Томас Уайсман - Царь Голливуда

• Название: Царь Голливуда
• Автор: Томас Уайсман
• Издательство: Профит
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-87443-075

Роман, вошедший в данный том, ярко отражает жизнь Голливуда, его страсти, радости и повседневность.

Читателя увлечет потрясающий сюжет и ощущение атмосферы Голливуда.

Для тех, кто любит праздник.

---

— Он имеет право, — сказал он почти беззвучно, с рыданием в голосе. — Бог мой, он ведь имеет право!

А потом он услышал это. Это был долгий шипящий звук, похожий на звук проколотой шины. Однако, хотя он понял, сразу почуял странно оледеневшим сердцем и скребущей болью в кишках, что именно означает этот звук, все же его первой реакцией было оглянуться вокруг, безнадежно ища каких-то других источников этого звука. Он открыл дверь и вошел.

— О Господи! — Беззвучно шевеля губами, произносил он. — О Господи! О Боже! О Боже! О Боже, О Боже! О Боже!

Он не знал, что делать. Тело отца и ноги его были на кровати, но голова и руки свесились через край. Лицо — страшного, лиловато-розового цвета, воздух выходил со свистом, короткими отрывистыми выдохами, какими-то сдвоенными мычаниями. Александр подбежал к нему и попытался положить на постель, но он был довольно неловок, да и тело лежало слишком близко к краю, так что в результате его усилий отец соскользнул с кровати на пол. Зубы его стучали, в глотке что-то клокотало.

— Папа! — крикнул Александр в отчаянии. — Папа!

Оскар был в сознании, он взглянул на сына сквозь необъятное пространство, его глаза, казалось, что-то говорили, но в этом характерном еврейском взгляде было извечное стремление уклониться.

— Ну вот, ты видишь, Александр, и это — жизнь.

Он еще пошевелил губами, но слова больше не шли с них.

— Папа, папа, послушай меня, я выйду только на секунду. Попрошу соседей позвать доктора.

Лицо отца выражало одно только неодобрение; он повернул голову и сделал неимоверное усилие, чтобы процедить сквозь сжатые зубы:

— Не… нет… оставь. — Потом, собрав остатки сил, прохрипел: — Твоя мама… скажи ей осторожно…

Его лицо, казалось, изменяется, становится отталкивающе лиловым, и Александр вдруг увидел все крошечные тонкие сосудики, только сейчас открывшиеся взгляду, будто кожа стала прозрачной. Губы обесцветились, рот отвисло открылся; грудь его тяжело, несколько раз, с долгими интервалами поднялась и опала с хрипящим, исходившим из глотки звуком, который все затихал. Александр хотел нащупать пульс, но не нашел его; он приложил ухо к отцовской груди, но ничего не услышал. Тогда он выбежал из квартиры и постучал в дверь напротив. Никто не ответил, там, очевидно, никого не было. Он поднялся этажом выше, постучал. Открыла женщина в домашнем халате.

— Моему отцу очень плохо, — задыхаясь, сказал он. — Пожалуйста, позовите врача. Пожалуйста. Быстрее.

Она смотрела на белое лицо мальчика и на его панически мечущиеся глаза.

— Я схожу за врачом, — сказала она и повернулась к мужу, стоявшему за ней: — Элмер, дай мальчику чего-нибудь хлебнуть. И спустись с ним в квартиру, не отпускай его одного.

Она сразу же ушла, а ее муж полез в буфет и достал полбутылки шерри-бренди. Он налил спиртное в тонкий ликерный стакан, и Александр залпом проглотил выпивку; сладкий, тягучий, обжигающий ликер проскользнул по его стиснутой страхом глотке.

— Еще глотни, — сказал человек, протягивая ему бутылку.

Александр поднес бутылку ко рту и жадно глотнул; он почувствовал пресыщение, но выпивка только усилила его ужас и страх.

— Пойдем вниз, — сказал человек озабоченно. — А бутылку прихватим с собой.

Сосед пошел с Александром в его квартиру, и на полу он увидел Оскара, пощупал ему пульс и послушал сердце, а затем, взяв мальчика за руку, увел его на кухню. Появилось несколько соседей, стоящих снаружи, на улице, и выходящих из дверей дома, открытых нараспашку, и все они стояли там, внизу, или свешивались через перила лестницы, окликая ранее вышедших и спрашивая, что случилось.

Когда пришел доктор — это был молодой человек, неизвестный Александру — он послушал сердце Оскара стетоскопом, пощупал его пульс, оттянул и рассмотрел глазные веки и даже простукал грудь. Он делал все это, явно оттягивая время; так, например, он очень долго держал свои пальцы на пульсе. Некоторые из соседей зашли в комнату, безмолвно ожидая, их головы скорбно покачивались. Наконец доктор снял свои пальцы с пульса, который уже не прослушивался, и бережно опустил руку Оскара на пол. Затем повернулся к Александру:

— Это ваш отец? Бедный человек, боюсь, он уже покинул вас.

