Людо Зубек - Доктор Есениус

• Название: Доктор Есениус
• Автор: Людо Зубек
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1961

Одну из замечательных страниц истории Чехии открывает роман словацкого писателя Людо Зубека «Доктор Есениус». Начало XVII века, века сложного, подчас трагического, когда светлая мысль ученых начинает разбивать религиозные мифы о происхождении Вселенной и человека. Чехия этого периода — это блестящий двор Рудольфа II, мецената, покровителя искусств, но правителя фанатичного, увлекающегося черной магией и алхимией; это Карлов университет, где читают лекции лучшие ученые Европы; работают такие выдающиеся умы, как Тихо Браге и Кеплер. И в то же время это страна, где еще процветает средневековье, где церковь еще всесильна.

На этом сложном фоне развертывается перед читателем яркая жизнь и трагическая судьба одного из смелых пионеров науки, верного сына своего народа, замечательного чешского ученого Яна Есениуса.

С огромной поэтической силой описывает Людо Зубек Прагу, ее удивительную, чарующую красоту, быт и нравы пражан. Читатель словно окунается в жизнь Праги, посещает вместе с Есениусом знаменитые пражские бани, своеобразное место для диспутов, осматривает вместе с ним редчайшие коллекции, собранные при дворе Рудольфа II, присутствует на первом в Праге публичном анатомическом сеансе.

И вот наконец перед читателем заключительная сцена романа, которая потрясает своей силой, — казнь Есениуса.

Есениус гибнет, но память о его светлом и пытливом уме ученого, его мужественном сердце борца навеки осталась в истории чешского народа.

---

Есениус сообщил камердинеру, где он будет, и вместе с Кеплером отправился в королевский парк. С тех пор как он стал личным врачом императора, его только раз вызвали ночью к Рудольфу. Поэтому он имел все основания предполагать, что и эта ночь пройдет спокойно.

Полная луна озаряла парк серебристым светом. Глубокая тишина окутала все вокруг. Неподвижный воздух был насыщен запахом роз, кусты которых окаймляли дорожки, усыпанные золотистым песком. Справа и слева от дорожек искусной рукой садовника геометрическими фигурами — квадратами, кругами, полукружьями, звездами — были рассажены яркие цветы, среди которых выделялись прекраснейшие тюльпаны. Несколько лет назад их привезли из далекой Турции как подарок султана императору. Это были первые тюльпаны в Центральной Европе.

В таинственной темноте кустов вспыхивали огоньки светляков. Время от времени в воздухе проносились летучие мыши.

Откуда-то снизу, вероятно из города, слабо доносился лай собак.

Зеленоватая крыша замка в таинственном ночном освещении напоминала киль опрокинутого корабля, покоящегося на дне прозрачного водоема.

Тихий разговор и скрип песка под ногами были единственными звуками, которые, как круги на воде, расплывались вокруг идущих. Но вот замерли и эти звуки. Остался только один звук — шум фонтана.

Друзья молча остановились.

— Что это? — прошептал Есениус. — В Праге звонят? В такой поздний час?

Кеплер улыбнулся и, не говоря ни слова, схватил доктора за руку и подвел к фонтану.

— Поющий фонтан, — сказал он, глядя с улыбкой на удивленное лицо Есениуса.

— Так этой есть поющий фонтан? — воскликнул доктор и прислушался к прекрасной мелодии.

Он уже слышал о творении мастера Яроша, об этой диковине пражского императорского сада, но не представлял себе, как может петь фонтан, и, конечно, не знал мелодии этой песни.

Теперь он слышал ее собственными ушами.

К монотонному шуму воды присоединялся отдаленный, нежный звон. Казалось, что звонили все колокола пражских храмов, но звон их был приглушенный, порою замирающий, будто музыка, доносящаяся откуда-то издалека, чуть ли не с того света.

Очарованный Есениус с наслаждением слушал эту прелестную музыку, и радостное чувство наполняло его душу.

— Я начинаю верить в правдивость легенды о древнеегипетских башнях, которые начинали петь с восходом солнца. Однако неизвестно, можно ли сравнить их пение с пением этого фонтана.

До замка оставалось всего несколько шагов. Кеплер провел Есениуса внутрь и кликнул слугу, чтобы тот им посветил.

Гулко раздавались шаги поздних посетителей, когда они проходили пустынным большим залом-приемной загородного дворца.

Обсерватория, напротив, была так заставлена всевозможными инструментами и приборами, что посетитель не знал, на что прежде обратить внимание. Был здесь и большой трикветрум Коперника, который так ценил покойный Браге, несколько секстантов и квадрантов разной величины, всевозможные другие приборы, циркули и несметное количество книг. Многое было знакомо Есениусу еще по дому Тихо Браге.

— Пойдемте наверх, — предложил Кеплер.

Они поднялись на галерею и остановились, залюбовавшись спящей внизу под ними Прагой, озаренной лунным сиянием.

Над морем черепичных крыш к чистому, усеянному звездами небу вздымались десятки пражских башен. Отчетливее всего были видны, словно близнецы, башня Тынского храма и стоявшая напротив нее башня ратуши… немного поодаль за ними высоко вознеслась крыша костела панны Марии Снежной… А вот и колокольня Гавельского храма, влево от нее должен быть Каролинум… сюда же, по направлению к Влтаве, — Вифлеемская часовня, в тени которой Лоудова коллегия — жилище Есениуса. Все эти здания, казалось, громоздились друг на друга как попало, и все же человек не мог подавить в себе чувство восхищения, какое доставляла ему эта ни с чем не сравнимая, своеобразная, неповторимая красота.

