Мигель Сихуко - Просвещенные

• Название: Просвещенные
• Автор: Мигель Сихуко
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-03396-2

Впервые на русском — дебютный роман, получивший (по рукописи) «Азиатского Букера», премию Паланки (высшая литературная награда Филиппин) и премию Хью Макленнана (высшая литературная награда Квебека), вышедший в финалисты премий Grand Prix du Livre de Montreal (Канада), Prix Jan Michalski (Швейцария), Prix Courrier International (Франция) и Премии стран Британского содружества, а также попавший в список лучших книг года, по версии «Нью-Йорк таймс».

В ясный зимний день из Гудзона вылавливают тело Криспина Сальвадора — некогда знаменитого филиппинского писателя, давно переселившегося в Нью-Йорк, постоянного фигуранта любовных, политических и литературных скандалов. Что это — несчастный случай, убийство или самоубийство? Известно, что он долгие годы работал над романом «Сожженные мосты», призванным вернуть ему былую славу, разоблачить коррумпированных политиков и беспринципных олигархов, свести счеты с его многочисленными недругами. Но рукопись — пропала. А Мигель — студент Криспина и его последний друг — решает во что бы то ни стало отыскать ее, собирая жизнь Криспина, как головоломку, из его книг, интервью и воспоминаний. И постепенно возникает ощущение, что биография автора, с неизбежными скелетами в шкафах, это метафора жизни целой страны, где выборы могут украсть, а народные протесты — слить, где президент ради сохранения власти готов инсценировать террористическую угрозу, а религиозные лидеры слабо отличимы от уголовных авторитетов…

---

— Сначала я думала, это оттого, что ты парень, — сказала Мэдисон. — Из-за твоей необщительности. Потом я решила, что ты потерялся и тебя нужно найти. А теперь не знаю, что и думать.

Как и все вокруг, мы были полны оправданий, необходимых, чтобы справиться с чувством вины от неспособности строго придерживаться собственных принципов и устремлений. Теперь здоровое питание, впрочем, как и этичное, было нам не по карману. У нас не осталось времени даже на волонтерство. На улице мы обходили стороной дредастых активистов «Гринпис» с их листовками о китобоях в Антарктике или захоронениях грязного нефтяного песка где-то в Канаде — это же Нью-Йорк, у кого найдется время остановиться и поговорить?

— Может, в этом дело? — сказала Мэдисон. — Может, это Нью-Йорк нас пожирает? Мы должны быть такими бодренькими, такими в теме, такими четкими, что это умерщвляет все остальное. — Мальчишка корчит рожи поверх ее головы; Мэдисон тряхнула мои руки. — Может, нам просто уехать? — сказала она, и надежда наполнила ее лицо, как сельтерская — стакан. — Паспорта возьмем и вперед, — продолжала она, — прямо сегодня. Поедем на Пенн-Стейшн и сядем на первый отбывающий поезд, а там посмотрим, куда занесет. Европа. Азия. Африка! Да я всю жизнь хотела, чтоб мы туда поехали. Мы можем все поменять.

За те два года, что мы были вместе, нашей главной надеждой стал потенциал человечества, воспринимаемый через веру друг в друга. Свобода от фатализма была нам в радость. Мы наслаждались совпадением, позволившим нам жить в одно время, оказаться вместе и строить планы.

— Давай, — взмолилась Мэдисон, — либлинг.

Слезы текли по ее щекам уже вовсю. Хотелось бы мне зафиксировать момент, когда мы перестали стараться произвести друг на друга впечатление. Но что-то заставило меня сказать:

— От себя не убежишь.

Я думаю, что в ссорах и размолвках мы используем весьма ограниченное количество взаимозаменяемых фраз. И нашим новым возлюбленным мы говорим все те же старые заготовки. Возможно, я просто не нашел правильных слов, чтоб все расставить по местам. Я смотрел, как она плачет.

