Любовь Воронцова - Софья Ковалевская

• Название: Софья Ковалевская
• Автор: Любовь Воронцова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Эта книга посвящена Софье Васильевне Ковалевской — первой русской женщине-ученой, человеку яркой судьбы и выдающегося таланта. Вся ее богатая событиями жизнь была самоотверженной борьбой за право служить науке. Рано обнаружилось у Ковалевской математическое дарование. Но получить высшее образование в России было для нее в условиях того времени неосуществимой мечтой. Заключив фиктивный брак с таким же, как она, человеком широких взглядов В. О. Ковалевским, Софья Васильевна получила возможность уехать учиться за границу. Много труда стоило ей и там пробить себе дорогу к науке, к полезной деятельности, преодолеть общее предубеждение против женщины-ученой. Но так ярок был ее талант, так велика тяга к науке, что величайшие ученые мира должны были признать ее своей достойной коллегой. Ковалевская получила кафедру в Стокгольмском университете. В России ей не нашлось места, но для всех русских женщин, ищущих знаний, живого дела, равного с мужчинами положения в обществе, она явилась той светлой точкой, к которой устремлялись их мысли. Ковалевская была человеком многогранным. Ее друзьями были и революционеры, и ученые, и писатели. Ей самой принадлежит ряд художественных произведений и среди них неоконченная повесть о Н. Г. Чернышевском «Нигилист».

Автор книги Любовь Андреевна Воронцова — журналистка. Книга, написанная ею, — результат долгого и увлеченного труда, попытка создать поэтическую и в то же время документированную биографию большой ученой.

---

Я чувствую всем моим существом, что как бы сильно я ни боролась, как бы сильно ни желала, я не могу переменить ни одной йоты в своей судьбе».

Немного позднее, на парижской выставке 1889 года, где Софья Васильевна присутствовала как корреспондент шведского журнала, издававшегося Монтаном, у нее произошла встреча с кузеном Мишелем, которого она не видела с юности.

Крупный землевладелец, кузен жил в деревне счастливой семейной жизнью с любимой женой и детьми. Узнав о триумфе Ковалевской, он почувствовал сожаление о своих несбывшихся мечтах: она достигла всего, чего хотела; он не стал ни художником, ни «вождем масс», замкнувшись в своем маленьком мирке.

В отрывке неоконченной повести «На выставке» Софья Васильевна описала эту встречу и высказала мысль, которая руководила и ею, когда надо было решить — или брак с не разделяющим ее взглядов на общественный долг Ковалевским, или наука без него:

— Если у человека была хоть минута в жизни, когда он серьезно мечтал о деятельности, выдающейся роли, если он когда-нибудь ощутил наслаждение творчества на каком бы то ни было поприще, трудно ему потом примириться с ролью безличного зрителя.

Сомнительному счастью с Ковалевским она предпочла творческий труд. Что ж, «никогда пророкам не дано было узреть земли обетованной». Счастье, о каком она страстно мечтала, найдут женщины грядущих поколений. Она и для жизни их сердца сделала асе, что могла, оплатив опыт непомерно дорого. Нет ничего, что не начиналось бы с мечты. «Тот, кто мечтает, предтеча того, кто достигает». Прежде чем создать прекрасное изваяние, приходится обтесывать грубую глыбу камня. Разве можно избежать кровавых ран?! Пусть будет так…

ПЕРО ПУБЛИЦИСТА

Софья Васильевна поселилась близ Парижа, в Севре, на одной даче с семьей русского эмигранта, старого товарища Владимира Онуфриевича — врача-психиатра Павла Ивановича Якоби, которого Ковалевский спас во время польского восстания. Она поручила Миттаг-Леффлеру привезти к ней дочь.

Ковалевская решила продолжить дополнительное исследование о вращении твердых тел для конкурса на премию Шведской академии наук, попутно писала новые главы «Воспоминаний детства», закончила введение к «Vae victis!» («Горе побежденным!»), думала о повести «Привидения», набросала начало «Романа, происходящего на Ривьере», в котором хотела описать себя и Ковалевского. «Я теперь так поглощена моими трудами, — сообщала она Миттаг-Леффлеру, — что пренебрегаю всем остальным; визиты буду делать после пасхи».

В этот приезд во Францию Софья Васильевна часто встречалась со своим зятем Виктором Жакларом. Каждое воскресенье она заходила к нему за племянником Юрием, с которым ездила на могилу Анны Васильевны. Как-то в связи с рассказами об успехе лечения гипнозом, которое применяли знаменитый медик Шарко и член медицинской академии Люис, Софья Васильевна вспомнила совет Миттаг-Леффлера обратиться к французскому светилу. Она попросила Жаклара, работавшего в газете «La justice», помочь ей проникнуть на сеансы гипнотизеров, чтобы можно было составить представление об этом методе лечения.

Через несколько дней Жаклар повез Софью Васильевну в больницу бедняков «Шарите». Один из врачей проводил почетных посетителей в палату для нервнобольных. Через всю палату тянулись в два ряда довольно опрятные койки. Возле пациентов, в большинстве молодых женщин с очень бледными лицами, уже собрались студенты, готовившиеся к экзамену. Вскоре показался и сам доктор Люис — огромного роста здоровяк с эластичной, как у большого, откормленного кота, походкой, в широкой полотняной блузе, перетянутой передником, с ермолкой на седеющих кудрях. Чем-то напоминал он Софье Васильевне не то повара, не то ярмарочного колдуна-итальянца. Она подала ему свою визитную карточку, и Люис любезно произнес:

— Нам очень приятно, когда знатные иностранцы посещают нас с целью убедиться, что мы не шарлатаны! Что же касается печати, — обратился он к Жаклару, — о, печать — это сила! Ну, Эстер, нам придется сегодня поработать, дитя мое! — крикнул он одной из пациенток, очень хорошенькой девушке с подвижным, как у обезьянки, лицом. — Это мой лучший «сюжет», — шепнул он Ковалевской.

