Мигель Сихуко - Просвещенные

• Название: Просвещенные
• Автор: Мигель Сихуко
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-03396-2

Впервые на русском — дебютный роман, получивший (по рукописи) «Азиатского Букера», премию Паланки (высшая литературная награда Филиппин) и премию Хью Макленнана (высшая литературная награда Квебека), вышедший в финалисты премий Grand Prix du Livre de Montreal (Канада), Prix Jan Michalski (Швейцария), Prix Courrier International (Франция) и Премии стран Британского содружества, а также попавший в список лучших книг года, по версии «Нью-Йорк таймс».

В ясный зимний день из Гудзона вылавливают тело Криспина Сальвадора — некогда знаменитого филиппинского писателя, давно переселившегося в Нью-Йорк, постоянного фигуранта любовных, политических и литературных скандалов. Что это — несчастный случай, убийство или самоубийство? Известно, что он долгие годы работал над романом «Сожженные мосты», призванным вернуть ему былую славу, разоблачить коррумпированных политиков и беспринципных олигархов, свести счеты с его многочисленными недругами. Но рукопись — пропала. А Мигель — студент Криспина и его последний друг — решает во что бы то ни стало отыскать ее, собирая жизнь Криспина, как головоломку, из его книг, интервью и воспоминаний. И постепенно возникает ощущение, что биография автора, с неизбежными скелетами в шкафах, это метафора жизни целой страны, где выборы могут украсть, а народные протесты — слить, где президент ради сохранения власти готов инсценировать террористическую угрозу, а религиозные лидеры слабо отличимы от уголовных авторитетов…

---

— Сначала плохую, — просит Эрнинг.

— Плохая новость в том, что вам придется пройти небольшую процедуру.

Эрнинг спрашивает про хорошую.

— Хорошая новость, что для этого потребуется только местная анестезия.

Эрнинг с тревогой возражает:

— Местная? А можно лучше импортную?

* * *

Доехав до Макати, таксист спрашивает:

— Гостиница «Хеппи интернешнл инн», верно?

Этот вопрос он задает уже в четвертый раз.

— Да, — отвечает наш утомленный протагонист и отворачивается к окну. Ему хочется поскорее выбраться из этого такси.

Еле тянутся болезненно знакомые места, пешеходы мелькают, двигаясь быстрее, чем его застрявшее такси. Сверкающие торговые центры. Охраняемые ворота Форбс-парка, где вырос наш блудный протагонист. Манильский «Поло-клуб», где они с Джеральдом научились играть в теннис; они специально посылали мячи за ограду, чтобы посмотреть, как мальчишки-прислужники карабкаются за теми, словно обезьянки. Большой особняк посла США, с камерами и высоким забором. Еще больший — филиппинской любовницы брата султана Брунея. Церковь Святого Антонио, где крестили и будут крестить всех его родственников и друзей, а также причащать, венчать, отпевать и погребать. Внушительный десятиполосный бульвар Эдса — ставший местом проведения вот уже четырех бескровных революций. Все, кто возвращается в Манилу, говорят, что ничего не изменилось, но это не так. Новые надземные переходы воспарили один поверх другого. Еще больше рекламных щитов, похожих на поставленные на попа костяшки домино, на которых бробдингнеговских габаритов метиски щеголяют в джинсах с низкой посадкой или в нижнем белье. Через дорогу от церкви открылся «Старбакс» (теперь облатку можно запить большим мокко-фрапучино). С его места видно шесть высоченных кранов, совершающих пируэты в небесах, и четыре новых небоскреба, каждый из которых превосходит рядом стоящий и все предшествующие. Здесь, в Макати, и не скажешь, что это бедная страна.

Заправка «Шелл» рядом с Форбс-парком, где он частенько заправлялся. Мигалки полицейских и пожарных машин хлещут по стенам и лицам людей, стоящих за оцеплением. Зрители с безопасного расстояния уставились на оставленный возле бензоколонок предмет. Вещмешок. К нему робко приближаются двое полицейских, обходят с краю, передвигаясь как подростки по стеночке на школьных танцах. В своей коричневой форме и кепчонках, они кажутся страшно уязвимыми. Один из них садится на корточки рядом с мешком и, отвернувшись, аккуратно расстегивает молнию вытянутыми руками. «О боже мой! — говорит таксист. — Не надо, не делай этого!» Второй коп вытягивает шею и заглядывает в мешок. Таксист крестится. Оба внезапно отпрыгивают. Все уставились на мешок. Ничего не происходит. Оба копа медленно подходят к мешку. Аккуратно тянут его подальше от бензоколонок. Они уже рядом с оградой Форбс-парка. Вдруг — вспышка, дым, взрывная волна бьется в окна такси, грохот, и двоих уже нет. Орут сигнализации. Никто не двигается. И вдруг все ломанулись. Таксист налегает на клаксон, в голос матеря передних водителей, которые так же кроют тех, кто стоит перед ними. Теперь, когда все уже свершилось, впутываться никто не желает. Мальчик склоняется, осторожно дышит, сдерживаясь, чтобы не заблевать держатель для салфеток.

* * *

Смотрю в окно шестого этажа отеля «Хеппи Интернешнл инн», упиваясь анонимностью своего неотличимого от других гостиничного номера. Отель для безликих бизнесменов и прочих бродяг с кредитками. Тонкие белые простыни, пластмассовый чайник с кальциевой накипью на спирали, набор чая «Тетлис» — от всего этого я почему-то чувствую себя как дома.

