Виктор Фрадкин - Дело Кольцова

• Название: Дело Кольцова
• Автор: Виктор Фрадкин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-264-00681-4

Документальное повествование о последних четырнадцати месяцах жизни расстрелянного по приговору «тройки» писателя — публициста, «журналиста номер один» той поры, организатора журнала «Огонек», автора книги «Испанский дневник» М. Кольцова представляет уникальные материалы: «навечно засекреченное» дело № 21 620 — протоколы допросов М. Кольцова и его гражданской жены; переписку с А. Луначарским, М. Горьким. И. Эренбургом, А. Фадеевым; воспоминания Э. Хемингуэя, брата писателя — публициста художника Б. Ефимова и многих других известных людей. Публикуемые впервые документы воссоздают страшную картину эпохи Большого Террора.

---

„Ну, а как вы добирались туда?“ — спросил я Кольцова. Сообщение было давно прервано. Он рассказал, как вместе с Р. Карменом они летели на большой высоте, стараясь обходить крупные населенные пункты. Этим путем я летел в сентябре 1936 года из Сантандера в Мадрид.

Через два-три дня Кольцов должен был выехать на станцию Сервера во Франции, а мне предстояло по железной дороге вернуться в Валенсию и затем в Картахену. Михаил Ефимович, помнится, сравнивал Барселону первых дней мятежа с нынешней. Стало больше порядка, нет прежнего скопища машин с анархистскими черно-красными флагами и крайне левыми лозунгами: „Умрем или победим“. Однако Барселона оставалась центром анархизма.

…Мы с Кольцовым вспомнили, как летом 1933 года его брат Борис Ефимович совершил поход на крейсере „Красный Кавказ“ в Стамбул, Пирей и Неаполь. Я был тогда старшим помощником командира корабля и, судя по тому, как вспоминал потом сам Б. Ефимов в журнале „Москва“, доставлял много неприятностей „штатским“ товарищам. Тогда я не знал, что Б. Е. Ефимов и М. Е. Кольцов — братья, хотя скидки, видимо, все равно не было бы, тем более не думал не гадал о возможных последующих встречах.

Довольно поздно мы простились в тот вечер и, хотя оба несколько дней еще были в Барселоне, больше не виделись. В августе я выехал в командировку в Москву и больше в Испанию не вернулся. Вместо запада я отправился на восток — на Тихоокеанский флот. Но короткие встречи с М. Е. Кольцовым остались для меня памятными».

Генерал-лейтенант Ветров (танкист):

«Тринадцатое октября 1937 года. Полдень. Танки сосредоточились на холмистой местности в тридцати километрах юго-восточнее Сарагосы…

Неподалеку от нас молодой, симпатичный командир канадского батальона американский коммунист Роберт Томпсон, не отрывая от глаз бинокля, разговаривает с советским журналистом Михаилом Кольцовым. Кольцов кивает и, заметив меня, берет американца за локоть. Они подходят.

— Товарищ Томпсон просит рассказать ему о наших быстроходных колесно-гусеничных танках, помогите, пожалуйста, — говорит журналист.

Я очень сжато изложил тактико-техническую характеристику высокоманевренного орудийно-пулеметного танка БТ-5. Кольцов стремительно переводил, и, когда я закончил, Томпсон кивком поблагодарил. Он направился к своим, а Кольцов, пристроившись в нише окопа, открыл блокнот и что-то быстро начал писать».

Алексей Эйснер, адъютант генерала Лукача (Мате Залка — венгерский писатель, погибший в Испании):

«В романе Хемингуэя „По ком звонит колокол“ есть разговор между американским антифашистом Робертом Джорданом и покровительствующим ему советским журналистом с нелепой фамилией Карков. „Из всего, что здесь происходит, — говорит Карков, — должна родиться книга, объясняющая многие вещи, которые надо знать.

Может быть, я ее напишу. Надеюсь, что именно я ее напишу“. — „Не вижу никого, кто мог бы сделать это лучше“, — отвечает молодой американец. „Без лести, — останавливает его Карков. — Я всего только журналист. Но, как всякий журналист, мечтаю заняться литературой…“»

Каждый, кто в 1936–1937 годах побывал в Испании и кому довелось прочитать «По ком звонит колокол», без труда узнал в Каркове написанный с уважением и симпатией портрет Михаила Кольцова. И уж, конечно, без исключения все, читавшие «Испанский дневник», согласятся с тем, что это и очень нужная книга, «объясняющая многие вещи, которые надо знать», и одновременно — настоящая, большая литература.

