Т. Толычова - Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества

• Название: Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества
• Автор: Т. Толычова
• Издательство: Издательский педагогический центр «Гриф»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-89668-112-7

Полное собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества / Составление, примечания и комментарии А. Ф. Малышевского. — Калуга: Издательский педагогический центр «Гриф», 2006. — 656 с.

Издание полного собрания трудов, писем и биографических материалов И. В. Киреевского и П. В. Киреевского предпринимается впервые.

Иван Васильевич Киреевский (22 марта/3 апреля 1806 — 11/23 июня 1856) и Петр Васильевич Киреевский (11/23 февраля 1808 — 25 октября/6 ноября 1856) — выдающиеся русские мыслители, положившие начало самобытной отечественной философии, основанной на живой православной вере и опыте восточнохристианской аскетики.

В четвертый том входят материалы к биографиям И. В. Киреевского и П. В. Киреевского, работы, оценивающие их личность и творчество.

Все тексты приведены в соответствие с нормами современного литературного языка при сохранении их авторской стилистики.

Адресуется самому широкому кругу читателей, интересующихся историей отечественной духовной культуры.

Составление, примечания и комментарии А. Ф. Малышевского

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»

Note: для воспроизведения выделения размером шрифта в файле использованы стили.

---

Ответ на его послание к друзьям

Ты, Вяземский, хитрец, хотя ты и поэт!
Проблему, что в тебе ни крошки дара нет,
Ты вздумал доказать посланьем,
В котором на беду стих каждый заклеймен
Высоким дарованьем.
Притворство в сторону! знай, друг, что осужден
Ты своенравными богами
На свете жить и умереть с стихами,
Так точно, как орел над тучами летать,
Как благородный конь кипеть пред знаменами,
Как роза на лугу весной благоухать.
Сноси ж без ропота богов определенье,
Не мысли почитать успех за обольщенье
И содрогаться от похвал.
Хвала друзей — поэту вдохновенье,
Хвала невежд — бряцающий кимвал.
Страшися, мой певец, не смелости, но лени.
Под маской робости не скроешь ты свой дар,
И тлеющий в твоей груди священный жар
Сильнее, чем друзей и похвалы и пени.
Пиши, когда писать внушает Аполлон;
К святилищу, где скрыт его незримый трон,
Известно нам, ведут бесчисленны дороги,
Прямая же одна;
И только тех очам она, мой друг, видна,
Которых колыбель парнасским лавром боги
Благоволили в час рожденья осенить.
На славном сем пути певца встречает гений,
И, весел посреди божественных явлений,
Он с беззаботностью младенческой идет,
Куда рукой неодолимой.
Невидимый толпе, его лишь сердцу зримый
Крылатый проводник влечет.
Блажен, когда, ступив на путь, он за собою
Покинул гордости угрюмой суеты
И славолюбия убийственны мечты.
Тогда с свободною и ясною душою
Наследие свое, великолепный свет,
Он быстро на крылах могучих облетает
И, вдохновенный, восклицает,
Повсюду зря красу и благо: «Я поэт!»
Но горе, горе тем, на коих эвмениды,
За преступленья их отцов,
Наслали Фурию стихов;
Для них страшилища и Феб, и аониды,
И визг карающих свистков
Во сне и наяву их робкий слух терзает,
Их жребий — петь назло суровых к ним судей:
Чем громозвучней смех, тем струны их звучней,
И лира наконец к перстам их прирастает,
До Леты гонит их свирепый Аполлон,
Но и забвения река их не спасает,
И на брегу ее сквозь тяжкий смерти сон
Их тени борются с бесплотными свистками.
Но, друг, не для тебя сей бедственный удел,
Природой научен, ты верный путь обрел.
Летай неробкими перстами
По очарованным струнам
И музы не страшись! В нерукотворный храм
Стезей цветущею, но скрытою от света
Она ведет поэта.
Лишь бы любовью красоты
И славой чистою душа в нас пламенела,
Лишь бы, минутное отринув, в высоты
Она к бессмертному летела —
И муза счастия богиней будет нам.
Пускай слепцы ползут по праху к похвалам,
Венцов презренных ищут в прахе
И, славу позабыв, бледнеют в низком страхе,
Чтобы прелестница-хвала,
Как облако, из их объятий не ушла.
Им вечно не узнать тех чистых наслаждений,
Которые дает нам бескорыстный гений,
Природы властелин,
Парящий посреди безбрежного пучин,
Красы верховной созерцатель
И в чудном мире сем чудесного создатель.
Мой друг, святых добра законов толкователь,
Поэт на свете сем — всех добрых семьянин
И сладкою мечтой потомства оживленной…
О, нет! потомство не мечта!
Не мни, чтоб для меня в дали его священной
Одних лишь почестей блистала суета,
Пускай правдивый суд потомством раздается —
Ему внимать наш прах во гробе не проснется,
И не достигнет он к бесчувственным костям.
Потомство говорит, мой друг, одним гробам;
Хвалы ж его в гробах почиющим невнятны,
Но в жизни мысль об нем нам спутник благодатный,
Надежда сердцем жить в веках,
Надежда сладкая она, не заблужденье,
Пускай покроет лиру прах —
В сем прахе не умолкнет пенье
Душой бессмертной полных струн.
Наш гений будет, вечно юн,
Неутомимыми крылами
Парить над дряхлыми племен и царств гробами;
И будет пламень, в нас горевший, согревать
Жар славы, благости и смелых помышлений
В сердцах грядущих поколений;
Сих уз ни Крон, ни смерть не властны разорвать:
Пускай, пускай придет пустынный ветр свистать
Над нашею с землей сравнявшейся могилой —
Что счастием для нас в минутной жизни было,
То будет счастием для близких нам сердец.
И долго после нас грядущих лет певец
От лиры воспылает нашей,
Внимая умиленно ей,
Страдалец подойдет смелей
К своей ужасной, горькой чаше
И волю Промысла, смирясь, благословит;
Сын славы закипит,
Ее послышав, бранью
И праздный меч сожмет нетерпеливой дланью.
Давно в развалинах Сабинский уголок,
И веки уж над ним толпою пролетели,
Но струны Флакковы еще не онемели;
И, мнится, не забыл их звука тот поток
С одушевленными струями,
Еще шумящий там, где дружными ветвями
В кудрявые венцы сплелися древеса.
Там под вечер, когда невидимо роса
С роскошной свежестью на землю упадает
И мирты спящие Селена осребряет,
Дриад стыдливых хоровод
Кружится по цветам, и тень их пролетает
По зыбкому зерцалу вод;
Нередко в тихий час, как солнце на закате
Лиет румяный блеск на море вдалеке
И мирты темные дрожат при ветерке,
На ярком отражаясь злате, —
Вдруг разливается как будто тихий звон,
И ветерок, и струй журчанье утихает —
Как бы незримый Аполлон
Полетом легким пролетает —
И путник, погружен в унылость, слышит глас
«О смертный, жизнь стрелою мчится,
Лови, лови летящий час:
Он, улетев, не воротится».