Неоновая ночь за окном. Вывески мигают, как ляжки безподштанного кордебалета: караоке и гриль «Кошечка», «7-Eleven», «Гидромассаж Бахус», «8-Twelve», «Тапа-кинг», бар «Подпоем». Ровный скулеж стопятидесятикубовых моторикш вторит басовому остинато дискотек. Я почти ощущаю запах жареных бананов и куриных кишок, которых переворачивают и обмахивают уличные торговцы. Американцы и европейцы уже шастают взад-вперед по улице. Из бара в бар. Похотливо оглядывая и приобнимая за миниатюрные подростковые талии своих СПГ — аббревиатура для ловкого эвфемизма «Специалист по Приему Гостей». Одна совсем еще девочка, как будто накрашенная маминой косметикой. Я размышляю, какие еще варианты были у ее родителей. Заламинированное меню рум-сервиса предлагает «хеппи интернешнл деликатесы в комфортабельной обстановке вашего номера». Заказываю чизбургер с беконом. Посыльный приносит тарелку и, замешкавшись, кланяется, как японцу. Я даю ему чаевые в песо, при виде которых он хмурится, поворачивается на каблуках и почти убегает по коридору.

Думая о разведанной мною тайне про ребенка Криспина, я машинально подношу чизбургер ко рту. Не успевает мое нёбо коснуться тягучего сыра и полупрожаренной говядины, как по телу пробегает дрожь и я замираю, недооткусив.

Криспин любил гамбургеры, и я очень даже разделял эту страсть. Его квартира располагалась прямо над знаменитым «Корнер-бистро» — это как жить над любимым борделем, говорил он. Работая в его кабинете, мы нередко соблазнялись ароматом мяса на гриле в открытое окно и, схватив пиджаки, шли отметиться в одном из наиважнейших мест Нью-Йорка наряду с «Суп-бургом», «Питером Люгером», «Дж. Г. Мелоном». Можно было подумать, что все эти заведения как-то помогают уяснить цель нашего пребывания в Америке.

Одним теплым осенним вечером мы прервали работу, чтобы, заглянув по дороге в бургерную на углу Пятьдесят седьмой, отправиться в Центральный парк и продолжить партию, отложенную в ситуации, когда мои ладья и конь прижимали его короля, а моей же пешке оставалось сделать два хода, чтобы стать королевой. Впервые передо мной замаячила перспектива выиграть у Криспина, и он, казалось, предвкушал не меньше моего. «Экий Бобби Фишер», — подшучивал он. «Кумиры у каждого свои», — парировал я.

Начался дождь, и мы побежали, как любовники в романтической комедии, под крышу Шахматного павильона. Там не было ни души, лишь трое детишек толклись в дверях, с нетерпением глядя в небеса. Дождь перестал, как только мы сели за стол. Дети принялись прыгать через лужи, при этом старший, лет одиннадцати, хохотал чайкой.

Мы развернули бургеры. Я походил конем и стал ждать ответного хода. Криспин долго не ходил, и я, оторвавшись от доски, понял, что он отвлекся и наблюдает за детьми. Он заметил мой взгляд и улыбнулся:

— Время от времени я задумываюсь о ценности таких вот радостей. Может, и мне следовало собраться с духом и вырастить кого-нибудь.

Я уставился на доску.

— Думаю, вы сделали правильный выбор, — наконец вымолвил я. — Мир перенаселен. И у каждого из нас своя роль, не так ли? Ваши книги оставят более важный след, — сказал я и откусил бургера.

— Для кого же я пишу ПМ, если не для потомков? — спросил он, указывая пальцем на детей. — Когда-нибудь вы поймете.

— Я понимаю. Но это не значит, что соглашаюсь.

— Полагаю, когда-нибудь вы поймете, что даже у литературы есть пределы. И хорошо, если поймете.

— Пределы лишь подстегивают нас к преодолению.

— Написав «Трактат», — взяв короля, Криспин поставил его на место; я промолчал, — Витгенштейн пошел работать учителем в начальную школу[149]. Рембо наскучила поэзия, и он уехал в Африку[150]. Дюшан забросил искусство ради этой вот игры. — Криспин придвинул короля к моему коню.[151] — Каждый год приносит новые разочарования, Мигель. Когда-нибудь и вы соберете хорошую коллекцию.

— Спасибо за снисхождение, — резко парировал я, удивляясь собственной уязвленности, — мне уже есть о чем жалеть.

— Мне жаль, что вы не знали своих родителей. Но жизнь на этом не заканчивается.

— Что вы об этом знаете?

Я не смог поднять на него глаза. Теперь жалею. Может, тогда бы я увидел.

— По крайней мере в литературе я могу контролировать события. Ты можешь придумывать, переписывать, стараться улучшить. А если в итоге ничего не получается, то сам же получаешь по жопе…

— Последнее вовсе не обязательно.

— Зато, если получается, ты можешь изменить мир.

Я походил конем, объявил шах и посмотрел на него.

Криспин смотрел на меня с умилением и великодушной улыбкой, как мог бы смотреть отец.

— Изменить мир, — сказал он, — отличная работенка, если есть вакансия.[152] Но разве завести ребенка не в полной мере жизнеутверждающий шаг?

— Хм, на мой вкус сладковато.

— Серьезно, с точки зрения чистого разума. Подумайте.

— Иногда нам просто не дают выбора, — вырвалось у меня.

Сегодня мне стыдно за эти слова.

— Выбор есть всегда.

Криспин сделал ход королем.

— Мат, — сказал он.

И действительно, отходить мне было некуда. Криспин встал и посмотрел на меня, в глазах его читалось то ли неприкрытое разочарование, то ли лютая жалость. Заложив руки в карманы, он пошел смотреть, как резвятся дети. Мелодию, которую он при этом напевал, я помню до сих пор.