Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше

• Название: Признания на стеклянной крыше
• Автор: Элис Хоффман
• Издательство: Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98358-239-2

Элис Хоффман (р. 1952) — американская писательница, автор пятнадцати романов, двух сборников рассказов и шести книг для детей, большинство из которых признавались прессой лучшими книгами года. Ее произведения переведены на двадцать языков и выдержали более ста изданий в разных странах мира. По ее романам и сценариям снято 6 фильмов. «Признания на стеклянной крыше» — это пронзительная и горькая история таланта, обреченного на саморазрушение губительным воздействием непонимания и тупой обыденности, которым противостоят, подчас тщетно, усилия любви. Живые и точные картины современной действительности отмечены, как нередко бывает у Элис Хоффман, присутствием мистики. Начинаясь, как стилизованная, очень поэтическая Love Story, сюжет постепенно входит в русло вполне земного, даже натуралистического реализма и, живописуя физические и душевные страдания персонажей, когда уже кажется, что все обречены и выхода нет, вдруг вновь возносит нас в полуфантастический мир видений и галлюцинаций.

---

— Зовут Мередит Уайс, — сообщила Джону Мередит, когда Синтия уехала.

— У нас помощницы по дому не задерживаются дольше месяца, — сказал Джон. — Сэм, знаете, — с ним так трудно. И в итоге все валится на плечи Синтии.

— Я слышу, тут где-то течет вода, — сказала Мередит. — Затопило что-нибудь?

Джон Муди повел ее вокруг дома к бассейну; с каскадного его края вода падала во второй бассейн, уровнем ниже. Мередит увидела его, встав на цыпочки. Пловцов всегда тянет к воде, и у Мередит сохранилась эта тяга. Этот зуд, пробегающий по коже.

— Я в школьные годы занималась плаваньем. — И тотчас почувствовала, что сморозила глупость. Какое дело чужому человеку до подробностей ее биографии?

— Сэм, по-моему, даже не окунулся ни разу в бассейн. Ни единого раза.

— И еще у вас есть дочка?

В воздухе кружилась мошкара, Мередит отмахнулась от нее. Она не плавала сто лет. Говорят, у пловцов есть мускульная память: брось пловца в воду, и он начнет наматывать круги от бортика до бортика. Вид бассейна вызывал у Мередит жажду, у нее прямо в горле пересохло.

— Бланка. Ей десять лет. — Джон Муди перевел свой взгляд на траву газона. — С ней как раз нет никаких трудностей.

У Джона с недавних пор возникли нелады с желудком. То ли язва — то ли, возможно, и того хуже. Идти к врачу и выяснять он не собирался. После смерти Арлин он стал бояться врачей. Самостоятельно назначил себе особый режим, исключил соль и кофеин. Синтия бросила заниматься бегом, а он — начал. Пробегал по пятнадцать километров в день. Лишь бы вырваться из дому. Не видеть день ото дня свидетельств того, что видеть не хочешь, — того, что сделал неправильно в своей жизни. Мередит, стоя рядом, ощущала, как ее обдает волной его тоски, просто сбивает с ног. Почудилось, будто на крыше дома что-то виднеется. Так, облачко. Белое трепетанье.

— А что с их матерью?

Ей хотелось спросить, Она была рыжая? Преследует вас повсюду? Появляется и исчезает у вас на глазах?

— Их мать умерла, — сказал Джон. — Рак.

— Может, пока я не села в машину, пойду взгляну, как там Сэм? Проверю, все ли в порядке?

— Разумеется! Так мило с вашей стороны. Давайте только, пока вы не уехали, я покажу вам наш дом. Он, надо сказать, пользуется большой известностью. Самое знаменитое здание в Мэдисоне.

Изнутри Стеклянный Башмак производил не меньшее впечатление, чем снаружи: повсюду свет, везде кругом зелень. На лестнице у Мередит закружилась голова. Столько стекла! Космический корабль, летящий сквозь бескрайние просторы вселенной. Банка с опытными образчиками мошек и жуков.

Джон показал ей, где комната Сэма, и Мередит, поблагодарив его, постучалась в дверь.

— Попрощаться пришла, — крикнула она, когда стало ясно, что Сэм, ожидая не ее, а отца или мачеху, не откроет.

При звуке ее голоса задвижку отодвинули. Из-за двери пахнуло дымом. Едким и смолистым.

— Войдите, — сказал Сэм.

В комнате царил кавардак. Повсюду валялась разбросанная одежда. Стены под стеклянным потолком были выкрашены в черный цвет.

— Поразительно, — глянув на потолок, сказала Мередит.

— Все комнаты наверху такие.

— Надо же! Повезло тебе.

— Глупости говорите. Ни хрена обо мне не знаете, а лезете судить. — С угрозой. С отчуждением.

Отпугнуть ее хочет?

— Я говорила про потолок, — сказала Мередит. — Потрясающая комната. А повезло ли тебе в жизни — судить не мне, поскольку я действительно тебя не знаю.

Но разве это мешает ей догадаться? Не слишком повезло. Матери нет, мачеха рвет и мечет, отец практически отсутствует, занятый тем, что то ли существует, то ли нет.

Сэм фыркнул.

— Это да. Такому потолку весь город завидует.

Потом они слушали музыку; у Сэма был старый проигрыватель с пластинками, какие Мередит знала с детства. Она могла бы побыть с ним и дольше — ей, в сущности, не к кому было возвращаться. При этой мысли ей стало ясно, что надо уходить.

— Ну, мне пора, — сказала она. — Еще, чего доброго, и на обратном пути собьюсь с дороги.

— Я, кстати, был на крыше не для того, чтобы покончить с собой, — сказал Сэм.

— Я знаю.

