Колин Джонсон - Новые рассказы Южных морей

• Название: Новые рассказы Южных морей
• Автор: Колин Джонсон
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1980

Сборник познакомит советского читателя с творчеством аборигенов Австралии и Океании — новым явлением на литературной карте мира.

Произведения, вошедшие в сборник, отражают самобытность тихоокеанских народов, особенности их исторического и культурного развития.

---

Он вручает нам деньги и произносит нудную не-делайте-этого-больше речь, которая на самом деле означает: «До завтра, приятель». Он вымучивает из себя нечто погребальное, что оскорбляет нас, оскорбляет его, оскорбляет весь этот мир.

Но вот он закончил, и мы свободны. Выходим все вместе, но оглядываюсь только один я. Мне хочется колотить в запертые ворота и проситься обратно… Я отворачиваюсь. До свидания, тюрьма… или все-таки прощай?

Часть вторая НА ВОЛЕ

III

Наконец-то я на воле, куда теперь? Нужно уходить, пока не посадили за умышленное промедление. Счастливчики остальные. Разбежались кто куда или к кому. Интересно, каково тем, кто из тюрьмы идет к жене и детям? Напускают на себя веселость? «Привет, вот и я. Как вы тут поживаете?» А в ответ — молчание. Жена онемела. О тюрьме спрашивать нельзя. Слезы давно высохли, если они вообще были. Возможно, у нее уже и дружок появился, и теперь им нечего сказать друг другу, кроме здравствуй и прощай. Остается только пойти куда-нибудь и напиться. Завидная участь.

Я все еще стою у ворот тюрьмы и смотрю сверху на порт. Сейчас лето, и солнце в небе похоже на раскаленный добела кусок металла. Его лучи отражаются в морской ряби, и мне становится весело. Волны сегодня что надо.

Люди, одетые по-летнему легко, словно движущиеся узоры на фоне однообразных каменных зданий. Я медленно бреду в переполненное проблемами будущее и уже начинаю скучать по бездумной легкости только что пришедшего к концу существования. Я знаю, все дело в том, что я боюсь жизни, кишка у меня тонка стать настоящим преступником.

Море совсем близко, и я иду к нему, по дороге вспоминая тюремные ночи, когда его поющая чернота казалась далекой и недосягаемой. Моя камера была в верхнем ярусе, и зимой до нее иногда долетал вой морского ветра. Тогда я вставал ногами на койку, прижимался лицом к решетке и до тех пор вдыхал соленый запах моря, пока сам не становился частью его разбивающихся с грохотом волн и безмолвных глубин. Я очищался разумом, очищался телом, и постепенно мною овладевал восторг… Ясными ночами я видел в море отсвет путешественницы луны и чувствовал себя одиноким, печальным, но и довольным.

— Эй, ты! Отойди от окна! — грубый, хриплый голос охранника отшвыривает меня в глубь камеры. Тюремные правила запрещали нам, уносясь к звездам, забывать о наказании. Возле окна заключенный может замыслить побег… хотя моя камера на высоте сорока футов и земля внизу залита светом.

Я спускаюсь с холма, и со всех сторон, как проститутки, меня начинают домогаться щеголяющие товарами магазины. Захожу в один и застываю на месте, по-идиотски уставившись на яркие полки. Выстроившиеся рядами банки, кувшины, коробки с роскошной едой заполняют рот слюной, но на страже жадности стоит привычка. Я рос в нищете, и она вымуштровала мой аппетит: чем бы я ни заполнил желудок — все хорошо.

— Что вам угодно?

Старуха за прилавком могла бы послужить образцом респектабельной прихожанки. Я чувствую ее благочестивый ужас, когда она безошибочно определяет, где шили мой костюм. Делаю вид, что ничего не замечаю, но искоса все же наблюдаю за взволнованными движениями руки в синих венах. Чего она боится? Старая утка давно вышла из соблазнительного возраста, да и лавка слишком близко к тюрьме, чтобы на нее кто-нибудь покусился.

— Сигареты, пожалуйста. Любые.

Она берет пачку с полки.

— Нет, не эту. Голубую, вон там, выше.

— С вас три и три.

Она следит за каждым моим движением, пока я вынимаю кошелек, открываю его и протягиваю ей бумажку в десять шиллингов. Она бросает ее в ящик кассы, кладет на прилавок сдачу и, нервничая, следит за мной. Я же разыгрываю роль преступника: собираю по одной монетке сдачу, медленно иду к выходу, на пороге закуриваю сигарету — даю ей время побольше навообразить, прежде чем я выйду на улицу.

Гудят машины. Грузовики, громыхая и дребезжа, проносятся к пристани и обратно. Фримантл — бойкий порт, шум, движение, и все, кроме меня, куда-то спешат. Еще там один усердный служитель спросил меня, знаю ли я, что будет со мной дальше. Я сказал ему, что, хотя родился с билетом в руке и на нем, наверное, даже была означена моя станция, но — что делать! — время стерло чернила, и теперь ни один контролер ничего на нем не разберет.