Эстер очень долго отнекивалась, несмотря на уговоры, пока Люис не заявил ей:

— Видишь ли ты эту даму, Эстер? Это очень ученый профессор Стокгольмского университета. Если ты хорошо поработаешь, она будет говорить о тебе на своих лекциях. Как? Ты не знаешь, что такое Стокгольм? Да ведь это очень большой город далеко отсюда. Ты можешь гордиться, если о тебе заговорят в Стокгольме.

Нелепая приманка подействовала, и сеанс состоялся в приемной Люиса, увешанной фотографиями загипнотизированных мужчин и женщин, загроможденной столами с колокольчиками, шариками, экранами, странного вида приборами.

До сеанса с Эстер доктор Люис занялся двумя другими «сюжетами». Один из них был юноша, типичный парижский бродяга с веселыми, бесстыжими глазами.

— Он уже третий год у нас, — объяснял Люис. — Как будто здоров, но как только его выпишут из больницы, с ним начинаются припадки эпилепсии, и дня через два полицейские приводят его к нам. Работать он не хочет. Я решил воспитывать его гипнотическими внушениями. Это требует времени, а глупое начальство мешает. Очень трудно делать добро во Франции, сударыня!

«Сюжет» стоял якобы в гипнотическом сие, неподвижный, как каменный идол. Но Софье Васильевне сдавалось, что это бродяга, плут, который решил не покидать больницу с ее даровым коштом.

«Превосходный актер!» — заключила Ковалевская про себя.

Пока длился сеанс, Эстер с гримасой недовольства ревниво следила за юношей, видно, ею овладела такая же зависть, «какую должна испытывать примадонна, когда первому тенору начинают аплодировать уже с первого акта, прежде чем она выступила на сцену».

Да и последующее ее поведение во время гипноза все более склоняло русскую ученую к выводу, что Эстер и юноша артистически дурачат доверчивого Люиса.

— Довольны ли вы тем, что видели? — спросил Люис гостью.

— Мне кажется, — решилась намекнуть Софья Васильевна, — что эти опыты следовало бы производить под более строгим контролем, то есть обставить их так, чтобы пациентка не могла знать, что ей преподносят…

— Да как же ей знать, если она спит! — нетерпеливо воскликнул Люис, и Ковалевской ничего иного не оставалось делать, как поблагодарить.

— Приходите завтра, я представлю вам еще один интересный «сюжет», одну русскую даму! — пригласил Люис.

Сопровождавший гостей врач рассказал Ковалевской и Жаклару историю русской пациентки. Лет пятнадцать назад она приехала с небольшими деньгами в Париж учиться медицине. Училась бестолково, влюбилась в француза, чистейшего завсегдатая бульваров. Пожили они вместе, пока не спустили ее состояние, а затем муж ушел. Но она привязалась к ненавидевшему ее человеку, с ожесточением и упорством преследовала его, сделалась притчей во языцех в Латинском квартале. С нервным заболеванием она попала в другую больницу для бедных — «Сальпетриер». Знаменитый Шарко нашел ее болезнь интересной и стал проводить над ней гипнотические эксперименты. Гипнотизм входил в моду, пациентка оказалась восприимчивой.

Тогда муж вздумал извлечь из этой ее способности пользу, превратившись в антрепренера жены-«сюжета» и устраивая частные гипнотические сеансы, за которые ему платили до пятисот франков в вечер.

Но Софье Васильевне не хотелось видеть соотечественницу в такой унизительной роли, и она предпочла пойти в эту больницу лишь на клиническую лекцию Шарко.

В женской больнице «Сальпетриер» число пациентов доходило до пяти-шести тысяч человек: больных раком и другими болезнями, а больше всего нервных и умалишенных.

Шарко в этом скорбном царстве был властелином. Вид его, важный, генеральский, действительно внушал почтение, доходившее до раболепия.

Скупой на слова, резкий, он нисколько не напоминал добродушного Люиса. Для лекций он сам выбирал больных — «иллюстрацию», выбирал крайне бесцеремонно, словно они только «медицинские препараты», лишенные способности чувствовать, и тут же, при них, определял болезнь и выносил смертные приговоры.

— Разумеется, если эти больные бесплатные, они должны таким образом расплачиваться за советы светила, — с отвращением сказала Ковалевская Жаклару и не могла заставить себя отнестись благожелательно к парижской знаменитости.

— Где кончается научная правда, где начинается надувательство во имя придуманных «коньков» врача? — как будто уловив ход мысли Ковалевской, сказал сопровождавший гостей врач. — Гипнотизм, — несомненно, великое открытие, но, поверите ли, бывают минуты, когда самое слово «гипнотизм» выводит меня из себя.

Софья Васильевна порадовалась, что отдохнула, окрепла и нет надобности отдавать себя в руки эскулапов. Но виденное и слышанное в больницах не давало ей покоя. В ней заговорила журналистка, и Ковалевская, не удержавшись, написала два живых, остроумных, едко критических очерка о посещении парижских больниц, послала их в «Русские ведомости», где они и были напечатаны под псевдонимом Софья Нирон.