Фредерик Филипс - Формула успеха

• Название: Формула успеха
• Автор: Фредерик Филипс
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-264-00249-5

Название «Филипс» известно любому человеку, знакомому с бытовой техникой. Радиоприемники, электролампочки, батарейки, телевизоры, магнитофоны, проигрыватели компакт-дисков — это лишь малая часть того, что выпускает знаменитый голландский концерн. Именно «Филипс» подарил миру магнитофонную ленту, видеомагнитофоны и компакт-диски. О том, как небольшой электроламповый завод превратился в гиганта мировой индустрии, о своем опыте человека и промышленника, об участии в движении «Моральное перевооружение» рассказывает в свей книге Фредерик Филипс, патриарх фирмы и ее руководитель на протяжении нескольких десятилетий. Читателю будет интересно узнать и о том, что «электронная империя "Филипс" своим процветанием во многом обязана России». В конце книги помещен кодекс деловой этики — моральное наследие, которое Ф. Филипс передает всем нынешним и будущим предпринимателям.

Издательство выражает признательность дочерям Фредерика Филипса — Дигне и Анньет — за ценную помощь, оказанную при подготовке этой книги.

Дизайн серии Е. Вельчинского

Художник Н. Вельчинская

---

— Я вполне понимаю ваши резоны, господин Филипс, — ответил Люшен, — и принимаю их во внимание.

В этом месте книги мне хотелось бы выразить дань уважения тем работникам и работницам «Филипса», кто отдал свою жизнь, участвуя в движении Сопротивления. Их имена выбиты в камне на монументе работы Карассо, установленном в Эйндховене. Приношу слова благодарности и тем, кто, не меньше рискуя собой, сумел остаться в живых. Их имена так часто легко забываются! Но разве могло быть случайным, что эйндховенский «Филипс» в оккупированной Голландии именовался «британской крепостью»?

Наша семья

В эти трудные времена семья служила чем-то вроде противовеса. Мне по-прежнему удавалось проводить дома больше времени, чем до войны. Мы помогали друг другу. По воскресным утрам, как было заведено, встречались для беседы с Богом, и друзья наших детей тоже принимали в этом участие. Поддерживалась и традиция выезжать за город на велосипедах и тандемах.

С продуктами было непросто. Хотя наша тайная кормилица корова ежедневно снабжала нас галлоном молока, это не восполняло прорех в рационе большой семьи, который со временем все больше оскудевал. Мы строго придерживались принципа ничего не покупать на черном рынке. Точно так же воздерживались мы и от популярного обменного бизнеса и никогда не меняли радиоприемников на мясо. Весной 1944 года обнаружилось, что из трех наших младших детей двое, Фриц и малышка Сильвия, заразились от шофера легкой формой туберкулеза. К счастью, постельный режим и усиленное питание поправили дело.

Сильвия тщательнейшим образом делила между нами еду, до такой степени скрупулезно, что каждый член семьи получал свою собственную «именную» тарелку с маслом. В начале 1944 года недельный паек масла — на самом деле это был маргарин — составлял 146 граммов для взрослых и 175 граммов для детей. Как им распорядиться, было личным делом каждого. Кто съедал сразу, кто размазывал по тарелке потоньше, чтобы растянуть на неделю.

Вот в чем у нас никогда не было недостатка, так это в деревянных сабо! Мы заказывали их у мастера-обувщика, поставляя ему собственные деревья из «Вилевала», и обеспечили обувью многих людей. И дети наши в основном носили сабо и после освобождения никак не хотели переходить на обычную обувь: «Как, неужели нужно идти в школу в туфлях?»

Несмотря на все проблемы, мы не пренебрегали каникулами и брали старших детей на яхту. Но отпуска всегда были вынужденно короткими: я не хотел оставлять заводы надолго.

Дети проявили поразительную способность приспосабливаться к новым условиям. Переезжали с места на место без единой жалобы. Когда весной 1943 года я оказался в тюрьме, то из страха перед бомбежками попросил Сильвию на время выехать из Эйндховена. То лето семья частично провела в деревенской гостинице, а частично — на ферме неподалеку от Сент-Михельгестеля. Моя старшая дочь Дигна махала мне рукой, в оговоренное время проезжая мимо на велосипеде, в то время как я ждал ее, стоя на плоской крыше семинарии. Немцы, которым это не нравилось, неизменно ее прогоняли.

Моя жена так сильно верила в то, что все наши жизни, включая и мою, в руках Божьих, что ее добродушное спокойствие передалось всей семье. Позже, в 1944 году, в то самое утро, когда мой старший сын Тон должен был сдавать вступительные экзамены в среднюю школу, в семь утра бомбили окрестности Эйндховена. Но вот налет кончился, и Тон вместе с другими мальчиками невозмутимо пошел в школу.

Случалось и так, что мы были на волосок от гибели. Однажды зимней ночью случайная британская бомба упала на эйндховенскую газораспределительную станцию, которая находилась всего в сотне метров от «Лака». Многие жители близлежащих домов эвакуировались, мы же с несколькими соседями спрятались к нам в подвал. Положение было довольно серьезным. Опасность усугублялась тем, что техническая ошибка при попытке разрешить ситуацию могла привести к образованию чрезвычайно взрывоопасной смеси внутри газометра. Руководитель коммунальных служб, стремясь избежать взрыва, нашел в себе мужество и сумел перенаправить газовые потоки, когда верхний слой масла уже загорелся.