11 Завоевателям

Где всемогущие владыки,
Опустошители земли?
Их повелительные лики
Смирились в гробовой пыли;
И мир надменных забывает,
И время с их гробов стирает
Последний титул их и след,
Слова ничтожные: их нет!

12 Смерть

То сказано глупцом и принято глупцами,
Что будто смерть для нас творит ужасный свет.
Пока на свете мы, она еще не с нами,
Когда ж пришла она, то нас на свете нет.

13 Что такое закон?

Закон — на улице натянутый канат,
Чтоб останавливать прохожих средь дороги,
Иль их сворачивать назад,
Или им путать ноги.
Но что ж? Напрасный труд! никто назад нейдет,
Никто и подождать не хочет;
Кто ростом мал, тот вниз проскочит,
А кто велик — перешагнет.

14 К Букильону

Управляющему Плещеева

De Bouquillon
Je vais chanter la fête;
Je creuse donc ma tête,
Mais je me sens trop bête
Pour celebrer la fête
De Bouquillon.
Cher Bouquillon,
Je suis trop témeraire,
Je devrais bien me taire;
Mais comment ne pas braire,
Que la fête m'est chère,
Cher Bouquillon.
Pour Bouquillon
Invocons done la rime!
Et grimpons sur la cime
De l'Olympe sublime.
La muse nous anime
Pour Bouquillon.
О Bouquillon!
Ce jour qui va paraitre,
Il t'a vu déjà naître,
Mais il me fait connaitre
Que tu n'es plus à naître,
О Bouquillon!
Par Bouquillon
S'embellit la nature!
Son âme est bon et pure,
Je dis sans imposture,
Je l'aime, et je le jure
Par Bouquillon[68]

15 Ему же

Отрывок

Был на свете Букильон
И поэт Жуковский,
Букильону снился сон
Про пожар московский.
Видел также он во сне,
Что Пожарский на коне
Ехал по Покровской.

О ужасный, грозный сон!
Знать, перед кручиной!
Вот проснулся Букильон,
Чистит зубы хиной.
Пробудился и поэт
И скорехонько одет
Он в тулуп овчинной…

16 Записка к Свечину

Извольте, мой полковник, ведать,
Что в завтрашний субботний день
Я буду лично к вам обедать,
Теперь же недосуг. Не лень,
А Феб Зевесович мешает…
Но буду я не ночевать,
А до вечерни поболтать,
Да выкурить две трубки.
Да подсластить коньяком губки,
Да сотню прочитать
Кое-каких стишонок,
Чтоб мог до утра без просонок
Полковник спать.

