что будет дальше, чем закончится поединок (а может, игра, забава) между человеком (мной) и жабой, мерзкой жабой. — О какой ящерице ты говоришь? — переспрашиваю.

— О той, которую проткнул сухой веточкой пижмы насквозь, через щелочки-уши.

— Откуда ты знаешь? Никто ведь не видел. Я был один. Я и ящери­ца. — Мне и в самом деле интересно: откуда знает жаба об искалеченной и уничтоженной ящерице из давних пионерско-лагерных времен. Из затяну­тых туманом забытья времен детства. — Сдохла ящерица.

— Знаю, что сдохла, — буднично констатирует жаба.

— Тогда зачем спрашиваешь? — В моей душе зарождается и крепнет злость на четырехлапую тварь, которая оккупировала мое, только мое розовое облако.

— Успокойся, — советует она. — Нам часто бывает стыдно за детские поступки.

— Ага, уже нам. Кого конкретно имеешь в виду?

— Ты еще не понял, кто я? — жаба снова улыбнулась во всю ширь своего беззубого рта.

— Ну, ограниченный я, тупой, недалекий, глупый.

— Люблю самокритику. Она словно «негриппин» для простуды.

— Так кто же ты? — выдыхаю в морду твари.

— Я твоя жаба. Та, что живет в каждом человеке. Не все, правда, хотят ее видеть.

— Тьфу ты, погань, — я смачно плюнул в единственный глаз мерзкого создания.

— Нельзя плевать в самого себя.

Неожиданно по небу полоснула молния. Без громовых раскатов. На меня обрушился ливень. Словно из брандспойта окатило ледяной водой. Маши­нально прикрыл глаза. Реакция организма на опасность. Только бы не смыло с облака, — мелькнуло в голове, и ладонями посильнее уперся в розовую поверхность. А то, не дай Бог, свалюсь в болото, и ненасытные, жадные жабы чужих людей бросятся на меня, как доберманы, придушат — и фамилии не спросят. Мне становится не по себе от одной этой мысли. Через силу откры­ваю глаза, чтобы посмотреть на жабу. Что она делает под таким ливнем? Но на облаке остался я один. Тело мое налилось чугунной тяжестью. Будто поза­нимался в тренажерном зале с гантелями, штангу потаскал. Почувствовал, как легкие в груди сжимаются от недостатка воздуха, а может, бронхи заби­ты слизью от чрезмерного курения. Только вот здесь, на облаке, не выкурил ни одной сигареты. Их у меня просто нет, как и зажигалки. Немая гроза не утихала. Я промок до последней нитки. Нечто похожее со мной уже про­исходило в Косовском замке. Тем вечером мы с Настенькой гуляли у озера, берега которого густо заросли осокой, камышом и лопушистым чертополохом. Мы приехали к сестре Настеньки, нервной молодой стерве, у которой были молчаливый муж и крикливый сын-карапуз. Успели посидеть за роскошным столом (сестра держала несколько продуктовых киосков в Косово), опусто­шили три-четыре бутылки марочного вина и пошли прогуляться. Мне всегда хотелось посмотреть на знаменитый местный замок. Сравнить с Несвиж­ским или Мирским, которые мне очень нравились своей простотой и в то же время величественностью. Вот мы и выбрались на прогулку. Миновали озеро, приближались к лоскутку леса, за которым, как уверяла Настенька, и стоит замок. Августовское небо (да, кажется, был август) щедро баловало нас ненавязчивым теплом уставшего за день солнца. На небе не было ни еди­ного облачка. Мы о чем-то непринужденно говорили, чувствуя себя сытыми, немного хмельными и беззаботными. И вдруг как из ведра хлынул дождь (как и откуда нанесло тучи — не успели заметить, впрочем, нам было не до неба). Пока пробежали сотню-полторы метров до стен замка, стали похожи на крыс из канализации. Странно, но мы не услышали ни одного раската грома, даже его далекого ворчания. Эх, Настенька, где ты сейчас и с кем? Я успел забыть о тебе, и вот теперь мне стыдно. Как бывает стыдно старухе, которая топила когда-то в реке слепых котят. Мне кажется, будто пустая и безгранич­ная Вселенная умерла. На розовом облаке остался только я. Даже противная жаба, моя жаба, юркнула внутрь меня, спряталась в моем же теле. Конечно, ей там уютно, тепло. Я же один на один с пустой, немой и мертвой Вселенной. Наедине с собой. До чего же невыносимо тяжело бывает заглядывать в себя, находить и рассматривать, словно ведьмы вуду птичьи внутренности, свои под­лые поступки. Как альпинист, лезу, ползу я от своего подножия (начала) к вер­шине-сознанию; кем же я вообще для себя являюсь: другом или врагом. Вот бы сжечь воспоминания! Облить из бездонной канистры бензином и чиркнуть спичкой. Смотреть и радоваться, что прошлое, не нужное тебе сегодняшнему прошлое пожирается ненасытным огнем и превращается в дым. Не так уж страшно, что дым смрадный. Можно задержать дыхание, пока ветер не дого­ворится с дымом воспоминаний и не развеет их по околицам. Да, ветер умеет ладить с любым природным явлением, со всеми и всем. В этом я уверен. А как примириться с собой? Думаю о тех, кто, как и я, в эту минуту не спит. О своих товарищах по несчастью думаю. Сидя на розовом облаке, под немым ливнем в безграничной пустоте, я думаю о них, лишенных сна, о тех, кто заглядывает в самих себя и переполняется ужасом от увиденного. Срывается с места и бежит, бежит, бежит. оставаясь на месте. Как я на облаке. Кто откроет дверь? Дверь, ведущую из розового облака в реальность. Хочу сломать замок, а нечем. Ключи потеряны, отмычки никогда не носил, вышибить дверь плечом — нет сил. даже пулю в лоб пустить некому. И все же одиночество лучше пистолета.