Ее слезы всегда являлись для меня доказательством собственной значимости. В молодости нет ничего ярче, ничего острее, чем ссора с возлюбленной. Я обожал эти ссоры. Я передергивал и искажал факты, питая ее мучения и злобу, чтобы в итоге оказаться реципиентом ее раскаяния. Хотелось бы мне знать, когда иссякло взаимопонимание. Если бы знал, я написал бы подробную инструкцию, чтобы в будущем все могли этого избежать.

— И что же мы будем делать? — спросила она, убирая руки и выпрямляясь на сиденье.

Я посмотрел на нее, на свою Мэдисон. Вот-вот ее мягкость должна была смениться непоколебимостью, и мне следовало действовать решительно, если не хотел утратить преимущество.

— Мы будем стараться, — сказал я. — Главное — не терять веру.

В голове у меня крутилась эта старая вещь группы Journey[137]. Я хотел, чтоб Мэдисон снова взяла меня за руки. Когда держишься за руки, лучше понимаешь, где верх, где низ.

Неделю спустя, заваривая чай, она закрыла всю эту тему. И я поплыл по течению.

* * *

Бебо отлично это помнит.

Шел 1955 год, Долорес готовилась к первому саммиту. Он вошел в ее комнату. Я думала, ты уже готов, сказала она. А я и готов, ответил он, мне осталось только выгладить баронг. Значит, не готов! — рявкнула она. Закончив с макияжем, она вышла из дому к машине. Элмер включил все вентиляторы в ожидающей хозяйку «импале». Усевшись в машину, она спросила: Где мой муж? Не знаю, мадам, ответил Элмер. Долорес перегнулась к рулю, нажала на сигнал и держала, пока Бебо не выбежал из дому. Он молча сел подле нее. По дороге к мемориалу Бебо спросил: А на ужин мы пойдем? Я — пойду, ответила Долорес. Лесли прислала телеграмму из Мадрида? — спросил он. На это она ничего не сказала. Надеюсь, она благополучно добралась, произнес Бебо.

Когда они приехали, солнце уже было низко, резко вспыхивая на латуни духового оркестра возле сцены. По обе стороны задрапированного памятника стояли флагштоки. Все уже сидели по своим местам. Я же говорила, произнесла Долорес, я так и знала. Бебо промолчал. Они прошли плечом к плечу по длинной дорожке вдоль новых лужаек. Бебо внимательно на нее посмотрел. Сегодня все будет нормально, сказал он, прошло уже много времени. Долорес смерила его взглядом, как будто он сказал что-то оскорбительное. Мой брат и мать погибли, бросила она. Знаю, ответил Бебо.

Они поспешили занять свои места в первом ряду. Секретарь Долорес, Тадио, был уже здесь. Добрый вечер, госпожа депутат, добрый вечер, сэр, зашептал он, вот ваши программки. Долорес усадила Тадио между собой и Бебо. Секретарь, казалось, предпочел бы провалиться сквозь землю.

Из громкоговорителей донеслось: Прошу всех встать для исполнения государственных гимнов. Все встали. Присутствующие филиппинцы приложили руки к груди. Оркестр заиграл «Лупанг Хиниранг», и двое солдат начали поднимать филиппинский флаг. Когда гимн закончился, повисла странная тишина. Все смотрели на стяг, полощущийся на середине флагштока. Бебо взглянул на Долорес. Она наблюдала за длинной вереницей муравьев, бегущих по плитам у ее ног.

Долорес вспоминала, как они с братом Манито делали «музыку ветра» из отстрелянных гильз, собранных возле их дома на улице Хорхе Бокобо. Как, чтобы укрепить мускулы, так нужные в драке, они каждый день поднимали огромные мешки, набитые новыми банкнотами, деньги Микки-Мауса (чашка риса стоила такой мешок). Иногда они даже заглядывали в словарь, чтобы подготовится к уроку, и визгливыми голосами повторяли странные слова, сужая глаза.

Так мы берегли свою невинность, думала она. Взглянув наверх, она увидела, что японский флаг уже почти на середине флагштока, а оркестр играл последние аккорды «Кими Га Йо».

