Луис Карлос Монталван - Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса

• Название: Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса
• Автор: Луис Карлос Монталван
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-56648-8

Вторник — так зовут золотистого ретривера, героя этой книги. Но книга не только про собаку. Она — о потерях, разочарованиях, войне, преданности и любви. Ее автор — Луис Карлос Монталван, ветеран войны в Ираке, бывший капитан армии США, награжденный звездами, медалями и другими знаками отличия. После ранения и контузии в Ираке он стал инвалидом, неспособным выйти из квартиры, — ему повсюду мерещились снайперы, его одолевали приступы паники при виде вполне безобидных предметов. Жена ушла, военная карьера рухнула. Все изменилось, когда Луис взял себе Вторника — специально выдрессированного для помощи инвалидам пса-компаньона, который ежесекундно днем и ночью был рядом. Благодаря Вторнику Луис вернулся в нормальную жизнь, добился многого и стал знаменитым. О том, как это было, что пришлось пережить Луису и Вторнику, об удивительной связи человека и собаки рассказывает эта вдохновляющая и трогательная книга.

---

Я катился по наклонной, превращаясь в беспокойного параноика. Семья больше не поддерживала меня, и я оказался оторван от всех и вся. Я цеплялся за свой праведный гнев, но без родителей лишился надежды. Ночами напролет рыскал в Интернете в поисках новостей о войне и часто писал (порой как одержимый) о своем состоянии. На улицу перестал выходить — только в винный, купить рома и четыре литра диетической колы. Выпивал все до дна за несколько следующих часов или дней, а потом, отсеченный от мира, снова отправлялся в винный. День благодарения я праздновал в одиночестве, пил «Бакарди» в своей квартире. Не было ни индейки, ни начинки, ни пюре — только быстро пустеющая бутылка янтарной жидкости и одинокая рождественская гирлянда, тускло мигающая в темноте.

Однажды ранним утром, переполненный ромом и тоской, я написал эссе для Национального общественного радио «Вот во что я верю». Я говорил об ощущении брошенности, о предательстве, о том, что мне отказали в элементарной медицинской помощи. Заканчивалось оно так: «Надеюсь, я получу помощь, пока еще не слишком поздно».

Сейчас, перечитывая это эссе, я не могу понять, что имел в виду. У меня не было мысли о самоубийстве. Уж это точно. Но теперь вижу что был на грани. Иногда лежал на кровати после трех бессонных суток (я слишком долго и помногу пил, чтобы по-настоящему пьянеть) и думал: «Хорошо бы заснуть. Может, было бы даже лучше, если бы я вообще больше не просыпался?»

Тем не менее я все плелся вперед, слишком разгневанный, наверное, чтобы сдаться. Несмотря на официальный диагноз и множественные увечья, льготы по инвалидности мне никак не давали, а скудные сбережения, скопленные за семнадцать лет в армии, уже подходили к концу. И все равно я несколько раз в неделю обращался в транспортную службу (это как такси, но можно позвонить и попросить, чтобы тебя обслуживал один и тот же водитель), чтобы выполнить свою единственную оставшуюся обязанность: съездить в Бруклинский госпиталь Управления по делам ветеранов (УДВ). Стоила такая поездка 11 долларов в один конец, в то время как автобусом — 2 доллара. Эта роскошь была мне не по карману, но приходилось пользоваться транспортной службой, потому что автобус мне был не по силам. Лица, запахи, замкнутое пространство. Я пытался, но не мог. Сходил с автобуса. В конце концов в госпиталь я должен был являться в адекватном состоянии. Меня подвергали обычным больничным формальностям, заставляли заполнять бесконечные бумаги, ждать по несколько часов, притом каждый раз я попадал на прием к новому интерну,[10] который с улыбкой заходил в кабинет и спрашивал:

— Ну, что у нас сегодня болит?

Я не любил говорить о своем состоянии. Не любил говорить об Ираке. Не любил незнакомцев. Словом, я был типичный ветеран с психологическими проблемами. Неужели в госпитале УДВ этого не понимали? Почему они не давали мне лекарства, не назначали лечения, а вместо этого заставляли меня мотаться туда-сюда? У них был недобор персонала и скудное финансирование, наверное, потому что правительство не хотело признавать, какой урон нанес Ирак стране. Но в том состоянии я воспринял это все на свой счет. Они не хотят помочь именно мне. Хотят, чтобы я просто ушел. Хотят притвориться, будто меня нет. Это было предательство. Очередное предательство армии Соединенных Штатов, которую я любил и которой служил.

Той осенью меня приняли в магистратуру Колумбийского университета. Я сообщил родителям, что подаю документы туда, когда отказался от места в Агентстве по управлению в ЧС, но знал, что они мне не поверили. Поэтому послал им письмо о зачислении в университет без всяких объяснений. Несколько месяцев я варился в собственной злости, предательства со стороны отца и армии перемешивались в моей голове. В лице отчитывавшего меня отца я видел лицо убийцы, который пришел отнять мою жизнь. Письмо о зачислении было элегантным посылом куда подальше.

