Мигель Сихуко - Просвещенные

• Название: Просвещенные
• Автор: Мигель Сихуко
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-03396-2

Впервые на русском — дебютный роман, получивший (по рукописи) «Азиатского Букера», премию Паланки (высшая литературная награда Филиппин) и премию Хью Макленнана (высшая литературная награда Квебека), вышедший в финалисты премий Grand Prix du Livre de Montreal (Канада), Prix Jan Michalski (Швейцария), Prix Courrier International (Франция) и Премии стран Британского содружества, а также попавший в список лучших книг года, по версии «Нью-Йорк таймс».

В ясный зимний день из Гудзона вылавливают тело Криспина Сальвадора — некогда знаменитого филиппинского писателя, давно переселившегося в Нью-Йорк, постоянного фигуранта любовных, политических и литературных скандалов. Что это — несчастный случай, убийство или самоубийство? Известно, что он долгие годы работал над романом «Сожженные мосты», призванным вернуть ему былую славу, разоблачить коррумпированных политиков и беспринципных олигархов, свести счеты с его многочисленными недругами. Но рукопись — пропала. А Мигель — студент Криспина и его последний друг — решает во что бы то ни стало отыскать ее, собирая жизнь Криспина, как головоломку, из его книг, интервью и воспоминаний. И постепенно возникает ощущение, что биография автора, с неизбежными скелетами в шкафах, это метафора жизни целой страны, где выборы могут украсть, а народные протесты — слить, где президент ради сохранения власти готов инсценировать террористическую угрозу, а религиозные лидеры слабо отличимы от уголовных авторитетов…

---

— Еще так много нужно сделать.

— Перестань быть героем.

— Я никогда и не хотел им быть.

Криспин Сальвадор. «Манильский нуар» (с. 182) * * *

Пока они едут на огромном «Форде F-150», Сэди не произносит ни слова. Она сидит словно на грани истерики. Глаза такие темные, что кажется, будто у нее пустые глазницы. Водитель — и вовсе без лица — останавливается у полицейского участка возле гостиницы «Интерконтиненталь». Они высаживают промокшую троицу и срываются с ревом, не проронив и слова. Габариты внедорожника размываются, затухают и наконец исчезают за пеленой дождя. Полицейский лейтенант как будто удивлен. А скорее всего, просто только что проснулся. Он находит для детей одеяла, встает на колени, чтобы вытереть насухо головы и плечи, и теперь смотрит на молодого человека. Второй коп, в истрепанных тапочках и майке, заправленной в форменные штаны, склонился над столом и играет на гитаре. Древнюю рок-балладу «Patience»[203]. Третий сидит на столе и, подтянув голую ступню, стрижет ногти. Лейтенант переносит детей на кушетку, чтоб они прилегли. После чего говорит нашему мужественному протагонисту:

— Беги домой.

Молодой человек бежит под дождем домой, размахивая руками. Лужи на тротуарах брызжут неукротимой радостью. Вдруг прямо перед ним — гостиница. Электричества нет. За стойкой ни души. В номере, стоя под душем при свечах, голый, высокий, он вытягивает руки вверх. Полутемная ванная похожа на ту, что была у них с Мэдисон в бруклинской квартире, — со скрабами и развешенными по окну тибетскими флажками. Вода идет холодная — настолько холодная, насколько можно выдержать. Такая холодная, что и холода-то уже не чувствуешь — лишь покой, очищение, чистоту.

* * *

— Что ты пишешь? — прошептала Миллисент.

— Так, — ответила Дульсе.

Они сидели под карликовым деревом Бодхи в углу рекреации. Другие пациенты играли в пусой-дос за карточным столом или рисовали за столом искусств.

— Что «так»? — не унималась Миллисент.

— Так, просто.

— Дай-ка угадаю. Письмо настоящему папе? Или, хм… Может, это план нашего побега?

— Так, фантазии всякие. Истории, которые я сама придумываю.

Рисовавшая трехголового кота Сеферина оторвалась от работы, посмотрела на нее и громко сказала:

— Сестра Эрлинда! Дульсе опять сама с собой разговаривает!

Карандаши, карты и кисти замерли, все уставились на Дульсе. Сестра Эрлинда посмотрела на нее от стола искусств и сказала с грустной улыбкой:

— Сеферина, Дульсе просто пишет себе тихонечко.

Джози, которая рисовала рядом с ней, пропищала:

— Она, может, молится.

И все в комнате вернулись к своим тихим занятиям. Прошло несколько секунд, и Дульсе прошептала, стараясь, чтоб никто не заметил.

— Милли, я же просила тебя потише.

— С-спади! Ну прости-и-ите. — И Миллисент принялась накручивать завиток своих багряных волос, как делала всегда, когда была чем-то расстроена. — Подозреваю, Сеферина знает, что твой настоящий папа вытащит нас отсюда.

— Тут и знать нечего. Никуда мне отсюда не деться.

— Эй, Дульсе, ты, когда выберешься отсюда, чем будешь заниматься?

— Ничем.

— А я стану пилотом.

— Вряд ли тебе разрешат что-то пилотировать.

— Не очень-то вежливо так говорить.

Дульсе отложила блокнот и стала разглядывать, как вытянутые подругой завитушки волос сворачиваются обратно.

— Прости, Милли, — сказала она, — ты права. Прости меня.

