Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине

• Название: Повесть о Федоте Шубине
• Автор: Константин Коничев
• Издательство: Советский писатель Ленинградское отделение
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1973

---

Но пышные богослужения в соборе ничуть не привлекали Шубина. Зато римские статуи, римские декоративные украшения он изучал внимательно и прилежно.

В короткий срок он осмотрел произведения искусства, хранящиеся в Ватикане; побывал не раз в церкви Сан-Карло Фонтана, в Тиволи, Фраскати, Албани и других местах. Разглядывая творения знаменитых итальянцев, Федот Шубин не забывал слова Дидро: «Редко случается, чтобы выделился художник, не побывавший в Италии. Но антики надо изучать не как самоцель, а как средство научиться видеть натуру, жизнь и двигаться вперед, чтобы не оставаться мелким и холодным подражателем…»

Другие не были так тверды в своих убеждениях, как Шубин. Гордеев, например, был совершенно пленен античным искусством. Он стал ярым последователем Винкельмана и в спорах с товарищами постоянно повторял: «Надо подражать грекам, в этом единственное средство стать великим».

Федот Шубин в таких случаях всегда возражал ему. Однажды, когда он напомнил Гордееву о его ранней статуэтке «Сбитенщик со сбитнем» и похвалил эту работу, Гордеев ответил:

— Я никогда не пожалею, что разбил о мостовую эту первую случайную свою статуэтку. Вместе с ней я разбил свои ранние увлечения. А вот ты, упрямец, не понимаешь того, что низменные вещи не должны служить материалом для идеального искусства!

В Риме русские пенсионеры увлекались не только античностью и средневековьем, но и произведениями эпохи Возрождения. Федот Шубин, ознакомившись с работами греческих ваятелей и Древнего Рима, стал повседневно посещать те места, где находились скульптурные и живописные работы Микеланджело. Отошли на задний план, остались зарисовками в тетрадях работы древних греков. Началось увлечение искусством эпохи Возрождения.

— Такие громадины, как Микеланджело, появляются, наверно, не чаще как однажды в тысячу лет!.. Вот человек, который все умел и все делал так, как, кроме него, никому не сделать! — восклицал Шубин, изучая творения Микеланджело.

Еще в Париже Шубин читал на французском языке книги о Микеланджело, написанные его современниками и учениками Вазари и Кондиви. К изучению Микеланджело он был уже подготовлен, и все же впечатления от того, что он увидел, превзошли его ожидания. Первое знакомство Шубина с творениями Микеланджело началось с осмотра росписей сводов и стен Сикстинской капеллы. Эти огромные по объему, изумительные по мастерству фресковые росписи создавались в те же годы, когда Рафаэль расписывал стены Ватикана. Состязались в искусстве живописи два гиганта.

Микеланджело привлекал Шубина своей разносторонностью. Шубин сначала изучал его библейские сюжеты на плафонах капеллы, где ветхозаветные легенды о сотворении мира, о грехопадении, о Страшном суде и потопе в гениальных изображениях художника как бы перекликались с содержанием «Божественной комедии» Данте, а человеческие фигуры в их положениях были настолько жизненны, что ничего не имели общего с принятым религиозным благочестием. Боги и ангелы, люди и дьяволы, возносящиеся праведники и низвергаемые грешники, пророки-старцы и юноши, голые и полуобнаженные, прекрасные телом, дышащие чувствами высоких страстей, — все они, словно бы выхваченные из жизни, а не из легенд, слились в сюжетных композициях и представляли собою зрелище скорбных, трагических и величественных человеческих чувств.

Побывав несколько раз в Сикстинской капелле, Шубин стал изучать скульптурные работы Микеланджело, которыми также богаты Рим и Флоренция. Уединяясь от своих товарищей, он рано уходил в капеллы и палаццо, где находились статуи и надгробия работы этого великого ваятеля. Статуи Давида, Моисея, фигуры рабов, высеченные в мраморе, объемные скульптуры и барельефы день за днем постепенно исследовались им со стороны прекрасного воплощения и со стороны техники мастерства, умения обращаться с мрамором смело, уверенно, не допуская при этом ни малейших просчетов в действиях шпунтом, резцом и другими инструментами при обработке благородного, холодного и непокорного камня.

Нет, не приходилось русским пенсионерам сожалеть о том, что они зажились, и довольно долго, в Риме.

Вокруг искусства в ту пору в Риме все чаще и чаще разгорались споры. Незадолго до приезда русских пенсионеров в Италию умер Иоган Иоахим Винкельман, выдающийся историк античного искусства, археолог и теоретик.

В печати появились его «Мысли о подражании древним». Всех, кто приезжал в Рим учиться ваянию, Винкельман и его последователи призывали учиться у древних греков, создавать произведения, подражая греческим скульпторам.

