Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

• Название: Любовь — всего лишь слово
• Автор: Йоханнес Зиммель
• Издательство: Пресса
• Жанр: Современная проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-253-00850-0

В центре романа немецкого писателя И.М. Зиммеля «Любовь — всего лишь слово» — история трагической любви двадцатидвухлетнего Оливера Мансфельда, чьи родители, преследуемые полицией за неуплату налогов и финансовые махинации, вынуждены были бежать в Люксембург, оставив восьмилетнего сына в Германии учиться в закрытом интернате, и тридцатипятилетней, очень обеспеченной, замужней женщины Верены Лорд, имеющей внебрачного ребенка. Влюбленные преодолевают массу препятствий, идут на обман, хитрость ради долгожданных встреч — в старой башне замка, в лесу, в кафе, в море и даже на вилле мужа Верены. Их шантажируют слуга и бывшая подружка Оливера, угрожая рассказать все мужу, за ними следят.

«Любовь — всего лишь слово» — роман многоплановый. Это и мелодрама, и детектив с элементами психологизма. Роман, который читается на одном дыхании, очень популярен в Германии, по нему был поставлен фильм, имевший грандиозный успех.

---

— Боже мой, — восклицает фройляйн Хильденбрандт и с наигранным ужасом всплескивает руками, — что случилось, Ханзи? Когда я уходила, вся семья еще сидела за ужином и все было в полном порядке.

— Да, когда вы уходили, — отвечает маленький калека, еще больше наклоняя голову набок, а на его тонких губах играет злая улыбка. — Но потом! Потом пришел крокодил! Прямо сквозь вот эту стену. Он просто ее повалил, эту стену. И потом перекусал всех насмерть. — Он показывает на кукол.

— Хайнца, Карла, господина Фареншильда…

— А мама? Она торчит головой в унитазе!

— И пускай.

— Но за что?

— За то, что она делает в постель, кусает ногти и вообще такая злая.

— Какая злая?

— Не знаю. Так сказал крокодил.

— А тебе? Тебе он ничего не сделал?

— Нет, фройляйн. Сначала он всех поубивал и воткнул мать головой в унитаз. А мне сказал: «Обещай, что она там так и останется, когда я уйду!» И я ему обещал. Теперь я его отвожу обратно в зоопарк. Его зовут Ганнибал. Я еще построю зоопарк — можно, фройляйн?

— Хорошо, Ханзи, построй красивый зоопарк! Но не хочешь ли ты сделать мне приятное? Вытащи маму из унитаза!

Ханзи мрачно мотает головой.

— Но сколько же ей там оставаться?

— Если бы этот набор был мой, то всегда, — говорит маленький Ханзи. Затем он поворачивается к нам искривленной спиной. — Мне надо строить зоопарк. Ганнибал хочет домой.

— Тогда мы не станем вам мешать, — говорит маленькая фройляйн, низко согнувшись над ящиком. — Пойдемте, Оливер, мы в соседней комнате подождем доктора Флориана. — И она идет, нащупывая стулья и края столов, ко второй двери и открывает ее. Комната за дверью — должно быть, рабочий кабинет доктора Флориана. Горит настольная лампа. Все стены в книжных полках. У окна стоит большой глобус. Я вижу много детских рисунков и самоделок. Есть пара глубоких кресел.

Мы оба садимся.

— Не пугайтесь, Оливер. И не думайте, что вместо школы попали в клинику для нервнобольных. Ханзи — исключение. Большинство из трехсот наших детей душевно здоровы. Вы познакомитесь здесь с сыновьями и дочерьми знаменитых артистов и писателей, инженеров, махараджей, летчиков, коммерсантов, даже с одним маленьким персидским принцем. — Она крутит в руках книгу, которую носит с собой. — Доктор Флориан проводит в нашем воспитательном учреждении с согласия родителей эксперимент: мы время от времени включаем в коллектив здоровых детей несколько больных и тяжело больных, пытаясь таким образом им помочь.

— И получается?

— Почти всегда. Но получается не у нас.

— А у кого же?

— У других — у здоровых детей! Здоровые помогают выздороветь больным, — говорит фройляйн Хильденбрандт и улыбается.

— Бедный малыш Ханзи. Он рассказывал, что пытался покончить с собой перед самыми каникулами.

— Да, это так, — тихо говорит фройляйн Хильденбрандт. — Из страха перед своей матерью и господином Фареншильдом.

— Значит, такой есть на самом деле?

— К сожалению, да. У меня здесь несколько тяжелых детей, но с Ханзи просто мученье. Больше года я занимаюсь с ним, и все еще никакого улучшения. Можете ли вы поверить, что он самый жестокий ребенок в нашем интернате?

— Маленький белобрысый кале… — Я недоговариваю до конца.

Старая дама кивает.

— Да. Маленький белобрысый Ханзи. Сегодня утром он до смерти замучил кошку. Мы услышали ее истошный крик. Но когда нашли Ханзи, она была уже мертва. Поэтому я снова велела ему заняться игрой.

— Игрой? Разве его не накажут?

— Наказаниями ничего не добьешься. В игре он может избавиться от агрессивного состояния. Вы ведь видели, какое побоище он устроил. Каждый человек бывает порой агрессивным. У нас много совершенно нормальных детей, которые втыкают карманные ножи, или топоры, или мотыги в самые прекрасные деревья.