Мередит отлично понимала, что, когда задумаешь такое всерьез, публику любоваться не собираешь. Возможно, если копнуть поглубже, она кое-что о Сэме знала.

— По крайней мере — в данном случае. Хотя вообще в этом что-то есть. Годится как вариант ухода. Сам дергаешь за нужные ниточки.

Мередит заметила у него на столе набор ножей.

— Отец разрешает тебе держать оружие?

— Отец у меня — осел. И потом, это антиквариат. Японские обрядовые ножи. Опасности никакой, они все тупые.

— Уже хорошо, — сказала Мередит.

— К тому же подобное не в моем вкусе. Кровища и так далее.

— И не в моем, — сказала Мередит.

— Вы ведь и правда заплутали. Я угадал?

Сэм затаил дыхание. Ему хотелось дождаться честности. Хоть от кого-нибудь. Пусть даже постороннего.

— В смысле — не знаю, как куда проехать в Коннектикуте?

— Ага. — Сэм усмехнулся. Дождешься правды, как же. — Пусть так. Будь по-вашему. Заглядывайте, если опять когда-нибудь заплутаете в наших краях.

Мередит сошла вниз, где ее дожидался Джон Муди.

— Слушайте, я не знаю, как это он у вас согласился слезть с крыши, но если вдруг вас заинтересует такое предложение, я немедленно беру вас на работу. Не важно, сколько вы сейчас получаете, я готов платить вам больше, для меня главное — выручить Синтию. Естественно, жилье и питание. Плюс медицинская страховка. Скажу вам больше — автостраховку беру на себя, только оставайтесь! Условие номер один — вы справляетесь с Сэмом.

— Как? Вы склоняете меня бросить шикарную работу в сувенирной лавке музея «Метрополитен»?

Мередит сказала это в шутку, уходя от прямого ответа, но на лице Джона Муди изобразилось замешательство. Может быть, подумал, что она набивает себе цену. А может, — что готов на все, лишь бы ее заполучить.

— Согласен платить вам вдвое больше, чем музей.

— Сэм настолько безнадежен?

— Когда с ним общаетесь вы — нет. В этом-то и дело.

— Что ж, надо будет поразмыслить.

Джон проводил ее до двери. Выйдя на крыльцо, Мередит глянула на дорожку перед домом. Кто-то стоял там вдалеке. В тени самшитовых деревьев. Молодая женщина.

— Вон там, видите?

Джон не успел ей ответить — как раз в эту минуту подъехал и остановился джип Синтии.

— Так вы обдумаете мое предложение? — спросил Джон Муди.

— Не исключено.

Синтия вышла из машины, за нею — белокурая девочка лет десяти в балетном трико и балетных туфельках. Девочка побежала по гравийной дорожке. Очень худенькая, длинноногая, с косой по пояс.

— А меня выбрали в мышки! — объявила она. — Я буду мышкой на танцевальном фестивале в конце лета! Самая лучшая роль после главной!

Увидев Мередит, стоящую рядом с ее отцом, девочка остановилась.

— Ой, здрасьте.

— Бланка, это Мередит, — сказал Джон Муди. Он оглянулся на Мередит. — Она, возможно, поживет у нас какое-то время. Будет помогать по дому.

— Ох, слава тебе, господи! — Синтия уронила на пол сумку с балетными принадлежностями и повернулась к Мередит. — Не знаю, милая, кто вы и откуда, но вы без преувеличений спасли мне жизнь.

В начале каждого полугодия Синтия вручала Бланке расписание, аккуратно отпечатанное на машинке. Часы занятий в школе, уроки танцев, кружок рисования, футбол, даты медосмотра, визиты к зубному, дни рождения друзей, абонемент на балетные спектакли текущего сезона… Когда у Бланки выдавалось все-таки свободное время, она сидела, уткнувшись носом в книжку, или просила отвезти ее в библиотеку. Хорошо, — а как насчет Сэма? Для него не предусматривалось ничего. Ему — никаких расписаний. Бывали посещения психиатров, социальных работников, психологов и принудительные занятия спортом, которые вел бывший морской пехотинец. Сэм посещать их отказывался. У него была жуткая привычка колоть себя булавкой — по всей руке оставались шрамы, — но с этим тоже ничего не удавалось поделать. Как и отвадить его от новой выкрутасы, к которой он пристрастился: висеть на высокой дикой яблоне вниз головой, наподобие летучей мыши. Причем часами. Один раз он провел в такой позе полдня, да на жаре; потерял сознание и грохнулся вверх тормашками на землю, заработал сотрясение мозга.

Его занятия после школы? И тут попытки руководить им заканчивались неудачей. Наркотики и спиртное, в постоянно возрастающем количестве и силе действия. Порошок, который Синтия, обнаружив в его комнате, приняла за кокаин, на самом деле был героином. Тем, кто не слишком рвется смотреть в глаза правде, нетрудно почти все толковать слегка не так. В иные дни Сэм мог проспать двадцать часов подряд. Хоть ведром воды окати — как Синтия, дойдя до белого каления, однажды и поступила, — все равно не шелохнется. По ночам иногда слышно было, как он шастает вокруг без устали до самого рассвета. Был случай, когда он за ночь проделал пешком и на попутках путь до города Провиденс и обратно. Сказал, что якобы пришла охота отведать род-айлендский деликатес — хрустящие лепешки, которые принято подавать с маслом, — на самом же деле он просто знал там кой-кого, кто приходит к студенческому общежитию сбывать «экстази». Не секрет, что он наведывался в снискавшие дурную славу районы Бриджпорта, ездил на автобусе в богемные кварталы Манхэттена — задумываться, с какой целью ездил, ни у кого не возникало желания. Как оказалось, от булавки до иглы — всего полшага. Так просто, в сущности: уколешься, и вместо боли не чувствуешь совсем ничего.