Не раз вдалеке от родины Шубин и Гордеев сталкивались между собой в резких спорах, переходивших подчас во враждебные, непримиримые ссоры. Шубин чувствовал за собою силу правды, превосходство своего таланта и не уступал.

Шувалову ссоры между пенсионерами были хорошо известны. Но он пока не думал вмешиваться и примирять Шубина с Гордеевым: разногласия их казались ему для дела полезными, он иногда лишь вскользь замечал:

— Учитесь, а там время и ваши труды покажут, кто из вас более близок к истине, кто к чему более способен. Каждый из вас на своем месте должен быть хорош и своеобразен. Я заранее вижу, что Гордеев, увлекаясь красотой антиков и древних римлян, будет способен создавать красивые вещи, барельефы и статуи для фронтонов зданий, для вестибюлей и салонов, дворцов и для украшения храмов. На сей предмет в России большой спрос. Без дела Гордеев сидеть не будет и заработком и славой обеспечен, ибо у Гордеева есть вкус к изящному. А вы какого мнения о себе? — спросил Шувалов Гордеева. Разговор происходил в непринужденной беседе с пенсионерами, нередко посещавшими русское посольство, где проживал Иван Иванович Шувалов.

— Я такого же мнения, — ответил тот, довольный заключением посла и мецената.

— Мнение о себе — есть самомнение! — заметил Шубин, — однако познание самого себя есть обязанность каждого из нас, дабы знать, ради чего пригодны будем в жизни, которая у художников и скульпторов должна быть полностью во власти настоящего искусства, независимого ни от чьих капризов и самодурства. Разные могут быть пути и направления, но в этой разнице беды я не усматриваю. Всяк сверчок знай свой шесток. Дело вкуса и характера. И при равных талантах могут быть различные подходы к творчеству и неравные взгляды на искусство.

— Жизнь покажет и жизнь подскажет вам, кому, что и как надлежит творить. А пока спорьте, спорьте, но не враждуйте, ибо в спорах возникает истина, а вражда до добра не доводит, — нравоучительно сказал Шувалов и, обращаясь к Шубину, спросил: — А вы, земляк Ломоносова, в каком порыве и направлении полагаете найти свое призвание в искусстве?

— Я, простите меня, Иван Иванович, всю жизнь намерен быть в тесной дружбе с правдой. Призвание мое и стремление мое — быть портретистом, — ответил Шубин. — И если на лице обыкновенного человека или героя самой жизнью начертаны страдание, печаль, дряхлость или даже распутство и прочие пороки, моя обязанность разгадать характер человека и изобразить столь правдиво, чтобы и через сотни лет люди, взглянув на его физиономию, прочли как по писаному о нем и не ошиблись.

— Да, Шубин, небезопасно попадать под ваш резец!.. — шутливо заметил Шувалов. — Однако и бюст, и барельефный портрет я закажу вам сделать.

— Благодарю, Иван Иванович, как могу, все умение и старание приложу.

— Смотрите не слукавьте. Против правдивости вашей я пенять не стану. Но не думайте, что легко вам придется: ведь дело не только в сходстве портретном, но и в показе душевного сходства, которое должно угадываться и пониматься в изображении лица.

— Знаю, Иван Иванович, потому и не ищу себе легкого труда через копирование или подражание древним ваятелям.

— Наблюдать мне приходилось, — продолжал Шувалов, — что высокопоставленные особы, не все, разумеется, но доброе большинство, не согласны видеть себя ни на полотне, ни в мраморе такими, какие они есть в действительности.

— Знаю, и это знаю, Иван Иванович. Кому не известно, что вельможи хотят себя видеть только в величественных позах. Больше блеска, больше обоготворения! Но все эти препоны преодолимы силою таланта, упорством характера самого ваятеля, если он не ради личной выгоды трудится и совестью своей не торгует.

— Но поймите еще одно, — предупреждающе говорил Шувалов, — как бы твердость вашего характера, упорство и настойчивость не породнились с честолюбием. Честолюбивого, тщеславного художника нетрудно затравить, выбить из колеи мелкими интригами, на что весьма способен петербургский высший свет.

— И это знаю, Иван Иванович, и даже предвижу: не угодишь одной собаке, как целая псарня может наброситься. Клубок интриг, сплетен, клеветы подкатит к ногам, запутает, и ты уже не работник, если ко всему подобному станешь относиться небезразлично. Нет, мне достаточно одной профессии ваятеля, а что касается интриг — пусть ими занимаются ожиревшие бездельники. Нашему брату, отдавшись искусству, будет не до интриг. Да и способности наши в этом направлении не будут развиты, хотя бы потому, что время придется употреблять на дело. И здесь, на чужой стороне, и у себя на родине особенно. Но отнюдь не означает быть покладистым и уступчивым в угоду кривде. Избави бог, никогда!..