Лиза Фитц - И обретешь крылья...

• Название: И обретешь крылья...
• Автор: Лиза Фитц
• Издательство: Панорама
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1997
• ISBN: 5-85220-545-1

В автобиографическом романе «И обретешь крылья…» известная немецкая поэтесса и популярная певица Лиза Фитц рисует яркую и откровенную картину интеллектуального и морального раскрепощения своей героини, прошедшей череду унижений, физического подавления и зависимости от любимого мужчины.

«Лишь осознание своего «Я», избавление от всяческих масок — вот путь к истинной свободе духа» — главный вывод модного нынче в Германии бестселлера.

---

— Янни, я не справлюсь с этим…

— Ну что ж, уж как сможешь. Мы расходимся, ладно, но не надо делать из меня сердобольную тетушку, к которой можно ходить и выплакивать в жилетку свои горести. К тому же еще и связанные с другими мужчинами. Пойми, наконец, мое положение: я ухожу не потому, что я этого хочу, а потому, что ты на этом настаиваешь. И потому, что я не могу разделять твоих представлений о свободной любви и тому подобной чуши. Я хочу и впредь оставаться твоим мужем и заботиться о тебе — как я и обещал, женясь на тебе, — до самой смерти. Этого же самого я ожидал и от тебя. А ставить себя в смешное положение я не позволю!..

Ситуация была отвратительная. Чем ревнивее он охранял меня в последние годы, тем прямее я настаивала на свободе и толерантности — для нас обоих. Я чувствовала, что могу задохнуться в нашей маленькой, часто раздираемой противоречиями семье, в триединстве с ребенком. Это напоминало мне все то, что я так часто высмеивала, — сладко-розовая жизнь, застрахованная идиллия, семья с картинки журнала.

Отношения остаются живыми благодаря внешнему миру, который они вбирают в себя и в который периодически окунаются сами. А когда двое зацикливаются на себе и своем союзе, отношения засыхают, как растение без полива.

Чем упорнее Янни отклонял все мои замыслы как бессмысленные, тем ожесточеннее боролась я за их воплощение. Так просто было бы сблизиться, пойти друг другу навстречу, но мы уже запутались в своих обидах и недоразумениях. Так дальше не могло продолжаться. Между нами не было чего-то такого, предпосылкой чего служит добрая воля каждого из двух партнеров. Мы не хотели друг другу ничего плохого, но и ничего хорошего тоже. Мы были сыты друг другом по горло.

Торак несколько раз во время моего рассказа громко смеялся. Его позабавили способности Янни в области руководства коллективом.

— Вы еще жалеете о том, что расстались со своим мужем?

— Мне очень не хватает его, его шуток, его постоянного воодушевления…

— Его руководства?

— Нет, руководить собой я хочу сама, правда, это довольно трудная задача.

Торак согласно кивнул.

— Условием для такого руководства является владение собой; а это предполагает ответственность за себя саму и дела рук своих, а иногда, когда это бывает нужно, то и за свою жадность, не правда ли.

Опять нотации!..

— Ах, Торак, вы поучаете и поучаете. Это все одна болтовня. Вы напоминаете мне школьные прописи и настенные афоризмы. Вся эта мировая мудрость мне давно известна.

— О, сударыня, вы раздражены, какая жалость! Может, мы займемся чем-нибудь другим: поиграем в бирюльки, сходим погулять, посмотрим телевизор… Вы также можете раздеться догола и удовлетворить себя, а я посмотрю. Или буду лизать вам соски и массировать клитор. Также я мог бы приготовить вам устричный супчик… Но кажется, что я сейчас вряд ли услужу вам всем этим.

— Вы вульгарны!

— Да. Прекрасно, не правда ли? Мне нравится быть вульгарным! Я не люблю половинчатости — зачем я буду говорить «низ живота», когда могу прямо назвать то, о чем идет речь. Явные непристойности поднимают кровяное давление, вы не находите? Ты выговариваешь слово, оно, как стрела, попадает в собеседника, и теплая волна опускается по его телу сверху вниз, к половым органам, и затем опять вверх, к голове. Это здоровый процесс! Действие утомляет гораздо больше, чем просто разговор о нем. Когда у меня внизу недостаточный напор, я громко говорю: «твердый член» или что-нибудь в этом роде, и я уже возбужден! Ходом своих мыслей можно управлять, это дешево и очень практично.

Мне стало как-то не по себе. Я сидела совсем одна за городом в своем доме и совершенно не знала этого Торака. А что, если он маньяк, убийца женщин, душевнобольной?..

Он насмешливо посмотрел на меня.

— Я не маньяк, вам не нужно бояться. Этот ваш страх — только перед собой самой. Чего вы боитесь? Делайте, что хотите, и будете свободны.

Я боялась своих глубин, провалов, если можно так выразиться. И таких провалов, в которые я могла упасть, становилось все больше.

