Николай Богомолов - Михаил Кузмин

• Название: Михаил Кузмин
• Автор: Николай Богомолов
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1995
• ISBN: 5-86793-004-1

Сборник посвящен писателю и поэту М. А. Кузмину.

В России вышли несколько книг стихов и прозы Кузмина, сборник статей и материалов о нем, появились отдельные публикации в журналах и разных ученых записках. И все-таки многое в его жизни и творчестве остается загадочным, нуждается в комментировании и расшифровке. Именно поэтому автор опубликовал в настоящем сборнике статьи и материалы, посвященные творчеству Михаила Алексеевича Кузмина от первых лет его литературного пути до самых последних дошедших до нас стихов.

---

Чулкова мне не жаль[705]. Tu I’as voulu, Georges Dandin. He понимаю только, как можно с такою настойчивостью и с такою злобой набрасываться на подобную жалкую бездарность и тем самым придавать ей какую-то значительность. Вообще борьба с мистическим анархизмом как с опаснейшим врагом просто смешна и недостойна, обнаруживая какую-то жалкую боязнь конкуренции.

«Незнакомка» мне мало нравится[706]. Блок, — Божией милостью поэт, но бесплотный романтик, — протягивает здесь руку Леониду Андрееву и… Аничкову[707], причем всех трех соединяет общая черта — глупость!

Поздравляю Ауслендера с открытыми дверями в Горько-Андреевскую Академию[708]. Видно, не только один Городецкий делает быструю карьеру!

Настала пора дифференциаций. Одни — Андреев, Белый, Блок, не говоря уже о Парижской троице (отнесу к ним и Модестика[709]), — устремляются в пуп земли. Другие — Кузмин, Ауслендер, Городецкий, Потемкин — предпочитают оставаться на поверхности, которая, право же, не так дурна. И я остаюсь с ними.

На днях видел Сомова. Передал Ваш поклон. Он занят теперь порнографическими рисунками для немецкого журнала «Die О pale»[710]. Некоторые из них мне нравятся, но не все. Странно, что в них есть какая-то рассудочность, признак порочности, что ли? Но непосредственной, вибрирующей чувственности я в них не нахожу.

Бедного Сологуба уволили от должности инспектора с пенсией в 500 руб. Таким образом, мы уже не будем собираться в этом старом казенном доме с целомудренными стенами, так странно контрастировавшими с раздававшимися в них словами[711].

Студента Вашего не встречаю. Из собственных эскапад могу цитировать только единичное посещение одной новой serre chaude[712], наяда которой меня более или менее удовлетворила.

На будущей неделе мне предстоит по службе поездка в Москву, недели на две. Это довольно скучно, т. к. в Москве теперь никого нет и, вероятно, не с кем будет проводить вечера.

Когда Вы собираетесь вернуться?

Где и с кем будете жить?

Что нам готовит предстоящая зима?

Ивановы уехали около 11-го июня.

Бакст в Париже. Вчера видел Серова, бывшего с ним в Греции[713]. В Петербурге теперь Дягилев и Бенуа.

В пятницу в Териоках «вечер молодых» с участием Блока, Городецкого и Кузмина (?)[714].

Хотел было туда съездить посмотреть музыкальную студию, но далеко, притом же известно, что музыканты всегда уродливы.

Пишите, дорогой друг, покамест в Петербург, а когда перееду в Москву, сообщу Вам адрес.

Кланяйтесь Ауслендеру.

Отчего письма Н. странны? В чем странность?

Любящий Вас

В. Нувель.

Получение письма отмечено в дневнике Кузмина 13 июля.

46 КУЗМИН — НУВЕЛЮ Милый друг,

Вы так пишете, будто я какой-то поклонник и единомышленник Белого. Конечно, совершенно конечно, что Вяч<еслав> Ив<анович> и как поэт и как личность незыблемо высок и дорог, важно только принять во внимание дипломатическую сторону статьи Белого, вдруг потянувшего меня и Городецкого, так недавно ругаемых им[715]. В корректурах, когда временно Брюсова не было в Москве, было: «К сожалению, он напечатал плохо отделанный, очевидно наспех написанный роман „Крылья“». После прибытия Валер<ия> Як<овлевича> это обратилось в скобки («Мне не нравятся его „Крылья“»), поставленные, как объясняют, в оправдание перемены Белого сравнительно со статьей в «Перевале»[716]. Из «Перевала» я получил вторичное приглашение и не отказался[717]. Был у нас Филиппов из Киева, знакомящийся в Москве и Петербурге с декадентами, говоривший, что Брюсов — один из главных моих защитников. Этому нельзя верить, но верно то, что эту позу он считает теперь наиболее выгодной[718]. Сам Филиппов 26 л<ет>, вид тантический, но неинтересен, помесь Рафаловича, нашего «фанэ» и увы! Судейкина[719]. Сережа очень счастлив, что Вы его не послали в «пуп земли». Я начинаю скучать, но, вероятно, проживу здесь до половины августа, хотя бы потому, что раньше этого времени не будет в городе Званцевых[720], у которых я собираюсь жить и к которым уже перевез свои вещи. М<ожет> б<ыть>, я мог бы устроиться и удобнее. Я с нетерпением жду осени, всех вас увидеть, заниматься. Надеюсь, Вы пишете Ваш дневник. Письма Н. странны ужасною спутанностью, недоговариваньем, намеками; если бы я был самоуверен, я мог бы подумать, что он питает ко мне род влюбленности. Другая моя Элоиза пишет, к сожалению, более ясно и собирается скоро к нам. Я говорю, конечно, о Лемане[721]. Сегодня у меня болит голова, и Вы простите пустоту моего письма. Целую Сомова.

