Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

• Название: Обетованная земля
• Автор: Эрих Мария Ремарк
• Жанр: Прочая научная литература

---

— В ту же секунду, — ответил я.

— Чтобы сохранить у себя?

Я покачал головой:

— Чтобы перепродать.

Блэк смотрел на меня с нескрываемым разочарованием.

— Уж от вас-то я этого не ожидал, господин Зоммер.

— Я тоже, — ответил я. — К несчастью, мне в жизни надо уладить еще много более важных дел, прежде чем я смогу собирать картины.

Блэк кивнул.

— Я и сам не знаю, почему вас об этом спросил, — признался он немного погодя. — Не стоило этого делать. Такие вопросы только напрасно будоражат и ни к чему не ведут. Верно?

— Да, — согласился я. — Еще как верно.

— И все равно возьмите с собой этого Мане на ваш наблюдательный пост. В нем больше Парижа, чем в дюжине фотоальбомов.

«Да, ты будоражишь меня, — думал я, ставя маленькую картину на стул у себя в комнатке, возле окна, из которого открывался вид на мосты Нью-Йорка. — Ты будоражишь уже одной только мыслью о возможном возвращении, которую необдуманные слова Реджинальда Блэка пробудили во мне, как удар молотка по клавишам расстроенного пианино. Еще месяц назад все было ясно — моя цель, мои права, моя месть, мрак безвинности, орестовы хитросплетения вины и цепкая хватка эриний, охранявших мои воспоминания. Но как-то почти незаметно ко всему этому добавилось что-то еще, явно лишнее, ненужное, от чего, однако, уже невозможно было избавиться, что-то связанное с Парижем, надеждой и покоем, причем совсем с другим покоем, а не с тем кровавым, беспросветным покоем отмщения, который я только и мог вообразить себе прежде. Надо что-то любить, — сказал мне Блэк, — иначе мы пропадем. Но разве мы еще способны на это? Любить не от отчаяния, а обычно, со всею полнотой самоотдачи? Кто любит, тот не совсем пропащий человек, даже если он теряет то, что любит; что-то все равно останется — образ, отражение, пусть даже омраченное гневом, — останется негатив любви. Но разве мы еще способны на это?»

Я смотрел на узенький натюрморт с цветком и думал о совете Реджинальда Блэка. Обязательно нужно что-либо любить, поучал он меня, иначе ты не человек, а живой труп. А искусство — самый надежный объект любви. Оно не переменится, не разочарует, не сбежит. Разумеется, любить можно и самого себя, добавил он, покосившись в мою сторону, в конце концов, кому неведомо это чувство? Но тут ты одинок, а вот на пару с произведением искусства в качестве близнеца твоей души — совсем другое дело. Искусства в любой его форме — живописи, музыки, литературы.

Я встал и посмотрел в окно, на теплый желтый свет сентябрьского дня. Сколько мыслей — и все из-за одного необдуманного замечания! Я почувствовал на своем лице ласковое прикосновение солнца. Как там говорилось в восьмом параграфе «Ланского кодекса»: «Думай только о настоящем и его проблемах; будущее само обратит на себя внимание».

Я раскрыл каталог Сислея. Картина, которую Реджинальд Блэк собирался предложить Ласки, разумеется, находилась в основной части каталога, но, составляя экспликацию, я обнаружил эту работу и в каталоге парижского аукциона. Ее репродукция была там помещена даже на титульной странице.

Четверть часа спустя раздался звонок. Материалы я с собой, разумеется, брать не стал — это было бы преждевременно и дурным стилем. Я спустился вниз, выслушал указания Реджинальда Блэка, потом поднялся к себе, выждал минут пять и только после этого примаршировал уже с каталогами.

Госпожа Ласки была импозантной дамой. Сегодня на ней были изумруды. Значит, на продажу рассчитывать не стоило. Я разложил перед гостями каталоги один за другим. Глаза Блэка вспыхнули от удовольствия, когда он увидел титульную страницу. Он с гордостью показал его госпоже Ласки. Та слегка зевнула.

— Аукционный каталог, — пренебрежительно бросил ее супруг.

Я уже наперед знал, чего ждать дальше. Ласки были типичные клиенты-ворчуны, готовые опорочить что угодно, лишь бы сбить цену.

— Унесите каталоги, — распорядился Блэк. — И Сислея тоже. И позвоните господину Дюрану-второму.

Ласки ухмыльнулся:

— Чтобы показать Сислея ему? Старый трюк, господин Блэк!

— Вовсе не для этого, господин Ласки, — холодно возразил ему Блэк. — Мы тут не картофелем торгуем. Господин Дюран-второй хочет, чтобы ему привезли Ренуара.

Изумруды госпожи Ласки сверкнули. Это были замечательные камни глубокого темно-зеленого тона.