17 Дневник и новые греки

Счастливый путь на берега Фокиды,
Счастливый путь в отечество богов!
Но, друг, ужель одной корысти виды
Тебя влекут к стране твоих отцов?
Пускай вино, и шелковые ткани,
И аромат, и пламенный мокка
Сбирают там с торговли жадной дани,
Твоя корысть — минувшие века.
Перед тобой обитель вдохновенья
И древности величественный храм;
Тебе вослед, мечтой воображенья
Переношусь к чудесным сим брегам.
Вот на волнах пророческий Делос!
Обрушен храм и тернами порос…

18 Плач о Пиндаре

Однажды наш поэт Пестов,
Неутомимый ткач стихов
И Аполлонов жрец упрямый,
С какою-то ученой дамой
Сидел, о рифмах рассуждал,
Свои творенья величал,
Лишь древних сравнивал с собою,
И вздор свой клюковной водою,
Кобенясь в креслах, запивал.
Коснулось до Пиндара слово.
Друзья, хотя совсем не ново,
Что славный был Пиндар поэт
И что он умер в тридцать лет,
Но им Пиндара жалко стало.
Пиндар, великий грек, певец!
Пиндар, высоких од творец!
Пиндар, каких и не бывало,
Который мог бы мало-мало
Еще не том, не три, не пять,
А десять томов написать.
Зачем так рано он скончался,
Зачем еще он не остался
Пожить, попеть и побренчать?
С печали дама зарыдала,
С печали зарыдал поэт:
За что, за что судьба сослала
Пиндара к Стиксу в тридцать лет!
Лакей с метлою тут случился,
В слезах их видя, прослезился,
И в детской нянька стала выть,
Заплакал с нянькою ребенок,
Заплакал повар, поваренок,
Буфетчик, бросив чашки мыть,
Заголосил при самоваре,
В конюшне конюх зарыдал,
И, словом, целый дом стенал
О песнопевце, о Пиндаре.
Да, признаюся вам, друзья,
Едва и сам не плачу я.
Что ж вышло? Все так громко выли,
Что все соседство взгомозили.
Один сосед к ним второпях
Бежит и вопит: «Что случилось?
О чем вы все в таких слезах?»
Пред ним все горе объяснилось
В немногих жалобных словах.
«Да что за человек чудесный?
Откуда родом ваш Пиндар?
Каких он лет был? молод? стар?
И что об нем еще известно?
Какого чина? Где служил?
Женат был? Вдов? Хотел жениться?
Чем умер? Кто его лечил?
Имел ли время причаститься,
Иль вдруг свалил его удар?
И, словом, кто такой Пиндар?»
Когда ж узнал он из ответа,
Что все несчастье от поэта,
Который между греков жил,
Который в славны древни годы
Певал на скачки греков оды,
Не католик, язычник был,
Что одами его пленялся,
Не понимая их, весь свет,
Что более трех тысяч лет,
Как он во младости скончался —
Поджав бока свои, сосед
Смеяться начал, и смеялся
Так, что от смеха надорвался!
И, смотрим, за соседом вслед
Все — кучер, повар, поваренок,
Буфетчик, нянька и ребенок,
Лакей с метлой, и сам поэт,
И дама — взапуски смеяться.
И хоть и рад бы удержаться,
Но, признаюся вам, друзья,
Смеюсь за ними вслед и я.

19 Прощание

Друзья, в сей день был мой возврат,
Но он для нас и день разлуки;
На дружбу верную дадим друг другу руки
Кто брат любовию, тот и в разлуке брат.
О, нет! не может быть для дружбы расстоянья!
Вдали, как и вблизи, я буду вам родной,
А благодарные об вас воспоминанья
Возьму на самый край земной.
Вас, добрая сестра[69], на жизнь, друг верный мой,
Всего, что здесь мое, со мною разделитель,
Вас брат ваш, долбинский минутный житель,
Благодарит растроганной душой
За те немногие мгновенья,
Которые при вас, в тиши уединенья,
Спокойно музам он и дружбе посвятил.
Что б рок ни присудил,
Но с долбинской моей семьей
Разлука самая меня не разлучит:
Она лишь дружеский союз наш утвердит.

Мой ангел, Ванечка[70], с невинной красотою,
С улыбкой милой на устах,
С слезами на глазах,
Боясь со мной разлуки,
Ко мне бросающийся в руки,
И Машенька[71], и мой угрюмый Петушок[72],
Мои друзья бесценны…
Могу ль когда забыть их ласки незабвенны?
О будь же, долбинский мой милый уголок,
Спокоен, тих, храним святыми небесами.
Будь радость ясная ваш верный семьянин,
И чтоб из вас в сей жизни ни один
Не познакомился с бедами.
А если уж нельзя здесь горе не узнать,
Будь неизменная надежда вам подруга,
Чтоб вы при ней могли и горе забывать…
Что б ни было, не забывайте друга…

Переписка А. П. Киреевской (Елагиной) и В. А. Жуковского