Томас Уайсман - Царь Голливуда

• Название: Царь Голливуда
• Автор: Томас Уайсман
• Издательство: Профит
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-87443-075

Роман, вошедший в данный том, ярко отражает жизнь Голливуда, его страсти, радости и повседневность.

Читателя увлечет потрясающий сюжет и ощущение атмосферы Голливуда.

Для тех, кто любит праздник.

---

— Превосходно. Так вот пойдите в страховую компанию и застрахуйте свою жизнь на все эти четыреста долларов. А теперь слушайте внимательно. Прежде чем застраховать вас, они обязательно проконсультируются с врачами, которые вас обследовали. И если после этого они все-таки застрахуют вашу жизнь — а как ни говори, сумма получается приличная, примерно тысяч десять долларов, — значит, вы можете быть уверены, что с вами все в порядке. Врач может утаить правду от смертельно больного человека, но он никогда не утаит ее от компании, решающей, застраховать вас или нет. Смертельно больного человека они не будут страховать на столь большую сумму. Таким образом вы получите вполне надежный, рациональный аргумент, который поддержит вас в случае очередного панического приступа. Обязательно сделайте это. Поверьте, это не может не убедить вас в том, что вы не являетесь смертельно больным.

Александр поступил по совету Пауля. Он пошел к врачу страховой компании и обследовался; он получил у него письменное подтверждение того, что он здоров; далее он был застрахован компанией как абсолютно здоровый человек; и теперь начал чувствовать себя все лучше и лучше.

* * *

Ему снилось, что он находится неподалеку от океана, в каком-то туннелеобразном пространстве, вмещающем множество других людей; некоторые из этих людей спали, валяясь беспорядочной кучей, как беженцы, прямо на земле, среди своего разбросанного повсюду убогого скарба. Другие танцевали, их движения были странно замедлены, музыка напоминала шарманку. Он дошел до того места, где с потолка свисал шнур с пустым патроном, и ввернул в него электрическую лампочку. Но когда он повернул выключатель, вместо света из лампы начала сочиться вода, вся лампа оказалась в дырочках, напоминая дождевальную установку. Александр сказал: "О Боже мой! О Боже мой!" Вода прыскала вниз, вымачивая танцующих и спящих; танцующие продолжали свой неестественно медленный танец, а те, что спали, теперь в панике вскочили на ноги, хватая свое барахло и своих детей и глядя в глубину туннеля; потом они побежали все вместе, сбиваясь в кучу, к той точке света в конце туннеля, где находилась мать Александра. Она была впереди всей этой обезумевшей толпы беглецов и искала взглядом Александра, но никак не могла его увидеть. Вода доходила им до колен и прибывала все быстрее: теперь она доходила им до бедер, до пояса, до груди, до шеи. И вот уже видны только головы между поверхностью воды и потолком туннеля; Александр был снаружи, на открытой, огибающей гору дороге, издалека, откуда-то снизу до него доносились стоны и крики тонущих. Там люди шли долгой дорогой в долину смерти. Он был жив, он знал, что выживет теперь, и начал подниматься выше и выше, и неожиданно перед ним открылся весь мир, который оказался огромной равниной, с возвышающимися кое-где — как верхушки айсбергов — горными пиками. Он стоял на одном из пиков и был жив. Потом он увидел то, что увидел; он увидел — это: вдали, очень далеко, небо потемнело, и это затемнение двигалось медленно, но неумолимо, и оно приближалось к нему; чем ближе оно подходило, тем все больше ускорялось его движение, и он увидел, что это огромная волна — будто прорвалась тысячефутовая плотина, и вся вода, которую она удерживала, теперь хлынула на него. Эта волна была высотой до неба, она сама была небом, и нигде на земле не было такой вершины, на которой можно было бы спастись. Когда эта гора подошла ближе, он оглянулся и увидел, что рядом стоит человек и медленно поворачивается к нему лицом. Это был его отец, он узнал его по тому странному знающему взгляду, какой был и у вечного преследователя из его детских кошмаров. Однако, приблизясь, отец стал более походить на Моисея, которому только что вручены Заповеди. Он печально качал головой — и делал это как-то намеренно, — и они вместе ожидали приближения огромной волны, и волна все приближалась и приближалась, и такое разочарование было в глазах отца, что Александр подумал: это моя вина! Зачем я включил свет? Спастись можно было только одним способом: проснувшись. И он проснулся.

