Анри де Ренье - Полуночная свадьба

• Название: Полуночная свадьба
• Автор: Анри де Ренье
• Издательство: Гелеос
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5-8189-0700-7

Милая и нежная сирота Француаза де Клере, поселившись в доме своей тетки, попадает в водоворот светской жизни. За ее руку и сердце начинается отчаянная борьба. Слухи, интриги, козни сплетаются в изящную паутину, которая опутывает неискушенную юную особу. Сможет ли Француаза пройти через все испытания, распознать настоящую любовь и стать счастливой?

---

Во дворец к г-ну де Гангсдорфу входили только в войлочных тапочках. Он едва удерживался от просьбы не говорить, чтобы не навредить хрупкому стеклу. Такие предосторожности имели известные основания. Коллекция г-на де Гангсдорфа, изумительная по числу и качеству предметов, состояла из шедевров всех стран и времен. Античное стекло, матовое или прозрачное, залитое перламутровой радугой, большие вазы с грузными брюшками, маленькие флакончики с узкими шейками, содержавшие в себе некогда духи, а теперь, казалось, хранившие в своих переливчатых и воздушных стенках пыль стрекозьих крылышек. Эмалевые арабские лампы находились в соседстве с восточными и персидскими кувшинами для омовения, змеевидно раздувавшимися и вытягивавшимися. Французское производство XVI и XVII веков воспроизводились наряду с немецким, нидерландским и богемским. Но истинным сокровищем барона де Гангсдорфа являлось венецианское стекло, представленное редкими и великолепными экземплярами. Вся тонкость и изобретательность венецианской фантазии соединились здесь, начиная от сетчатых или покрытых тысячью цветочков чаш, от столовых украшений и зеркал до блюд, безделушек и люстр, многоцветных, дымчатых или гладких. Иногда г-н де Гангсдорф вставлял в самые прекрасные люстры свечи, которые зажигались. Г-н де Серпиньи присутствовал на одном из таких праздников, сверкающих и молчаливых. Самые ценные из венецианских предметов Гангсдорфа стояли свободно на столах соответственно их прежнему назначению, как выражались, — в качестве trionfi[3]. Иные запрятывались по уголкам, как если бы таинственные пауки соткали их стеклянную ткань. Г-н де Гангсдорф очень любил переставлять обожаемые предметы, делая из них новые комбинации. Он проводил долгие часы за подобным занятием, придумывая различные сочетания света и подбор переливов. Временами он проникался особенной влюбленностью к тому или иному предмету. Если к люстре, то он ее зажигал; если к чаше или блюду — красиво раскладывал на ней плоды; если к вазе — ставил в нее цветы. Г-н де Серпиньи видел одного из таких любимцев г-на де Гангсдорфа. Он представлял собой длинный хрустальный стебель, поддерживаемый морскими коньками. Вначале он суживался, как веретено, затем выпукло расширялся и снова утончался. Г-н де Гангсдорф украсил его одной только розой, слегка свешивавшейся и медленно осыпавшейся. Время от времени он вставал среди ночи, чтобы навестить своих избранников. Он зажигал высокий хрустальный канделябр. Свет рождал среди мрака неожиданные эффекты, и милейший де Гангсдорф снова ложился в постель, счастливый тем, что спит под одной крышей со своими дорогими вещицами в старом дворце, одиноком и сияющем, как морской грот. Он любил Мурано, пустынный и полный лихорадки, где искусство формы, трубочки и печи, очаровательное и хрупкое искусство огня когда-то пережило такой блестящий расцвет и где теперь все угасло и только москиты еще прорезывают сумрак своей песенкой, острой, как свист выдуваемого стекла.

Г-н де Серпиньи провел две недели у г-на де Гангсдорфа, собирая у него обильные материалы. «Парадокс об искусстве стекла» родился из его бесед с ним. Когда он и г-н де Гангсдорф уставали от разговоров о формовке, отливке, выдувании и шлифовке, они отправлялись в Венецию. Де Гангсдорф впадал иногда в меланхолию, когда гондола огибала красную стену большого монастыря Сан Микле. После того как он упокоится там, его коллекции перейдут городу, которому он хотел их завещать. У него не осталось родных, он не имел жены и детей. Однако он любил женщин, и, сидя за столиком в кафе Флориана вместе с г-ном де Серпиньи и прихлебывая маленькими глотками шербет, похожий на съедобное стекло, посматривал на красивых иностранок, проходящих под Прокурациями или гуляющих на площади Святого Марка, на молодых англичанок, крепко сложенных американок, резвых француженок. Он поверял г-ну де Серпиньи свои любовные неудачи, напевая латинские студенческие песенки, и г-н де Серпиньи из всех его признаний мог заключить, что Гангсдорф — превосходный человек, немного скупой, но не способный к лукавству или злобе, простодушный, с умом здоровым и прозрачным, не считая одной в нем трещинки, да и то безобидной, невинной и нежной.