Бебо взглянул на жену и увидел, что она плачет.

Криспин Сальвадор. «Манила-банзай-блюз» (1973) * * *

В Барселоне Сальвадор поселился в студии в Готическом квартале. Годы, проведенные в университете, ознаменовались знакомством с Жижи Миттеран и Максом Оскурио — каждый сыграл в его жизни роль, важную по-своему. В «Автоплагиаторе» он вспоминает свои впечатления от первой встречи с ними на пикнике.

Об Оскурио: «Рядом с мозаичной ящерицей Антонио Гауди[138], широко расставившей лапы на входе в парк, я увидел двух Берти, Роберто Паскуаля и Эдильберто Дарио, которых не встречал с Манилы. Паскуаль с воодушевлением рассказывал о стриптизе, который ему довелось наблюдать в Париже, — на сцене девица из Монреаля имитировала секс с черным лебедем. Было здорово снова посмеяться с ними от души. Они представили меня своему спутнику постарше, который, несмотря на растрепанные волосы и впалые щеки, вызывал интерес своим испепеляющим взглядом. В его глазах была какая-то распутинская тьма. Облокотившись на перила, он поглаживал синюю морду ящерицы, как будто она его питомец. Когда я поздоровался со всей компанией, он просветлел и моментально протянул мне руку. Его длинные ногти были выкрашены в ярко-зеленый цвет. Когда я хотел пожать ему руку, он крепко схватил мою кисть, поднес к губам и запечатлел на костяшках пальцев жаркий поцелуй. Меня это настолько ошеломило, что я даже не воспротивился. „Макс Оскурио, о прекрасный юноша, — произнес он. — Возможно ли, что такой принц еще не присоединился к нашему кругу?“ Я испытал прилив отвращения».

О Миттеран: «Фанфары! Сегодня трубят фанфары, возвещая мою радость. Она была одна, курила сигарету поодаль от шумного пикника. Ее волосы цвета меди на грани потускнения. Фанфары! По-испански она говорила с французским акцентом, она иначе раскатывала „р“, волочила его по земле, как позволено только французам. Удивительно, как недостатки делают некоторых людей еще прекраснее. Она сидела, будто в дамском седле, на длинной скамейке в форме средиземноморского дракона, чей мозаичный декор так сочетался с ее ярко-красными серьгами, как будто, создавая его, Гауди предвидел именно этот момент. Как я сразу не догадался, что такие длинные, словно палочки слоновой кости, тонкие пальцы, теребящие сигарету со следами красной помады, могут принадлежать только скрипачке? Сердце мое забилось так часто, что казалось, легкие сейчас разорвет. Я спросил, нравится ли ей парк. Она ответила, что выжившие работы Гауди — это „укор Франко“. Меня поразило это высказывание, как бывает с твердым и недалеким, но по-своему милым убеждением. Но ее грудь! Она монументально возвышалась в блузке с глубоким вырезом, а фигура была стройной до неприличия. Ее белые шорты едва прикрывали загорелые бедра, а щиколотки были такие тонкие, что мне хотелось обхватить их пальцами; поразительно, как они способны ее удержать! Она рассказала мне, что углубление в блестящей изразцами скамье, изнанкой волны скатывающейся со стены, было сделано при помощи голого зада рабочего, которого Гауди заставил сесть на влажную глину. Я, конечно же, не поверил. Она притянула меня, чтоб я сел рядом, и мы стали ерзать по изгибу скамейки. От нее пахло апельсинами и пастисом. Затем, встав и оглядевшись по сторонам, она стянула брюки и погрузила свой молочно-белый зад в углубление. „Вот видите?!“ — объявила она, приняв мое ошеломление за отказ от прежних сомнений. Я вежливо отвел взгляд и уставился ей прямо в глаза, которые улыбались и искрились восхитительным ребячеством. Она еще даже не назвалась, а я уже молчаливо отдал ей свое сердце. Тем убийственнее было состоявшееся тем же вечером знакомство с Раулем, ее испанским женихом и ни много ни мало эстремадурским графом!»