* * *

Александр не работал уже пять месяцев. Большую часть времени он проводил в студии Пауля. Когда его мать поднимала вопрос о поисках работы, он говорил, что достаточно хорошей работы пока не нашел. Его отец когда-то застраховал свою жизнь, и согласно его воле по истечении некоторого срока Александр получил тысячу долларов, остальные четыре тысячи получила Леушка. При жизни Оскара у них никогда не было так много денег. Кроме того, провизию Леушка покупала теперь только на двоих, и не было нужды постоянно "одалживать" деньги Оскару для его рискованных финансовых предприятий, к тому же се заработков от шитья на заказ и за починочные работы для галантерейщиков было достаточно для поддержания скромного уровня их жизни. Она, конечно, тревожилась о том, что у Александра нет работы, но вовсе не по финансовым соображениям; просто она думала, что работа поможет ему встать на ноги; а с другой стороны, она не была уверена в том, что он выздоровел окончательно, и раз у него нет уверенности в себе, достаточной, чтобы приступить к карьере, то, возможно, это хорошо, что он пока ничего не предпринимает. Она страшно боялась, что то ужасное время, которое он провел минувшей зимой, может вернуться, и была счастлива уж тем, что он гораздо лучше теперь выглядит и силы его восстанавливаются. Ее рассудок сосредоточился, однако, на том, что, хотя он стал лучше выглядеть и нормально питаться, все же он застыл в некой неподвижности, ни от чего не получая удовольствия, а удовлетворяясь ничегонеделанием в кругу своих приятелей, среди этой богемы. Она признавала, что Пауль сделал для Александра очень много, выведя его из той страшной прострации, в которую он впал зимой, и что он помог Александру там, где не могли помочь никакие врачи, но одобрить новых друзей Александра она действительно не могла. Ей не могли нравиться люди, месяцами живущие неизвестно на что, не имеющие ни работы, ни каких-либо других регулярных доходов. Но и позволить себе вмешательство она тоже не могла; многие в возрасте Александра женятся, обзаводятся семейством, затевают какой-нибудь неплохой бизнес, но Александр не такой, как многие, он более чувствителен, нервозен — вероятно, имея единственного ребенка, да еще такого, как Александр, надо быть терпеливой, и, как знать, не помогут ли эти его качества найти в дальнейшем свой путь.

Глава четвертая

Статья в "Варьете" лежала перед ним. Он прочитал ее:

"Прокатчик Уильям (Вилли) Сейерман, который, как истинный хирург, спас экранную жизнь "Арлезии", вырезав из нее все грязное, говорит, что он сам собирается заняться производством фильмов. Очищенная "Арлезия" срывает успех везде и повсюду как нечто единственное и неповторимое в своем роде. Наибольшую часть прибыли она приносит Сейерману. По непроверенным сведениям можно предположить, что на этой ленте он сделал уже миллион долларов, а она все еще не сошла с экранов и о ней не перестали писать. Есть нечто, предсказывающее стремительный будущий взлет владельца кинотеатров и прокатной конторы: на этой неделе мы уже упоминали, что главное управление его "Проката Превосходных Картин" похвалялось новым помещением созданного на крыше кинозала с названием "Бродвейский Купол", рассчитанного на три с половиной тысячи зрительских мест".

Александр перечитал эту статью несколько раз, прежде, чем показать ее Паулю.

— Да, — сказал Пауль, — я видел новую "Арлезию". Он ее разделал по-мясницки. Вырезано полтора часа, и они превратили эту талантливую картину в чопорную благопристойную историю двух сестер, влюбленных в одного человека. Конечно, это все равно в десять раз лучше любого другого сюжета на подобную тему, но это бессмысленно. Это не тот фильм.