Глава седьмая

Приезжая в Париж, г-н де Гангсдорф обязательно посещал Бокенкуров. Он познакомился с ними через Серпиньи. Женская красота, особенно если женщина высокого роста и хорошо сложена, сильно действовала на Гангсдорфа. Поэтому, входя в мастерскую г-жи де Бокенкур, он едва не уронил эмалированную фаянсовую корзину с плодами, которую привез для нее из Италии. Волнение г-на де Гангсдорфа вызвала г-жа де Бокенкур, писавшая розы и одетая в длинное и свободное серое платье с вырезом. Кожа г-жи де Бокенкур привлекала необыкновенной белизной. С некоторого времени она проявляла пристрастие к домашним платьям, оставлявшим открытой ее красивую шею. Она заказывала себе также и вечерние платья с очень низко вырезанным корсажем, что давало повод г-же де Гюшлу шепотом сообщать, что у ее подруги есть любовник, а г-же Потроне говорить, что ей следовало бы завести его, чтобы проводить время без скуки. Что касается толстого Бокенкура, то он, казалось, не замечал новых привычек своей невестки. Зато г-н де Гангсдорф выразил свое восхищение, и всякий раз, как он заходил к г-же де Бокенкур, принимавшей его в подобном костюме, он не отводил глаз от столь приятного вида.

Г-жа де Бокенкур в одно из его посещений, смеясь, сказала о его пристрастии без обиняков. Милейший г-н де Гангсдорф, явившийся в оливково-зеленом сюртуке и желтых ботинках, покраснел до корней волос, затем вздохнул, положив на сердце свою толстую мягкую руку, и с чуть-чуть хитрым выражением лица простодушно признался, что очень любит красивых женщин.

Г-н де Бокенкур, знавший о проекте своей невестки относительно г-на де Гангсдорфа и девицы де Клере и присутствовавший при разговоре, испытал некоторое удовольствие, думая о будущем браке. Мысль, что у Франсуазы де Клере будет уродливый муж, приятно щекотала его самолюбие.

— Да, Жюльетта, вы должны знать, что барон — большой волокита!

Г-н де Бокенкур любил подшучивать над г-ном де Гангсдорфом и предсказывать ему, что в результате своих ухаживаний за женщинами он непременно попадет в какую-нибудь грязную историю и кончит тем, что даст себя поймать в ловушку. Тем более что его блестящие брелоки и карманы, полные звенящих при ходьбе червонцев, очень легко могут соблазнить разных темных лиц, которых так много на парижских тротуарах.

Г-н де Гангсдорф слушал и вид его становился тревожным.

— Вообще, дорогой мой, — продолжал г-н де Бокенкур, — многое переменилось со времени вашего последнего приезда. Преступность возросла, социализм распространяется. Близится революция, она угрожает нашему имуществу и нашей личности. Полиция бессильна. Даже среди бела дня в Париже небезопасно.

Г-н де Бокенкур, рисуя перед г-ном Гангсдорфом нынешнее положение, сам верил своим словам. Он смотрел на мир мрачно.

Он, который громко провозглашал свое презрение к современности и нынешним нравам, усиленно объявлял себя человеком прошлого, в сущности желал бы видеть общество не изменившимся, хотя на словах находил его самым пошлым и глупым из всех мыслимых. Каково бы оно ни было, он, в конце концов, желал, чтобы оно сохранилось и удержалось надолго, потому что оно как-никак позволяло ему жить удобно и более или менее по своему вкусу. Поэтому, когда бывали выборы, он отправлялся в мэрию подавать голос за кандидата умеренных, одинаково ненавидя как радикалов, так и реакционеров, которые, не понимая того, служили одному и тому же делу, делу переворота.

Г-н де Бокенкур поддерживал свою осведомленность в политике чтением газет всех направлений. Было удовольствием смотреть на него, когда он по утрам, полуголый, в своем огромном халате, читал анархические листки. Они вызывали в нем ярость и смутный страх, и он относил их в комнату своей невестки, куда входил, как всегда, без стука. Г-жа де Бокенкур обыкновенно пребывала еще в постели или совершала свой туалет. Он выбирал самые ядовитые статьи и обсуждал самые тревожные сообщения, а г-жа де Бокенкур в его присутствии надевала чулки или меняла сорочку со своей привычной непринужденностью и простотой, причем он не обращал внимания на красивую ляжку или прекрасное плечо, которые она спокойно являла его взору и которыми он интересовался гораздо меньше, чем петицией о семичасовом рабочем дне или какой-нибудь филиппикой против гнусного капитализма. Г-н де Бокенкур заключал из прочитанных статей о приближении великих бед.

Предсказания де Бокенкура довольно сильно пугали г-на де Гангсдорфа, который дорожил своими деньгами, хотя гораздо менее, чем своими вещицами. Не беда, если ему оставят только кусок хлеба, лишь бы ему позволили есть его в обществе его милых стекляшек. Он по-настоящему боялся только за них, но считал, что все-таки нужны очень великие потрясения, чтобы они могли отозваться в отдаленном Мурано, где дожидались его любимые вещицы, радужные и прозрачные, среди молчания гладких и сонных вод. Он часто думал, что для полноты счастья ему не хватало только любви. Но при таких словах г-на де Бокенкура любовь в Париже его пугала.