Луис Карлос Монталван - Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса

• Название: Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса
• Автор: Луис Карлос Монталван
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-56648-8

Вторник — так зовут золотистого ретривера, героя этой книги. Но книга не только про собаку. Она — о потерях, разочарованиях, войне, преданности и любви. Ее автор — Луис Карлос Монталван, ветеран войны в Ираке, бывший капитан армии США, награжденный звездами, медалями и другими знаками отличия. После ранения и контузии в Ираке он стал инвалидом, неспособным выйти из квартиры, — ему повсюду мерещились снайперы, его одолевали приступы паники при виде вполне безобидных предметов. Жена ушла, военная карьера рухнула. Все изменилось, когда Луис взял себе Вторника — специально выдрессированного для помощи инвалидам пса-компаньона, который ежесекундно днем и ночью был рядом. Благодаря Вторнику Луис вернулся в нормальную жизнь, добился многого и стал знаменитым. О том, как это было, что пришлось пережить Луису и Вторнику, об удивительной связи человека и собаки рассказывает эта вдохновляющая и трогательная книга.

---

Нет, не так. Я верил в армию. Я любил ее больше, чем когда-либо, я уважал тех, кто сражается в ней, и беспокоился о них. Но я не верил в старших офицеров, управлявших армией, и в гражданских, подливающих масла в огонь войны. Ребят, которых я натаскивал, посылали на плохо спланированную операцию, людей в поле не хватало, и я должен был сделать все, что в моих силах, чтобы подготовить их.

Я был зол. Оглядываясь назад, я вижу, что именно злоба определяла тот год моей жизни. ПТСР — это расстройство, которое тебя зацикливает, ты психологически не в состоянии преодолеть травмы прошлого. Столовая, военная форма, тренировки — все это вызывало воспоминания о самых страшных моментах в Ираке. Когда я не отвлекался на работу, то терялся в прошлом, пытаясь среди множества мелких подробностей увидеть, когда и что я сделал не так. Предательство и злость были моими паролями, они никогда не оставляли меня, даже в самые счастливые минуты. А еще я бродил по кругам ярости, отчаяния, беспомощности, скорби по ушедшим друзьям, вины, стыда, тоски по потерянному делу всей жизни и постоянного глубокого одиночества, которое накрыло меня, как флаг накрывает гроб на похоронах.

Чуждый всему миру, мучимый страшными раздумьями, я переехал за 50 километров от своих товарищей, в трейлер, окруженный двухметровой стеной с колючей проволокой поверху (стену построил не я: хозяйке угрожал ее бывший ухажер, вышедший из тюрьмы). Наверное, я пытался отгородиться от людей. Свое настоящее я уже упустил, и даже в Салеме, штат Алабама, воспоминания об Ираке возрождались, чтобы похоронить меня. Их могло вызвать все, что угодно: запах обеда, птица, на миг заслонившая солнце, нож, который я всегда держал при себе.

Я не гнал от себя картины прошлого. Вместо этого я стал копать все глубже, продолжая расследование, начатое в Колорадо. Днем я двенадцать часов тренировал офицеров, а ночью восемь часов изучал правительственные документы с бутылкой пива в руке или рома «Бакарди» на столе. Медленно, страница за страницей, я превращал свою злость в праведный гнев, а потом в настойчивое желание бороться за справедливость и правду. Я 16 лет был бойцом — так сработал инстинкт выживания. Некая скрытая часть меня понимала, что если я буду верить в свое дело, то никогда не сдамся отчаянию. Поэтому ночь за ночью я читал доклады Министерства иностранных дел и Министерства обороны (тысячи страниц!), обрабатывал сотни и сотни цифр и выписывал свои мысли, чтобы понять, почему война, которую я прошел в Ираке, так разительно отличалась от войны, запечатленной в СМИ, и почему она так и не привела к победе, которую мы могли бы одержать.

В январе 2007 года, через два года после того, как Джордж Буш объявил о наращивании войск в Багдаде и провинции Аль-Анбар, сжатая 20-страничная версия моего исследования того, что я видел в Ираке, была опубликована в разделе публицистики «Нью-Йорк Таймс» под названием «Потеряв Ирак, весь и сразу». В этом эссе было две главные мысли: попустительство коррупции в американской и иракской армиях и безответственность высокопоставленных чиновников. Моя работа вызвала немалое волнение в военной среде. Мои выводы подтвердили десятки боевых офицеров, в том числе несколько офицеров высокого ранга, с которыми я служил. Преподаватель Военной академии сухопутных войск предложил мне попробовать себя в роли профессора. Меня пригласили в Американский институт предпринимательства в области исследования социальной политики — консервативный научный центр, «неофициально» разрабатывавший стратегию для проведения в жизнь бушевского наращивания войск. В этом институте я участвовал в серьезных дискуссиях с учеными и стратегами, такими как отставные генералы Кин и Барно и действующий генерал Уильям Колдвелл, в данный момент возглавляющий обучающую миссию НАТО в Афганистане.