Учеба началась в январе. Колумбийский университет находится в северо-западной части Манхэттена, а это больше часа езды из Сансет-Парка (на то, чтобы перебраться поближе, у меня не было ни средств, ни душевных сил). В метро у меня стучали зубы, желудок сжимался, часто начинались тяжелые головные боли, меня выворачивало над мусорными урнами на платформах подземки. Сказать, что иногда мне хотелось развернуться на полпути и бежать назад в квартиру, было бы неправильно: это отчаянное желание я испытывал каждое утро. Но я заставлял себя терпеть. Возможно, я был сломленный солдат — и я говорю это с гордостью, а не со стыдом, — но я не был неудачником. Колумбийский университет был моей путевкой из Сансет-Парка и из моей изуродованной жизни. Я понимал: без магистратуры мне не на что будет жить, и тогда я умру в постели, и несколько дней мое тело будет лежать в пустой квартире.

Признаюсь, иногда я приходил в аудиторию пьяным. Перед каждым занятием я хоть немного, да выпивал для храбрости. Часто выходил посреди лекции, смотрелся в зеркало в туалете и поражался тому, что глаза у меня выпучены, а все лицо покрыто потом. Презентации для семинара вызывали у меня паранойю и тревогу. Я проклинал себя за тупость. Ведь я делал доклады для полковника Макмастера и вышестоящих офицеров. Выступал перед генералами в Американском институте предпринимательства в области исследования социальной политики — и давал им советы, как вести войну. Держал в своих руках жизни тысячи людей. Всегда показывал себя первоклассным специалистом. Почему теперь я боялся представить университетский проект перед пятнадцатью равными мне соучениками?

Вне занятий я почти ни с кем не разговаривал. Как я узнал позже, соседи в Сансет-Парке меня побаивались. Понятия не имею, что думали обо мне однокашники. Я являлся в аудиторию, потел на лекциях, уходил и направлялся прямиком в бар или в ночной магазин, где брал большую бутылку «Будвайзера» в бумажном пакете. В свободное от занятий время я тридцать часов в неделю проводил в Бруклинском ветеранском госпитале, борясь за получасовой прием врача, или за один-два сеанса терапии, или за пару рецептов. У меня болела спина. Болело разбитое колено. Голова раскалывалась и кружилась. Я упал с бетонной лестницы в метро и потерял сознание. Меня терзали мигрени. Я делал успехи, ходил на занятия, но усилия, которые я на это тратил, меня выматывали до предела.

Кульминация настала 7 мая 2008 года, в конце моего первого семестра в Колумбийском университете. В тот вечер по приглашению организации, поддерживающей ветеранов, «Проект раненый боец» («Wounded Warrior Project»), я поехал в Нью-Джерси на концерт Брюса Спрингстина. Хотя я выпил рома с колой в баре вестибюля для успокоения нервов, посреди шоу у меня случился приступ паники. Учащенно дыша и чувствуя дурноту, я сел в автобус, а потом поехал на метро назад, домой. Я был жалок, абсолютно жалок. Я съежился в своем пальто, сжимая нож в кармане и спрашивая себя, с чего мне вообще взбрело в голову, что я смогу выдержать такое мероприятие, как концерт Брюса Спрингстина? В часе езды от дома? В моем-то состоянии? Вот уж бред.

В метро было блаженно пусто, хотя еще не было и полуночи. Когда поезд подъезжал к Бруклину, в вагоне ехали только я, пожилая азиатская пара и еще один пассажир. Потом зашли два молодых латиноса. Они искали неприятностей, это я сразу понял. Один запихнул в рот последний кусок того, что он там ел, и бросил обертку прямо на колени пожилой женщины. Потом начал на нее ругаться по-испански. Такого неуважения я не мог потерпеть.

— Хватит, — сказал я.

— Что не так, омбре? — спросил молодой наглец, наступая на меня.

— Я сказал: подбери мусор и сядь.

— Ты хочешь нарваться?

— По-моему, ты уже нарвался.

Он попер на меня, но я знал, что он собирается сделать, поэтому встал и без напряжения отправил его в конец вагона. Потом потерял равновесие, — а может быть, поезд качнулся, или трость скользнула, или спина подвела, — и после ослепляющей вспышки боли мир померк.

Меня обнаружили позже без сознания на платформе линии Е на станции «4-я авеню и 9-я улица», со сломанной лодыжкой и лужей крови вокруг головы. Я очнулся на следующий день в Лютеранском госпитале. Очередное повреждение мозга. Очередное кровавое месиво. Какая точная картинка моей тогдашней жизни. На этот раз в ней не было ничего смешного.

Меньше чем через два месяца я узнал о собаках.

Глава 8 МЫСЛЬ О СОБАКЕ

Ты идешь сквозь тьму, в которой я, по своему незнанию, вижу только то, что она сделала тебя ужасно больной; но это всего-навсего тьма, а не тупик и не конец.

Генри Джеймс,[11] письмо к Грейс Нортон

Не знаю, как вам описать, насколько сильно изменилась моя жизнь после того, как я прочитал электронное письмо 1 июля 2008 года (я только что понял: это тоже был вторник; придется добавить этот пункт к моему списку надуманных версий происхождения клички). Организация «Проект раненый боец», помогающая ветеранам и пригласившая меня на концерт Брюса Спрингстина, отправила мне это сообщение. Вообще они рассылали разные сообщения почти каждый день, но я не читал их. Однако меня заинтриговал подзаголовок «Проект раненый боец и Щенки за решеткой». «Щенки за решеткой»?