Юрий Пантелеев - Полвека на флоте (со страницами)

• Название: Полвека на флоте (со страницами)
• Автор: Юрий Пантелеев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1974

Аннотация издательства: «Адмирал Юрий Александрович Пантелеев, знакомый читателям по книге «Морской фронт», начал службу в Советском Военно-Морском Флоте еще в гражданскую войну. На его глазах флот восстанавливался, креп, росли его люди — многие из них пришли на боевые корабли по путевке комсомола. И сам автор рос вместе с флотом — рядовой военмор, штурман, начальник штаба, командир соединения. Великая Отечественная война застала его на посту начальника штаба Балтийского флота. Позже он командовал флотилиями, флотом, возглавлял Военно-морскую академию. Большая и интересная жизнь. И автор сумел правдиво и увлекательно рассказать о пережитом, о своих боевых друзьях, о кораблях, о полюбившемся морском просторе».

Приводится версия книги с разметкой страниц согласно печатному изданию. Номер страницы приводится в квадратных скобках — [ ] в конце страницы и отделяется от следующей страницы пустой строкой. Для удобства чтения можно использовать версию без разметки страниц, внутритекстовых ссылок и иллюстраций, расположенную по адресу: http://lib.rus.ec/b/41631/read

Библиографические ссылки в тексте оформляются также, как в печатном издании. Сегодня стандарт их оформления иной.

---

[217]

мороз. Помню, поздней ночью мне доложили: наш дозор ведет на льду перестрелку. Срочно посылаем подкрепление. Но к его приходу стрельба прекратилась. Оказывается, наш дозор во главе со старшиной Пономаревым, возвращаясь домой, наткнулся на неизвестных людей. Те открыли огонь. Были сильный ветер, метель, кромешная тьма. Все же бойцам удалось подстрелить одного из незнакомцев. Наши матросы, к счастью, не пострадали. Обыскали убитого, нашли при нем очень важные документы. Судя по ним, дозор наткнулся на вражеских шпионов, возвращавшихся из Ленинграда. Эти же документы помогли выйти на след, раскрыть крупное шпионское гнездо в городе.

Фашисты выслеживали наши дозоры, поджидали их в ледяных торосах. Двое наших бойцов А. Епихин и Н. Вихров попали в такую засаду. Численный перевес был на стороне немцев. Матросы вступили в неравный бой, бились до последнего патрона, до последней гранаты, а потом пустили в ход ножи. Высланная нами с дамбы поддержка опоздала: на льду лежали бездыханные тела двух наших товарищей, а поблизости — десяток мертвых гитлеровцев.

Стоило только фашистам заметить наши дозоры на льду, как немецкая артиллерия из Стрельны и Петергофа начинала бить шрапнелью. Бывало, наши лыжники уже укроются за дамбой Морского канала, а фашистские артиллеристы все лупят по безмолвному ледяному полю

13 января позвонил комендант Кронштадтской крепости генерал-лейтенант А. Б. Елисеев:

— Слушай, вражеская пехота с орудиями вышла на лед из Петергофа. Мы ее рассеяли артиллерийским огнем. Смотри, как бы к вам не сунулись.

Объявляем тревогу. На лед высылаем наших лыжников. А тут непрерывные звонки: о фашистской вылазке узнали многие штабы и все предупреждали: «Не прозевайте!» На льду, как нарочно, бушует метель, ничего не видно. Но вот разведка доносит: у берега в районе Стрельны значительное скопление вражеской пехоты. Наша береговая железнодорожная 120-миллиметровая батарея в Лахте открывает огонь. Лыжникам и не довелось вести бой. Когда они подоспели к месту происшествия, там лежали лишь вражеские трупы. Уцелевшие гитлеровцы удрали. Пехота противника не раз показывалась и у

[218]

Сестрорецка, но отходила, когда по ней открывала огонь артиллерия Кронштадтской крепости. Однако напряжение не спадало. Зимние ночи долгие, темные. Разглядеть врага нелегко. А гитлеровцы не унимались. То там то тут они выходили на лед, хотя эти вылазки им обходились дорого.

***

Ленинградцы голодали. Для спасения людей надо было мобилизовывать все ресурсы. В конце декабря меня пригласил к себе начальник тыла генерал-майор М. И. Москаленко. В его небольшом кабинете круглого дома на канале Крузенштерна, бывшего когда-то царской морской тюрьмой, было уже весьма людно. Еще в приемной я услыхал бодрые голоса командующего авиацией флота генерал-лейтенанта М. И. Самохина, вице-адмирала В. П. Дрозда, генерал-лейтенанта А. Б. Елисеева, контр-адмирала И. И. Грена и капитана 1 ранга А. В. Трипольского — командира бригады подводных лодок. Они оживленно спорили. Речь шла о том, что Балтийский флот должен поделиться с городом запасами продовольствия.

Генерал Москаленко зачитал нам по этому вопросу решение Военного совета Ленинградского фронта от 21 декабря 1941 года.

— Прошу вас понять, что мы обязаны передать городу все что можно… сказал генерал.

У флота всегда на всякий случай имелись запасы продовольствия. Но к этому времени они в значительной мере иссякли. Стали прикидывать, кто чем может поступиться. Мы верили: наши люди пойдут на любые лишения, лишь бы помочь городу. В результате наскребли не так уж мало. В декабре, когда было особенно плохо с продовольствием, флот выделил для населения Ленинграда 1545 тонн муки, 100 тонн жиров, 105 тонн сахару, 3242 тонны разных продуктов и 3000 литров водки[3]. 