Никто не обращает внимания на полукровку-преступника, а внимания-то мне как раз и не хватает. Я оставляю корабли и направляюсь к пляжу. Несколько человек плещутся в ласковом море и валяются на песке, подставив розовые тела под палящие лучи. Смешно, как они мажутся с ног до головы и жарятся на солнце, чтобы заполучить презренный цвет кожи, с которым я родился. Ребятишки строят из мокрого белого песка замок с плоской крышей, башнями в форме ведра и заполненным водой рвом. Все они строят одно и то же: наверное, все белые мечтают жить именно так — с претензией, возвышаясь надо всеми и под надежной защитой.

Когда я был маленьким, мне ни разу не пришлось играть чистым морским песком. До девяти лет я вообще не видел моря и строил обычно из глины.

Я вижу, как сижу на корточках где-нибудь в углу, маленький, худой, коричневый, в залатанных штанах цвета хаки и такой же рубашке, погруженный в воссоздание своего городка. Я всегда строил только это: стены домов я делал из глины, двери и крыши — из коры, и повсюду среди бесформенных комков глины воздвигал над ямками сооружения из веток. Я помнил, что там все дома были выкрашены в ослепительно белый цвет, а большой отель на углу был из красного кирпича с литым балконом и крышей из рифленого железа. Там еще были шахты, и груды шлака, и копры, а по другую сторону я, как сейчас, вижу скудную, голую землю, кое-где поросшую кустарником и поблескивающую у далекого горизонта, — это Канд, задыхающийся под блекло-голубым небом от зноя.

Когда я попадался на глаза ребятам, они обычно смеялись надо мной и разрушали мой шахтерский городок. Тогда я начал строить города, населенные множеством белых эльфов, и сам в ярости втаптывал их в землю.

Пронзительно кричит малыш, он громко жалуется испуганной мамаше на поцарапанную ножку. Она несет его к воде, смывает песок и достает из кармана пляжного халатика лейкопластырь. Малыш перестает плакать и бежит обратно. Я же ложусь на спину и вспоминаю тот день, когда я тоже порезал ногу осколком стекла и тоже заплакал. Ма собрала в углу паутину и приложила к ранке. Что-то она там знала насчет паутины. Не помню. Однако кровь остановилась, и, хотя ма уже перевязала ногу, я все еще продолжал хныкать, чтобы она подольше меня пожалела.

— Пора тебе учиться быть мужчиной, — сказала она. — Мы живем в жестоком мире, и придет время, когда тебе не к кому будет бежать с жалобами.

Я сразу затих и почувствовал, что дрожу от страха. Так было всякий раз, когда я думал, что меня у нее отберут. В тот день мистер Уилли взял меня с собой. Хороший был денек. Я лежу на спине и, прикрыв рукой глаза, вспоминаю…

Медленно приближается облако пыли, превращаясь в лошадь и телегу. Они совсем близко, и я вижу красное лицо, белые волосы и свирепые усы мистера Уилли. Ему за семьдесят, но он с легкостью юноши спрыгивает с телеги.

— Привет, мистер Уилли. Сегодня вы возьмете меня с собой?

— Да, малыш. Нынче денек что надо!

Ма наблюдает за нами с порога. Ее черные волосы заплетены в две длинные, до пояса, косы, лицо светится от удовольствия, и вся она такая красивая, что у меня дух захватывает.

— Вы его берете? — окликает она мистера Уилли. — Вы уверены, что он вам не помешает? Зайдите на минутку, я дам вам на дорогу хлеба с джемом.

— Присмотри за лошадью, — говорит он мне, — пока я скажу пару слов твоей ма.

Пара слов тянется долго. Я смотрю, как лошадь большим ртом ищет траву и как мерно жуют ее желтые зубы. Летний зной становится все сильнее. Наконец появляется мистер Уилли, он один. У него довольный вид и в руке газетный сверток с завтраком.

— Поехали, сынок. Прыгай сюда.

Я на ходу вскакиваю в телегу и, свесив ноги, усаживаюсь сзади.

Раскачиваясь в разные стороны и понукая лошадь мы наконец выезжаем, и, когда лошадь припускает рысью, я изо всех сил стараюсь удержаться и не соскользнуть с телеги. Но это не может испортить мне настроения. Я всегда чувствую себя счастливым, когда мистер Уилли берет меня с собой. Мешок с соломой, фляжка с водой и два топора в кожаных чехлах подпрыгивают в телеге вместе со мной. Мы едем по-настоящему быстро. В стуке копыт и грохоте колес мне слышится песня.

Мы въезжаем в лес и сворачиваем на совсем плохую дорогу, с обеих сторон на нас наступают деревья и кусты. Проехав примерно с милю, мистер Уилли останавливает телегу, снимает пиджак и вешает его на сук. Он распрягает лошадь, приспосабливает ей на шею мешок с соломой и берет из телеги топоры.