— Так и чем же ты займешься?

— Наверное, стану писателем.

— И что же ты будешь писать?

— Книгу.

— Что за книгу?

— Книгу возможностей.

Криспин Сальвадор. «Ай-Наку!» (заключительная книга трилогии «Капутоль») * * *

Проснувшись после полудня, он не удивился, что не видел снов. Он как будто прикрыл на секунду глаза, а ночь раз — и сменилась днем. В ушах по-прежнему плещется вода эхом хорошо знакомых звуков. Консьерж внизу спит, уткнувшись в книгу регистраций. Он вздрагивает и просыпается, чтобы поприветствовать нашего умиротворенного протагониста на выходе из гостиницы.

— Добрый день, мистер! — кричит он.

На другой стороне мокрой шумной дороги его уже ждет завтрак в «Тапа-кинге».

Заголовок передовицы «Газетт»: «8 декабря 2002 года — утро демократии после пятых массовых выступлений на Эдсе». На основной фотографии сенатор Бансаморо старается прикрыть президента Эстрегана, выходящего из дворца Малаканьян. Эстреган — чье пузо оттягивает шелк напоминающего о его боксерском прошлом халата с капюшоном, отчего подол задирается почти до неприличия высоко — скалит свиное рыло. Вокруг них спецназовцы в боевом снаряжении. В статье рассказывается, что митингующие уже начали теснить отряды полиции, дело шло к штурму дворца. Уже заряжены были резиновые пули и баллончики со слезоточивым газом. Уже камни оттягивали карманы, и зажигалки застыли у фитилей «коктейлей Молотова». Вот-вот должна была пролиться кровь. Но тут из дворца появился Бансаморо с подразделением, которым когда-то командовал, поднял пистолет и сделал один выстрел в воздух. (Таблоиды отозвались: «Пуля, спасшая страну».) Народ схлынул как по команде. Еще до рассвета улицы были пусты.

Рано утром, рассказывается в другой статье, полиция овладела домом Чжанко, где обнаружила чету застреленной. Их сына нашли в большой морозильной камере, где он спрятался, когда началась пальба, укрывшись крупной индюшкой. У него легкое переохлаждение. «Повезло, что он такой толстый», — сказал доктор Мануэль Манабат, дежурный врач Центральной больницы.

В статье на третьей полосе говорится, что причины взрыва на заводе Первой генеральной корпорации не установлены. Пресс-служба президента компании Диндона Чжанко-младшего разослала заявление. Во всем виновата протекающая крыша и поврежденная электропроводка.

* * *

Я помню последний рассказанный ему анекдот.

Дочка Боя Бастоса Гёрли спрашивает отца:

— Пап, а что такое политика?

Бой гордится своей любознательной дочкой. Он постарел, растратил и снова нажил оставленное его отцом Эрнингом состояние, преуспел в политике, присутствовал при рождении сына, наблюдал, как растет дочь, как теряет блеск его брак, и понял, что самое страшное наше проклятье — это воспитать детей, которые повторят ошибки родителей. Этого ему хочется меньше всего.

— Вот Гёрли-гёрл, как я бы это объяснил, — говорит он. — Возьмем меня — я глава семьи, поэтому меня можно назвать президентом. Правила устанавливает мама, значит она — правительство. Мы оба заботимся о тебе, значит ты, получается, народ. Твоя няня Индэй работает на нас, а мы платим ей за работу, и, значит, она — рабочий класс. А твоего маленького братишку можно назвать будущим. Вот подумай и реши, похоже ли это на правду.

Ложась спать, Гёрли размышляет об услышанном. Посреди ночи она просыпается от криков малыша, подходит и видит, что он по уши уделался. Гёрли направляется в спальню к родителям, где ее мать спит без задних ног. Разбудить ее не получается, потому что каждый вечер мама принимает снотворное. Тогда Гёрли идет в комнату к няне, но дверь оказывается заперта. Она смотрит в замочную скважину и, увидев в кровати Индэй своего отца, идет обратно спать.

Утром за завтраком Гёрли говорит отцу:

— Папа, мне кажется, я поняла, что такое политика.

Бой в восторге:

— Вау! Какая ты умница! Ну, расскажи нам своими словами, что ты поняла.

— В общем, так, — начинает Гёрли, — президент трахает рабочий класс, а правительство только и знает, что спать. На народ все плевать хотели, ну а будущее по уши в дерьме.

Бой Бастос с гордостью целует ее в лоб.

Когда Гёрли вырастет, она выйдет замуж за видного юриста Аррайко и станет самым популярным в стране экономистом, сенатором, а затем и вице-президентом. Когда президента смещает очередная революция на Эдсе, его пост занимает Гёрли. Произнося президентскую присягу, она вспомнит все уроки, преподнесенные ее отцом, видным борцом с предрассудками Боем Бастосом, и заветы ее трудолюбивого дедули Эрнинга. Президент Гёрли Бастос Аррайко станет надеждой нации. В итоге анекдот-то все равно про нас, и чем он кончается, известно всем и каждому.

* * *

Таксист весело так спрашивает:

— Форбс-парк, сэр?

— Да, — отвечает молодой человек. — А откуда вы знаете?

Таксист насвистывает мелодию из рекламы «Мальборо» и высунутой в раскрытое окно рукой делает волну.

— Солнце еще не вышло, — говорит он, — но и дождь перестал.