«Такой я ее еще не видел», — подумал Есениус, прикованный к панораме ночной Праги, и облокотился на парапет, доходивший ему до груди. Рядом с ним стоял Кеплер.

Они были одни. Вокруг ни души. Здесь, высоко над уснувшим городом, вдали от мирской суеты и придворных интриг, они могли свободно дышать, словно им удалось покинуть землю и вознестись в надзвездные дали.

В такие мгновения хочется быть откровенным, душа льнет к близкой ей душе, перед которой она могла бы раскрыться, как цветок под лучами солнца.

— Я хотел бы с вами поговорить, Иоганн, — начал Кеплер и повернулся спиной к городу, чтобы видеть Есениуса. Лицо Кеплера оставалось в тени. Произнеся первые слова, он замолчал, желая установить, готов ли Есениус его слушать, а затем продолжал — Возможно, вам это покажется смешным. Речь пойдет о моей супруге, Барборе…

О семейных делах Кеплер еще никогда не разговаривал с Есениусом. Это была святая святых, куда нельзя заглядывать посторонним. Чем он так огорчен, что решился открыться? Виду него человека, который никогда не был так счастлив, как теперь.

— Если я смогу дать вам совет или помочь в чем-либо…

— Нет, нет, вы меня не так поняли, — порывисто возразил Кеплер, и на его тонких бледных губах появилась растерянная улыбка. — Не знаю, как и начать… Вы давно женаты, у вас такая разумная жена, вы, вероятно, лучше это понимаете… А я, признаться, ничего понять не могу. Но, чтобы вас долго не мучить, скажу: Барбора — прекрасная женщина.

Есениус не понимал, зачем он все это говорит. Зачем убеждает, что Барбора прекрасная женщина. Ведь он, Есениус, в этом никогда не сомневался.

— И вы только теперь это поняли? — снисходительно улыбнулся Есениус.

— Да, только теперь, через пять лет супружества. Вы только подумайте: с тех самых пор, как мы поженились, моя жена требовала от меня, чтобы я составлял гороскопы и делал прогнозы для календарей. Ведь вы прекрасно знаете, как неприятно делать что-нибудь против своей воли и своих убеждений. Но что поделаешь? Барбора не хотела сократить расходы. А жалованье из императорской казны — вещь ненадежная. Вам это известно?

— К сожалению, — вздохнул Есениус. — Если бы у меня не было частной практики, я, право, не знаю, как бы мы могли свести концы с концами.

— Вот видите! — воскликнул Кеплер. — Я и оказался в таком положении. Пожалуй, еще в худшем: лечить людей и предсказывать судьбу — вещи несравнимые. А сейчас произошло просто чудо: Барбора резко переменилась. Сказала мне, чтобы я не обращал внимания на домашние дела, что мы как-нибудь обойдемся, и если мне так уж претит, то лучше бросить эти самые гороскопы. Теперь я продолжаю свой трактат о принципах астрологии, он давно уже был разработан, но из-за размолвки с Барборой я его бросил. Я вам только хочу сказать, что человек никогда до конца не знает даже собственной жены. Ведь я думал о человеке хуже, чем он есть на самом деле. Вы меня понимаете?

— Понимаю, очень даже понимаю, — с участием ответил Есениус, но на душе у него заскребли кошки. Сколько внимания проявляет Мария к его работе, желая быть ему полезной… Но стоит ли он этого? Может ли это оценить? Придет домой, и забудется его раскаяние.

— Не сердитесь на меня, что я поделился с вами радостью, которую доставила мне сегодня Барбора. Но если бы вы знали, что это для меня значит! Теперь я смогу закончить свой трактат об основах астрологии, а потом буду продолжать «Паралипомены» — там я касаюсь законов оптики.

Когда Кеплер заговорил об астрологии, Есениус вспомнил императора.

— Вы собираетесь издать «Основы астрологии»? — помолчав, спросил Есениус.

Кеплера удивил этот вопрос.

— Разумеется. Зачем бы я тогда писал?

— А вы подумали о том, как отнесется к вашему сочинению император?

— Я ему скажу заранее, что собираюсь опубликовать «Основы астрологии», и попрошу разрешения посвятить ему эту книгу, — сказал Кеплер.

Есениус невольно повысил голос:

— Вы собираетесь посвятить императору произведение, направленное против астрологии?

— А почему бы и нет? — спокойно ответил Кеплер, не замечая волнения Есениуса. — Думаю, что императору милее открыто высказанная точка зрения, пусть даже противоположная его взглядам, чем обман. Вы тоже не побоялись высказать свое мнение, хотя оно и не совпадало с мнением императора.

— Это нельзя сравнивать. Тогда речь шла совсем о другом. Но астрология — слабость императора. А что, если он не примет вашего посвящения? Будете вы тогда издавать свою книгу?

Кеплер утвердительно кивнул:

— Не могу быть непоследовательным. Не хочу говорить одно, а думать другое.

— А если император откажется от ваших услуг?

С еще большей убежденностью, чем в первый раз, Кеплер ответил и на этот вопрос Есениуса:

— Прага — не единственный город, где можно жить. Я мог бы попытаться получить место в Вюртенберге, в Саксонии, Виттенберге, в Иене, Лейпциге или еще где-нибудь. Человек не должен приносить в жертву свои убеждения. Разве на моем месте вы поступили бы иначе?