— А ведь это я убедил его взять "Арлезию", — сказал Александр, — и научил, что с ней делать, чтобы можно было ее прокатывать, а теперь они пишут, что он сделал на ней миллион долларов.

— Ну что ж, эти люди делают деньги, — сказал Пауль. — Надо быть таким филистером, как он, таким толстокожим и невежественным, чтобы позволить себе по-мясницки разделывать ленту мастера. Но мы не имеем всех его качеств, мы в такой ситуации вытащим неискромсанный фильм, потерпим, скорее всего, банкротство, если не того хуже, то есть если не приземлимся в тюрьме, отбывая наказание за публично продемонстрированную непристойность. А эти Сейерманы возьмут верх повсюду — в кинопроизводстве, в издании журналов и газет, в театре. И теперь они начинают захватывать радио. Они контролируют все. А мы — и такие как мы — не хотим пачкать ручки, впутываясь в коммерцию. Мы сидим по своим углам и теоретизируем, но мы ничего не делаем. А эти Сейерманы, они берутся за все и на всем делают бизнес. У них собачий нюх: они пришли из стада и работают для стада, — они знают, чего желает стадо и что надо стаду дать, чтобы сорвать хороший куш. Они всегда будут победителями, потому что мы бессильны, мы слишком щепетильны и нас тошнит от процесса накачивания силы. Да и всегда было то же: самое большее, на что мог рассчитывать художник, это стать придворным фаворитом, патентованным шутом, объектом покровительства. Вот, например, ты гений, ты Вальтер Стаупитц, ты сидишь и думаешь, что никто не осмелится вторгнуться в твое произведение, но приходит некто безграмотный, ничего не имеющий за душой, кроме звериного чутья на все, что припахивает деньгами, и он не только делает миллион на разрушении картины гения, но по ходу дела ставит себя в положение человека, который гения может взять или не взять на службу; ты вдумайся: держать на службе Стаупитца и таких, как Стаупитц! И эти Сейерманы еще будут решать, какого сорта работу давать Стаупитцам, то есть что они должны делать, а чего — не должны. Ты читал статью Стефана Рейли в "Нью-Републик"? — Пауль достал газету и качал из нее читать: — "Здесь нет живого художника, который мог бы (при всех преимуществах и достоинствах художнической неповторимости) иметь доступ в разрастающийся комплекс каналов коммуникации, и он попадает в зависимость от этого комплекса, позволяющего ему продолжать создание произведений искусства или литературы. Но ирония ситуации в том, что бизнесмен, контролирующий эти каналы, даже более зависим от художника, чем художник от него. Ибо художник — и не пользуясь услугами бизнесмена — может донести плоды своего творчества до публики, пусть даже это будет небольшое количество публики. Но бизнесмен этого типа без художника вообще никто и ничто, ему нечем будет торговать. Решение проблемы состоит, возможно, в том, что художник должен преодолеть свое естественное нерасположение к необходимости быть вовлеченным в коммерцию, и постараться получить контроль над коммуникационными каналами, от которых он зависит". — Пауль сложил газету и сказал: — Это то, в чем Рейли большой дока, потому что он работает в газетах и прекрасно разбирается в машинерии коммерции. Его книги раскупаются, он делает большие деньги; механизм коммерции — это его конек, он может говорить и писать об этом, не скрывая своих самых горестных обвинений. Я восхищаюсь им едва ли не больше, чем кем-нибудь еще в сегодняшней Америке. Он мужественный человек и никогда не напишет ни одного лживого слова. Полагаю, что его "Манипуляторы" — лучший американский роман нашего времени и самая честная и бескомпромиссная вещь, и, думаю, никто, как он, из пишущих сегодня в такой пуританской стране, как Америка, не понимает так хорошо неосуществимость здесь сексуальных направлений, завоеваний и триумфов в искусстве и литературе, он и об этом пишет прямо — как о некоей постоянной подмене — секс заменен деланьем денег и стремлением к накопительству и самоутверждению.