Между тем мы продолжали прятаться в бомбоубежище. После часового бездействия я не выдержал и вышел посмотреть, что происходит. И как раз в этот самый момент сорвало крышку газометра. Несколько минут — и весь газ выгорел, с воем взметнув до небес языки пламени. Но благодаря этому не произошло взрыва, который мог бы снести полгорода, включая и наш дом.

«Вторжение началось!»

Последний раз я посетил лагерь в Вюгте в мае 1944 года, незадолго перед тем, как высадились союзники. Немцы нервничали, не зная, где именно это произойдет. Я приехал в Вюгт потому, что пошли разговоры об эвакуации лагеря. Именно этого мы опасались больше всего, ведь тогда множество заключенных, которых мы посильно поддерживали, оказались бы лишенными этой поддержки. И, разумеется, комендант лагеря подтвердил, что немцы рассматривают возможность эвакуации лагеря. Я попытался его переубедить:

— Но, герр комендант, кто же сюда придет! Предположим, они и впрямь достигли французского побережья, но это ведь совсем не близко! О вторжении на нидерландское побережье, скажем, через Хук-ван-Холланд, не может быть и речи! Как они будут снабжать армию через море? Даже и не волнуйтесь!

Между тем сами мы в Эйндховене ожидали вторжения со дня на день. Дома судили-рядили, как и когда это может произойти. «Лак» расположен рядом с вокзалом, и вполне возможно, что вокзал союзники будут бомбить. Так что мы решили, как только начнется вторжение, переехать в помещение Гольф-клуба и поселиться там в раздевалках.

День 6 июня начался, как любой другой. В семь утра я включил новости Би-Би-Си и ничего особенного не услышал. Приемник, кстати, мы прятали за ванной, и позже выяснилось, что каждый из детей знал, где он находится, и ни один не поделился своим открытием с другими. Когда я в 8.30 прибыл в управление, оно гудело, как улей, потому что в восемь по Би-Би-Си объявили: «Вторжение началось!» А я это прозевал! Я сразу же кинулся домой, обсудить с Сильвией, как быть.

По размышлении, мы стали склоняться к мысли, что может, все будет развиваться не так стремительно, как предполагалось. Но решили переезжать — значит, решили. Мы тронулись в Гольф-клуб. Сильвия с шестью детьми на велосипедах, я — в своей маленькой машинке с двигателем на газовом топливе, под потолок набитой одеялами и прочим багажом. В Гольф-клубе мы устроились, как могли. И оттуда я каждый день добирался в управление — девять километров в одну сторону велосипедом или — если повезет — на машине.

Итак, вторжение началось. Оккупанты чувствовали себя как на углях. Мне тоже было не по себе. Ходили слухи, что немцы составили списки людей, которых планируют увезти с собой в Германию, и что мое имя там тоже присутствует. Пора было подумывать о том, чтобы уйти в бега.

Утром 20 июля я проснулся с твердым решением: «Надо уходить!» Напряжение час от часу росло. На работе мы с моим личным помощником и швейцаром поговорили о том, что хорошо бы установить у меня в кабинете такой предупреждающий звонок, чтобы кнопка была у швейцара, и он, при виде сомнительных визитеров, мог наступить на нее.

Звонок этот так и не установили. В тот же день после обеда мне сообщили, что меня хотят видеть какие-то немцы — говорят, нужно обсудить какой-то приказ вермахта. Это звучало подозрительно: вещи такого рода обсуждались обычно с «вервальтерами». Так что я решил: исчезаю! В этот самый момент по телефону сообщили, что все входы и выходы охраняются немцами. Что ж, мы договорились с помощником, что он примет посетителей в моем кабинете и скажет, держа трубку в руке, что я, видимо, где-то на заводе. А потом начнет названивать по цехам, спрашивая, не там ли я нахожусь.

Такой «поиск» должен был занять не менее четверти часа. Мне бы как раз этого хватило. Уже давно я попросил сделать ступеньки, благодаря которым мог покинуть свой кабинет через окно. В заборе вокруг здания была калитка, от которой у меня имелись ключи. Теперь это все пригодилось. Я попросил помощника отправить мою машину к муниципальному ремесленному училищу, где мог ждать незамеченным, прячась в глубоком дверном проеме.

Выскочил из окна, миновал калитку, оказался на задворках какого-то сада, пересек — внешне само спокойствие — по мостику канал и попал на ту самую улицу, где располагалось училище. Вдруг меня нагнал какой-то велосипедист. Это был швейцар: оказалось, я ушел с ключами от машины в кармане. Я отдал ему ключи, сказал, что буду ждать у училища. Так все и произошло, по плану. За мной приехал шофер, и только меня и видели.

Глава 13 В подполье

Я оказался теперь в том же положении, что и тысячи других нидерландцев, которые скрывались от немцев и их приспешников, положении, для которого в языке возникло даже особое выражение — «нырять под воду». Но мне оно давалось особенно трудно: уж очень много народу знало меня в лицо. Поначалу я отправился в эйндховенский дом моей двоюродной сестры по матери, которая была замужем за одним из филипсовцев, Тоном Хейзингой, и хотя провел там всего только одну ночь, это дало мне возможность спокойно обдумать свои дальнейшие действия. Той ночью я написал жене письмо, отправленное потом из Гааги, где сообщил, что нервы мои в последнее время расстроены и что хочу походить под парусом по Фрисландии, подлечиться.