— А мы этого Ренуара уже видели? — равнодушно спросил Ласки.

— Нет, — отрезал Блэк. — Я его срочно отсылаю Дюрану-второму. Он его купил, так что принадлежит он ему. Мы принципиально не показываем картин, которые уже проданы другому клиенту или заказаны им к просмотру. С Сислеем, конечно, будет иначе. Теперь, когда вы от него отказались, он свободен.

Я восхищался хладнокровием Блэка. Он не предпринял ни малейшей попытки сбыть клиентам Сислея. И меня не стал представлять в качестве бывшего эксперта из Лувра, хорошо знавшего картину еще по Парижу. Он завел разговор о войне, о политике Франции, а меня отослал восвояси.

Десять минут спустя он снова вызвал меня звонком. Ласки уже ушли.

— Продали? — спросил я, спустившись вниз. Я считал его способным и не на такое.

Он покачал головой.

— Эти люди как кислая капуста, — сказал он. — Которую надо кипятить дважды. И это при том, что Сислей ведь действительно хорош. Приходится принуждать людей к их собственному счастью. Как все это скучно!

Я поставил маленького Мане на мольберт. Глаза Блэка снова загорелись.

— Ну что, молились на нее?

— Я размышлял над тем, что человек способен на все — и на добро и на зло.

— Что да, то да. Но зло явно перевешивает, особенно в наши дни. Зато добро долговечнее. Зло умирает вместе со злодеем, а добро продолжает светить в веках.

На короткое время я даже растерялся. «Не умирает зло вместе с тем, кто его совершил! — мысленно возразил я. — Зато злодей очень часто умирает безнаказанным. Почти всегда. Недаром простейшее чувство справедливости возвело в обычай долг кровной мести».

— Это правда насчет Дюрана-второго? — спросил я через силу.

— Правда. Старик только дурачит врачей. Вот увидите, он еще их переживет. Это такая каверзная личность…

— Вы не хотите сами туда сходить?

Блэк усмехнулся:

— Для меня вся борьба позади. Старик снова начнет торговаться. Так что уж идите вы. Цену я вам назвал, вот и стойте на ней насмерть. Не снижайте ни в коем случае. Скажите, что права не имеете. Оставьте ему картину, если захочет. Вот тогда уже я сам зайду через пару дней и потребую картину назад. Картины — на редкость дельные агенты. Они пробираются в сердца даже самых твердокаменных покупателей. Они красноречивее самого искусного продавца. Клиент незаметно привыкает к ним и уже ни за что не хочет отдавать. И выкладывает полную цену.

Я запаковал картину и на такси отправился к Дюрану-второму. Он занимал два верхних этажа дома на Парк-авеню. Внизу помещался антикварный магазин китайского искусства. Там в витрине были выставлены танцовщицы эпохи Тан — милые, грациозные глиняные фигурки, больше тысячи лет тому назад захороненные в могиле вместе с их умершим владельцем. Самым удивительным образом, подумал я, они оказались созвучны драме, что назревала в верхних этажах того же здания, словно уже ждали ее финала. Они и чарующий портрет мадам Анрио, который я нес под мышкой.

Квартира Дюрана-второго производила впечатление какой-то странной покинутости. И обставлена была без излишней помпезности, в отличие от жилища Купера; но жилище это заброшеннее мне показалось. Такое чувство почти всегда испытываешь в музеях, даже когда там полно посетителей. Здесь же возникало впечатление, что хозяин уже умер, хотя он продолжал жить в тех двух комнатах, до которых сузилась сфера его обитания, а для всего остального дома он был уже мертв.

Мне пришлось подождать. На стенах салона висело несколько Буденов [45] и один Сезанн. Мебель — Людовик XV, средней руки; ковры новые и довольно-таки отвратительные.

Ко мне вышла экономка и хотела было забрать картину.

— Я должен передать ее из рук в руки, — сказал я. — Так распорядился господин Блэк.

— Тогда вам придется еще немного подождать. У господина Дюрана-второго сейчас врач.

Я кивнул и потихоньку принялся распаковывать мадам Анрио. Ее улыбка тотчас же оживила собой безжизненное пространство комнаты. Снова появилась экономка.

— Девушка косоглазая, — заявила она, бросив быстрый взгляд на Ренуара.

Я с изумлением уставился на картину.

— У нее легкая косинка, — возразил я. — Во Франции это считается признаком особо изысканной красоты.

— Вот как? И ради этого господин Дюран выгнал врача! Чтобы глядеть на такое?! Чудно. И рот тоже с правой стороны перекошен. Да и дурацкая бархатка на шее набок сползла.

— На фотографии ничего такого, конечно, не бывает, — кротко согласился я. У меня не было ни малейшего желания проходить вместе с Ренуаром предварительную цензуру у кухарки.