— Вы знаете, католическая церковь всех нас изрядно настроила против наших собственных половых органов. Мы хотим убедить себя, что там притаилось наше падение, гибель. Эти страхи сидят в нас очень глубоко. Избавьтесь от них, они не нужны вам! У меня нет морали в общепринятом смысле этого слова. Вы можете рассказывать все, что вам вздумается. Я приму в вашем рассказе самое искреннее участие и буду хранить его в тайне до тех пор, пока вы сами не захотите все это выплеснуть — ведь вы находите в этом эксгибиционистское наслаждение или хотите поделиться опытом. Итак, поскольку вы не захотели вступить со мной в половое сношение, мы отправляемся дальше. Мне было бы интересно узнать, с чего началось ваше падение. Ведь тогда вы были довольно высоко, насколько я знаю.

— Да. Не хотите ли стаканчик вина?

— О нет, благодарю, я хотел бы иметь ясную голову во время вашего рассказа. В полночь, возможно, да… Мы просидим здесь еще несколько часов.

— Вначале ни о каком падении и речи не было, скорее, это был полет в небесах; я чувствовала себя так прекрасно, как никогда прежде.

— Что ж, сударыня, отправляемся!..

ПЕРВОЕ ПОСЕЩЕНИЕ

Лена зашла к Симону по поводу окон.

Его небольшой, стоящий особняком дом, окруженный живой изгородью, был похож на хутор и располагался на очень ухоженном участке, а вокруг раскинулись поля и луга.

Она позвонила, поднялась по лестнице и ступила в его комнату. И первый раз почувствовала что-то странное. Ее поразила обстановка. Возможно, потому, что она ожидала другого, уже это должно было заставить ее задуматься.

Так и случилось, но она не сделала никаких выводов. Да и какие выводы можно было сделать тогда? Из чего? Ведь ничего еще не было кроме кокетства на никого ни к чему не обязывающей почве. Его комната, как и вообще весь дом, была как будто из ее песни «Благополучный мир», где речь идет о мещанской семье, распавшейся из-за того, что папа «ходил на сторону».

Темно-коричневый стенной шкаф из мебельного магазина украшали фарфоровые безделушки и фотографии, угловой диван, обитый темно-коричневым бархатом, был похож на миллионы своих собратьев, кухня обшита елью, в деревенском стиле, с крестьянскими скамьями и семейными фотографиями по стенам. Ничего такого, что сильно бы бросалось в глаза или было как-то уж особенно безвкусным — за исключением разве что электрокамина, — наоборот, это была обыкновенная квартира, как и миллионы ей подобных в Германии.

А потом она увидела девушку — маленькую, изящную блондинку с голубыми глазами. Она подумала: «Зачем ему такая?»

Девушка ростом была намного меньше Симона, диковатая, жестковатая, замкнутая.

— У нее болят зубы… — извиняясь сказал Симон.

Почему у нее такие печальные глаза? Она выглядит как ребенок. А Симон рядом с ней — огромный, мускулистый, дикий. И кроме всего прочего, Лена просто не ожидала здесь встретить никакую жену, ведь Симон ничего об этом не говорил.

В течение следующего дня выяснилось, что девушка была не подружкой Симона, а его супругой, тоже из цветочной торговли, что они добрых десять лет до этого дружили, затем года три жили вместе и вот уже полгода как женаты.

Разговор не клеился. Не было подходящего настроения, не находилось общих тем. Жена Симона бросала на Лену недоверчивые, тревожные, враждебные взгляды, как будто она принесла в дом несчастье, более того, как будто каждая женщина, которая приближается к Симону, приносит несчастье. Сам он упал в темно-коричневое кресло и спросил гостью, не хочет ли та кофе? Затем велел жене его приготовить; она немедленно и беспрекословно подчинилась.

Лена чувствовала, что Симон несколько смущен ее приходом, взволнован и доволен. Очевидно, ему доставляло удовольствие беспокойство, вызванное ее присутствием, так же, как и тревога жены. И он вовсе не собирался рассеять эту тревогу и недоверие каким-то особенно чутким к ней отношением. Скорее, наоборот, он как бы говорил своим видом: «Взгляни-ка на мою добычу; вот с какими женщинами я знаком, и они приходят ко мне!»

Ее же взгляд все это время как бы говорил: «Что тебе здесь нужно? Зачем ты сюда пришла? Что у него с тобой?»

И обстоятельный осмотр окон и стен не мог успокоить ее растревоженного ума.

Лена вышла смущенная и растерянная. Внешний вид Симона никак не вязался с мещанским духом его дома. У нее было ощущение, что этот человек вел сразу две жизни, совмещал в себе две разные личности, изображал что-то такое, чем никогда не был, а может быть, и был когда-то прежде и теперь не хотел от этого прежнего отказываться. Но ведь необязательно мужчине выглядеть по-мещански только потому, что он женат? А также неужели он по этой причине должен отказаться от обладания другими женщинами, когда он хочет этого? Какое отношение ко всему этому имеет сама Лена? Так ведь это же тот самый образ жизни, о котором она говорит уже несколько лет, правда, в отношении женщин, и не внутри тесного круга, а открыто и честно, обсуждая все это с партнерами.