Сложнее было с топливом. М. И. Москаленко, ссылаясь на решение Военсовета, объявил нам, что многим кораблям он вообще больше топлива не даст, а у кое-кого еще и заберет. Вот тут-то уж мы все начали шуметь.

[219]

И вставали, и ходили по кабинету, и вновь садились… Только и было слышно:

— Да ты пойми…

— Надо же учесть…

А генерал сидел с карандашом, что-то подсчитывал, иногда внимательно посматривал на стоявшего в стороне начальника топливного отдела тыла флота полковника Смородкина, проверял цифры и вновь их объявлял — кому что даст, кому ничего, а у кого сколько и отберет. Наверное, каждый в душе понимал, что спор бесполезен, но каждому хотелось убедить, что именно его соединению надо обязательно добавить мазута, а не отбирать…

Мы и так берегли каждый килограмм топлива. Команды расселяли как можно теснее, чтобы уменьшить число отапливаемых помещений, входные люки утепляли тамбурами, даже палубы кораблей укрывали досками — для теплоизоляции. Корабельные инженер-механики всю свою изобретательность направляли на экономию мазута и пара.

Несмотря на всю скудость наших запасов, мы в конце концов соглашались с разнарядкой Москаленко. В результате флот выделил промышленности города 6298 тонн мазута, 465 тонн соляра и большое количество бензина, керосина и смазочных масел[4]. Все же и сами мы в тяжелые дни блокады не остались без топлива. Корабли жили и вели огонь. 

…Споры с начальником тыла еще продолжались, когда настал наш флотский обеденный час.

— Кушать подано, — ровно в 12 часов доложила девушка-официантка, и генерал пригласил нас в столовую.

Надо сказать, что и в самые холодные и голодные дни наше традиционное флотское гостеприимство поддерживалось на высоте. Где бы я ни был: на канонерской ли лодке, на крейсере или на самой маленькой батарее — нас всегда радушно и настойчиво приглашали к столу, когда подходило время по распорядку дня. Отказаться было невозможно, делились с гостем в полном смысле слова последним куском, последней тарелкой жидкого супа. И что особенно трогало: во всех кают-компаниях кораблей и береговых частей сохранялся опять-таки традиционный

[220]

порядок сервировки стола, независимо от качества и количества блокадных блюд. Так, на крейсере «Киров» в положенное время четыре молодых матроса — вестовых, одетых во все белое, — расставляли на белоснежной скатерти с крахмальными салфеточками красивые приборы флотского сервиза: тарелочки, глубокие и мелкие, подставки для ножа и вилки, графины с водой и большие бокалы к ним, изящные судки и вазы для фруктов, сахарницы и масленки. Далеко не все эти предметы были нужны за обедом, далеко не все они что-нибудь содержали, но им полагалось быть на своем месте — так делалось десятилетиями. И, как всегда, старший помощник командира торжественно произносил:

— Товарищи командиры, прошу к столу!

Без его приглашения никто не садился и обед не начинался. В этом тоже сказывалась сила традиций и организованность флотского быта даже в суровых условиях войны. И только боевая тревога могла заставить вестовых и командиров разбежаться по своим боевым постам.

Мы поднялись на второй этаж в небольшую комнату с окном, выходившим на канал. Генерал шепнул что-то официантке. Мы поняли, что хозяйке столовой было предложено из четырех порций сделать восемь. Ведь никаких дополнительных пайков ни генералам, ни адмиралам в блокаду не полагалось.

За столом мы продолжали громкий и возбужденный разговор, пытаясь все же что-то «выторговать» у начальника тыла для своих соединений. Разлили суп. Не успели мы его проглотить, как из репродуктора на стене раздался громкий голос диктора, объявившего о начале обстрела района и приглашавшего всех укрыться в убежище. Мы слышали сигнал тревоги и топот за стеной — люди спускались в подвал. Но за столом никто и бровью не повел. Мы продолжали свой спор.

— И все-таки, Митрофан Иванович, ты мне прибавь топлива, — горячился Дрозд.

Ответа Москаленко мы не расслышали. Дом сильно вздрогнул. Тяжелый снаряд разорвался недалеко, где-то на площади Труда. Затем почти сразу сильнейший взрыв раздался во дворе, а третий снаряд влетел в соседний жилой дом, что стоял на набережной канала, прямо против окон комнаты, где мы обедали. Звенели стекла, вылетевшие из окон, слышался характерный гул рушащих-

[221]

ся кирпичных стен. Над домом поднялось облако пыли, окаймленное пламенем. А на наш стол обильно посыпалась с потолка штукатурка, а затем сорвалась люстра. Мы вскочили, отряхиваясь от пыли и осколков стекла. В комнату с шумом влетел всегда приветливый военком тыла бригадный комиссар М. С. Родионов. В рабочей форме, с противогазом на боку, на этот раз он пылал возмущением.

— Товарищи, это же безобразие! Разве тревога вас не касается?

Комиссар, конечно, был прав. Так воевать нельзя. На радость врагу запросто могли погибнуть восемь высших командиров флота, если бы снаряд во дворе упал на несколько десятков метров левее. Шутками пытаясь скрыть свое смущение, мы быстренько разошлись.