При этих словах, послуживших неким сигналом, женщины издали сочувственные возгласы — хотя ни одна из них никогда не слышала от Оскара ничего, кроме слов "Добрый день". Доктор внимательно посмотрел на Александра.

— Помогите мне положить его на кровать, — сказал он сухо.

Он взял тело за ноги, а Александр — под руки, и они положили тело его отца на большую кровать и накрыли его лицо полотенцем, единственной вещью, которую смог в таком состоянии найти Александр. Когда доктор мыл на кухне руки, он спросил:

— Вашей матери нет? Значит, она ничего не знает?

Подумав о том, что ему предстоит сказать обо всем матери, Александр начал непроизвольно всхлипывать. Доктор закончил вытирать руки и, сочувственно глядя на всхлипывающего мальчика, сказал:

— Что делать… Вы должны успокоиться до того, как она вернется. Вам придется присмотреть за ней. Я оставлю для вашей матушки кое-что, успокоительное и снотворное. Но это для нее, а не для вас. Не думаю, что вы в этом нуждаетесь. Ну вот, я вижу, теперь вы успокоились.

Затем он присел, написал что-то на листке бумаги и отдал Александру:

— Здесь то, что необходимо для соблюдения формальностей, но этим, думаю, можно заняться завтра.

— Как я скажу ей? — задохнулся Александр.

— Вы хотите, чтобы ей сказал я? — спросил доктор. — Хорошо. Но только это вряд ли будет правильно, это лишь усугубит ее страдание. Вы, именно вы должны взять это на себя, вы близкий ей человек. Конечно, это тяжкое испытание, но, если я скажу ей, вам потом будет только хуже, вы будете укорять себя, что не были с ней в тяжелую для вас обоих минуту. Смотрите, если вам трудно, я скажу ей.

— Нет, — немного подумав, ответил Александр. — Нет, я сам скажу. Спасибо вам, доктор.

Доктор ушел, но соседи все еще толпились на этажах и на улице; и та женщина, в чью дверь он стучал, и ее муж оставались с Александром на кухне. Снаружи уже темнело, в окнах дома напротив там и сям зажигался свет. Александр смотрел в окно и видел все, что там происходит, все до мелочей. На рынке несколько владельцев прилавков, складывая товары, добродушно перекликались между собой; лошади меланхолично пережевывали корм; женщина в белой косыночке на шее снимала свежевыстиранное высохшее белье с веревки, привязанной к пожарной лестнице; две другие женщины, высунувшись из окон, обменивались новостями, причем, довольно громко, — а там, у него за спиной, в спальне лежал его отец с лицом, накрытым полотенцем.

Почти час прошел после ухода доктора, когда Александр увидел свою мать, идущую по улице; она шла неторопливо, в каждой руке неся по сумке, набитой покупками; ее глаза поднялись к окну, потому что она знала, Александр часто смотрит в окно, чтобы увидеть, как она возвращается. Он, зная, что она сейчас взглянет на него, отшатнулся от окна; не доходя ярдов десяти до подъезда, она что-то почуяла, увидав группу соседей, молчаливо наблюдавших за ее приближением, и ужас, вошедший в нее с их взглядами, отразился на ее лице. Она пошла быстрее, почти побежала; Александр видел, как она вбежала в подъезд, и тотчас послышались ее шаги на лестнице. Когда она подходила к дому и уже видела лица соседей, она не стала задавать им вопросов, стараясь лишь скорее укрыться от их трагических взглядов, не видеть их скрученных рук, покачивающихся голов. Войдя в квартиру и сразу увидев Александра, на какой-то момент она почувствовала облегчение: с ребенком все в порядке. Затем, увидев его страшную бледность, страдающие глаза, она вновь вспомнила, как покачивали соседи головами, и лицо ее исказилось от волны неслыханной боли, захлестнувшей ее.

— Оскарче! — вскрикнула она.

Александр повел ее в кухню и усадил на стул: она все еще держала в руках сумки с покупками. Она смотрела в лицо Александра и в лица посторонних, которые здесь были.

Она настояла на том, чтобы ее пустили взглянуть на мужа; полотенце было откинуто, и она долго, очень долго стояла у изножья кровати, беззвучно крича, все время издавая глубокие вздохи; и этот, рвущийся из нее беззвучный крик переменил, казалось, все ее черты, строение ее лица до неузнаваемости. Ноги плохо держали ее, она покачнулась раз, еще раз; Александр попытался дать ей успокоительные таблетки, оставленные доктором, но она отказалась их принимать.

— Для чего? — спросила она. — Чтобы ничего не чувствовать? Такую боль, как эта, надо пережить.

Потребовалось немало усилий, уговоров и убеждений, чтобы увести ее от большой кровати, вывести из спальни на кухню; и только там, на кухне, поток боли вырвался из нее таким криком, который был слышен на всех этажах дома и даже долетел до соседних зданий; и в дюжине разных квартир люди поднимали головы, вопросительно и тревожно смотрели друг на друга и подходили к окнам; а помешанная из дома напротив высунулась из окна и все смеялась, смеялась.