…Кольцова прислала «Правда», он должен был отвечать за точность каждого слова — можно себе представить, как ему приходилось трудиться. По тем страницам «Испанского дневника», на которых Кольцов говорит лишь от своего корреспондентского имени, видно, что он по горло завален работой. Но ведь, сверх всего прочего, он еще перевоплощался в Мигеля Мартинеса. И в этом своем качестве он то лежит в цепи под Талаверой, то участвует в штурме Алькасара, то, заодно с Листером и Марией Тересой Леон, словом и делом прекращает панику и останавливает бегущих, потом для верности ночует среди бойцов прямо в поле, проснувшись, видит себя оставленным, долго бродит по ничьей земле и лишь чудом ускользает от разъезда марокканцев. Он присутствует на совещаниях в ЦК партии, регулярно посещает передний край, совместно с Людвигом Ренном вычисляет мощность артиллерийского огня неприятеля, инструктирует политработников, знакомится с волонтерами Интербригад, ежевечерне участвует в заседаниях генерального политкомиссариата, поздно ночью встречает на окольной дороге первую роту танков, прибывшую на защиту Мадрида, посещает раненых, допрашивает пленных, под обстрелом доставляет на фронт боеприпасы, пишет популярные брошюры по тактике пехотного боя или по противовоздушной обороне, а кроме того, еще постоянно забегает в редакцию «Мундо Обреро», где «узнает новости и немного помогает делать газету…»

Еще один отрывок — из воспоминаний маршала К. А. Мерецкова.

«Мадрид встретил нас сумерками и потушенными огнями. В городе рвались бомбы. Немецкие „юнкерсы“ совершали свой очередной и безнаказанный налет. По улицам в минуты затишья перебегали люди. Один из них указал нам дорогу в советское посольство и вырвал из рук Б. М. Симонова сигаретку. Выяснилось, что народные милиционеры могут подумать, будто мы сигнализируем фашистским самолетам.

То, что прохожий назвал зданием посольства, оказалось гостиницей. Но жили в ней действительно советские граждане. Нас встретил корреспондент „Правды“ известный журналист Михаил Кольцов. Мы бросились к нему с вопросами, однако в ответ услышали:

— Положение в двух словах не обрисуешь, оно довольно сложное. Не хотите ли поесть?

Впервые за последние дни мы поужинали как следует, а тем временем сами рассказывали Кольцову о новостях на Родине. Затем опять заговорил Кольцов:

— Что вы, собственно, знаете о происходящем здесь?

Выявилось, что то, что мы знали, устарело.

— Ну, тогда я не буду рассказывать, только запутаю вас. Разберетесь сами постепенно, а сейчас скорее действуйте как военные. Тут находятся наши советники Берзин, Воронов и Иванов. Иванов пошел в Главштаб Республики. Большая часть его сотрудников только что перебежала к Франко. Берзин и Воронов скоро придут сюда.

Так мы стали вживаться в испанскую действительность. Особая Краснознаменная Дальневосточная армия, служба с Блюхером, мучившая меня полгода сильная ангина, совещания в Москве, проводы за границу, Польша, Германия, Франция — все подернулось какой-то дымкой и отошло во вчерашний день. Коричневый хлебец и апельсины на скрипучем столе, усмешка Кольцова, уличный мрак да отдаленные разрывы — вот окружающая нас реальность».

О своих встречах и о роли Кольцова в испанских событиях рассказывали многие участники войны в этой стране. Одни из самых интересных воспоминаний оставил Илья Эренбург, находившийся в Испании как корреспондент газеты «Известий».

«Трудно себе представить первый год испанской войны без М. Е. Кольцова. Для испанцев он был не только знаменитым журналистом, но и политическим советником. В своей книге „Испанский дневник“ Михаил Ефимович туманно упоминает о работе вымышленного мексиканца Мигеля Мартинеса, который обладал большей свободой действий, нежели советский журналист.

Маленький, подвижный, смелый, умный до того, что ум становился для него обузой, Кольцов быстро разбирался в сложной обстановке, видел все прорехи и никогда не тешил себя иллюзиями. Познакомился я с ним еще в 1918 году в киевском „ХЛАМе“[13], потом встречал его в Москве, работал с ним над подготовкой Парижского конгресса писателей, но по-настоящему разглядел и понял его позднее — в Испании.

Михаил Ефимович остался в моей памяти не только блистательным журналистом, умницей, шутником, но и концентратом различных добродетелей и душевного ущерба тридцатых годов.

„…Ума холодных наблюдений и сердца горестных замет“, — писал Пушкин. Сто лет спустя эти слова казались нам злободневными. Кольцов в беседах со мной часто высказывал оценки вдоволь еретичные: ему, например, нравился Таиров, он хорошо отзывался о книгах многих западных писателей, высмеивал наших критиков: „Любят порядок и почитают Домострой, хотя толком не знают, что это“. Вместе с тем он пуще врагов боялся инакомыслящих друзей. В нем был постоянный разлад между общественным сознанием и собственной совестью.

…Он никого не старался погубить и плохо говорил только о погибших: такое было время. Ко мне он относился дружески, но слегка презрительно, любил с глазу на глаз поговорить по душам, пооткровенничать, но, когда шла речь о порядке дня двух конгрессов, не приглашал меня на совещания. Однажды он мне признался: „Вы редчайшая разновидность нашей фауны — не стреляный воробей“. (В общем, он был прав — стреляным я стал позднее.)