— И вы ничего не предпринимаете против этого?

Маленькая дама отрицательно поводит головой.

— Нет, — говорит она, — потому что пусть лучше бьют ножом в дерево, чем в человека.

При этих словах у нее из рук падает книга, которую она крутила в руках. Она наклоняется и водит руками по ковру, но не видит книгу, лежащую почти что у нее под носом. И я с испугом думаю: она не полуслепа, а почти что совсем слепа!

Я быстро поднимаю книгу и подаю ее ей. Она улыбается.

— Большое спасибо, Оливер. Этот злосчастный электрический свет… — Ее улыбка гаснет, и пару секунд она сидит как потерянная. Затем распрямляется и продолжает скороговоркой: — На долю Ханзи выпало много ужасного. Он родился во Франкфурте. Отец оставил мать на произвол судьбы и куда-то скрылся. Ханзи было тогда три года. Его мать еще и сегодня недурна собой. Тогда она была сначала танцовщицей в ночном ресторане, а потом стала уличной девкой. Но тут она заработала серьезную болезнь, после чего уже вообще не могла трудиться. — Все это фройляйн Хильденбранд излагала деловито, тихим голосом и с прежней улыбкой. — Конечно же, к ним пришла нужда. Его мать асоциальна и немного слабоумна. Однажды, когда ей было особенно тяжело, она додумалась привязывать маленькому Ханзи руки к ногам и оставляла его так лежать три часа по утрам и три часа по вечерам. А иногда еще и дольше.

— Но зачем? Господи, зачем же?

— Чтобы сделать из маленького Ханзи калеку, разумеется! И она этого добилась. Его позвоночник теперь уже никогда не распрямится. И голову ему уже никогда не держать прямо.

— Мне дурно, — сказал я, — я ничего не понимаю.

— Но все так просто, Оливер! Мать задумала посылать сына попрошайничать. Когда он был уже порядком изувечен, то и начал заниматься этим. Он стоял всегда перед самыми дорогими ресторанами и ночными кабаками. При этом она всегда одевала его в самые обтрепанные лохмотья. В те времена он приносил много денег. Ведь такой изуродованный ребенок вызывает жалость у каждого, не так ли?

— Неужели ни один человек в доме ничего не заметил?

— К сожалению, заметили слишком поздно. Мать посылала сына за милостыней только вечером и всегда украдкой, и искривление позвоночника все принимали за естественное заболевание. Ханзи нигде и никогда ни единым словом не выдавал правды. Мать предупредила его, что забьет до смерти, если он хотя бы раз заикнется об этом. Когда ему было пять, наконец-то вмешалось местное управление по делам молодежи. Кто-то заявил туда на мать Ханзи.

— И что?

— Ее отдали под суд, так как Ханзи сказал одной сотруднице отдела правду, несмотря на свой страх. Но в зале суда он опять все отрицал. Против его матери у суда не было доказательств. На нее наложили всего лишь денежный штраф за то, что она посылала сына попрошайничать.

— И все?

— Ханзи попал в детдом. Он побывал во многих детдомах. Мать стала горничной у господина Фареншильда. Она выздоровела. И, как ни странно, все еще хороша собой. Три года тому назад они поженились. И теперь мать захотела вернуть Ханзи. Но это непросто… — Она понижает голос, наклоняется ко мне и шепчет так, как если бы нас мог услышать кто-то посторонний. — Вы не выдадите меня шефу?

— Выдать? Что?

— Ну, вот это — насчет упавшей книги.

— Конечно, нет.

— Ведь он собирается отправить меня на пенсию. Он говорит, что у меня все хуже с глазами. Насчет электрического освещения он мне не верит. Но я же всю свою жизнь проработала с детьми… — Сквозь свои толстые очки старая фройляйн смотрит в пустоту. Мне так ее жалко, что я побыстрее отвлекаю ее:

— И что же было с Ханзи дальше?

Она облегченно улыбается:

— Ах, с Ханзи? Так вот. Этот Фареншильд — человек состоятельный. Он имеет строительное предприятие. Господин Фареншильд пожелал, чтобы мальчика перевели в интернат, чтобы он учился в хорошей школе. Он готов был заплатить столько, сколько надо. Но и это оказалось непросто! Ни один интернат в Германии не хотел принимать Ханзи. Он по ночам мочится в постель. Грызет ногти. Плохо учится. Его взяли мы. И все было хорошо — до рождественских праздников. Тут мы допустили ошибку.

— Какую?

— Приехал сам господин Фареншильд и так убедительно просил отпустить Ханзи с ним, что мы уступили. Мы обманулись — шеф и я. Господин Фареншильд произвел на нас такое хорошее впечатление… — Ее взгляд вновь уходит в пустоту, и она потерянно говорит сама себе: — Я всегда считала, что могу по лицу человека определить его характер.

— А это невозможно?

— Я, во всяком случае, не могу. Мне кто-то может показаться ангелом и оказаться на самом деле чертом. Вы не видели рубцы…

— Рубцы?

— По всему телу у Ханзи. Я посадила мальчика играть с набором игрушек, и во время игры постепенно выяснилось, что было на рождественских каникулах. Этот господин Фареншильд ужасно обращался с Ханзи. Поэтому, когда подошли большие каникулы, мальчик предпринял попытку самоубийства. Вот мы и оставили его здесь. Но с ним так трудно. А что будет, когда наступит возраст созревания…