Ваш

М. Кузмин. 16 июля 1907. 47 КУЗМИН — НУВЕЛЮ Дорогой Renouveau,

вероятно, Вы уже поспели вернуться из Москвы, забыв меня окончательно. Я Вам писал 16 июля, но знаю, что некоторые простые письма не доходят. Теперь все мои помышления направлены на осень, на которую я возлагаю большие надежды и которой приближению очень радуюсь. Но пробуду еще здесь, вероятно, не менее 2-х недель, так что в Петербурге буду не ранее 15–20 августа. Не знаю, хорошо ли мне будет так, как я думаю устроиться, т. е. у Званцевой. Я очень устал от летнего отдыха, гораздо более, чем от зимнего сезона, т<ак> что теперь я почти совсем не пишу и только читаю По и Лукияна[722] в утешение от всех нападок и неприязни, забвения и холодка друзей с другой стороны. Вы как-то говорили, что моя некоторая известность лишает меня части интереса, но в защите я нуждаюсь теперь более, чем когда-нибудь и кто-либо. И тем более мне грустно, что друзья меня забывают. Кого Вы видаете в Петербурге? Вернулся ли Вяч<еслав> Ив<анович>? один ли или с семьей? Что милый Сомов? маленькие студенты?[723] Как все это давно и далеко! Самая опасная вещь — разлука. Когда-то я «полечу по улицам знакомым»?[724] Я написал ряд стихотворений XVIII в. «Ракеты», посвятив их В. А. Наумову[725], и крошечный плохой рассказец «Похороны мистера Смита»[726]. Неохотно и плохо написал немного музыки. Какие плохие стихи Городецкого в «Руне», а Блок, попав в «Знание», прямо с ума сошел, и читая его статью в том же «Руне» то слышишь Аничкова, то Чулкова, то, помилуй Бог, Луначарского[727].

Целую Вас, до свиданья.

Что Москва?

М. Кузмин. 31 июля 1907. 48 НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

2 августа 1907.

На бланке гостиницы «Метрополь».

Дорогой друг.

Вот уже почти две недели, что я в Москве, и послезавтра уезжаю наконец в Петербург. Не писал Вам до сих пор и даже не ответил на последнее письмо, т. к. был очень занят и, кроме того, чувствовал себя все это время отврати<те>льно.

Видел Брюсова и Белого, просидевших у меня целый вечер. В редакции «Весов» познакомился с Ликиардопуло, Поляковым и Эллисом[728], встретил Феофилактова. Разумеется, все москвичи ругательски ругают петербуржцев. Вы составляете почти единственное счастливое исключение. Ярость направлена главным образом против Чулкова, Блока, Вяч. Иванова, Леонида Андреева, Лидию Дмитриевну <так!>[729] и Городецкого. Я всячески защищал Вяч. Иванова, оправдал Блока — глупостью, сам набросился на Чулкова, выругал Леон. Андреева и не пощадил Зиновьевой-Аннибал. Зато мужески отстаивал молодежь — Городецкого, Потемкина и др.

Брюсов поругивает Вяч. Иванова[730], но кто не говорит о нем иначе как с пеною у рта, так это Эллис[731]. У меня был с ним горячий спор, из которого выяснилось, что этот кипяток ни что иное, как дионисианец и бодлерист, живущий исключительно «бездной»[732]. Брюсов очень мил, корректен, академичен. Вас очень хвалит. Впрочем, даже Белый при чтении Вас — «отдыхает»[733]. Белый тоже очень мил, но вести с ним продолжительную беседу — утомительно. Все время боишься: возьмет да и выпрыгнет в окно[734].

Итак, все Вас любят и всем Вы пришлись по вкусу, за исключением З. Гиппиус, Леонида Андреева, Буренина, Боцяновского и др<угих>, им подобных[735]. Много шуму здесь наделало известие о поступлении в «Знание» Чулкова, Блока и Ауслендера. Уверяют, что Блок написал последнюю статью в «Руне» специально для того, чтобы получить приглашение в «Знание»[736]. Вообще злословят немало.

«Руно» и «Перевал» скоро погибнут естественною смертью. Это факт достоверный[737]. Останутся одни «Весы».

Слышал, что Вы собираетесь в Москву. Верно?[738] Когда же Вы будете в Питере? Пишите мне туда, и поскорее. А когда думаете совсем переехать?

Брюсов Вам кланяется.

Ваш

В. Нувель.

Письмо получено Кузминым 4 августа, о чем записано в дневнике: «Нувель прислал мне из Москвы утешительные новости о Брюсове и т. д., про себя мало». Многочисленные параллели к этому письму см. в письме Нувеля к Л. Д. Зиновьевой-Аннибал от 22 августа 1907 (см. Приложение 1).