Однако большинство старших офицеров в Форт-Беннинге оказали мне значительно меньшую поддержку, а так как мои статьи все появлялись в таких изданиях, как «Вашингтон Таймс», «Форт-Уэрт Стар Телеграм» и «Атланта Джорнэл-Конститьюшн», эти люди были живейше заинтересованы в том, чтобы меня замолчать… или убрать. Поэтому тем летом я и армия США разорвали отношения по обоюдному согласию. Я вышел в отставку 11 сентября 2007 года через шесть лет после терактов, через семнадцать — после моего вступления в армию в семнадцатилетнем возрасте и всего через несколько дней после того, как Вторник вернулся из тюрьмы в северной части штата Нью-Йорк. Даже в худшие дни такие параллели в наших судьбах заставляют меня невольно улыбнуться.

К тому времени я согласился на должность в Нью-Йоркском Агентстве по управлению в чрезвычайных ситуациях (ЧС). И месяца не прошло, как я переехал из трейлера в окрестностях Салема в маленькую квартиру в Сансет-Парке, Бруклин, — беспокойный район, полный иммигрантов, вдалеке от населенных яппи анклавов на севере. Мебели у меня не было; одежды — ровно столько, чтобы вместилось в крошечный шкаф и рюкзак: я сидел со своим ноутбуком на полу, а спал на ковре, укрывшись одеялом, чтобы не замерзнуть, — почти как в спальном мешке в Аль-Валиде. За много дней до того, как идти на новую работу, я заглянул в шкаф, увидел там два новых костюма на деревянных вешалках и понял, что ничего из этого не выйдет.

Дело было не в ответственности. Я разбирался в планировании. Я знал, как вести себя в критических ситуациях. В Форт-Беннинге я отвечал за сотни людей и снаряжение стоимостью в миллионы долларов, и при этом во всех моих рекомендациях отмечалось, как я «отлично проявил себя», и предлагалось произвести меня в майоры. Я был лидером, и в случае чрезвычайной ситуации оказался бы на высоте. Чувствовал бы себя как рыба в воде.

Но ежедневная рутина? Ее бы я не вынес. Я хромал, ходил с тростью, голова часто кружилась, из-за этого я падал, постоянно мучила боль. Я посмотрел на костюмы и понял, что на работу придется ездить на метро в час пик, придется входить в полное людей помещение и болтать о пустяках с секретаршей. Вообще-то я уже год ни с кем не болтал о пустяках. В Форт-Беннинге я отгородился от всех и вся как физически, так и духовно, игнорируя общественные обязанности и приглашения. В Бруклине я почти не выходил из квартиры. А если и выходил, то обычно поздно ночью, чтобы купить самое необходимое вроде полуфабрикатов. Я не был алкоголиком, но пил каждый день, чтобы усмирить тревогу, и большую часть ночи, чтобы заснуть. Не было никаких страшных симптомов: ни постоянно повторяющихся снов, ни вспышек гнева, ни параноидальных голосов в голове. Просто я был сам не свой. Иногда у меня уходил час на то, чтобы набраться смелости и пройти квартал до винного магазина.

Отказаться от места в Агентстве по управлению в чрезвычайных ситуациях — это было верное решение, но оно же и оказалось самым трудным. Вечер, когда я мерил шагами свою квартиру перед тем, как позвонить, был одним из самых тяжелых в моей жизни. Я хотел получить эту должность. Деньги были хорошие, работа интересная, большие перспективы. Казалось, если я решусь отвергнуть это предложение, то буду конченым неудачником. Я не был уверен, что мне представится второй шанс.

Но когда я все-таки позвонил, то почувствовал себя свободным. Никогда в жизни я не был таким свободным. Почти четыре года я игнорировал свои проблемы. Работал слишком усердно, ломился вперед, чтобы с ними не разбираться. С Агентством по ЧС я чуть не наступил на те же грабли. Но остановился. Я поступил честно. Набрался мужества и принял реальное положение вещей в своей жизни. Теперь я наконец собирался обратиться за помощью.

В глазах родителей мой поступок выглядел иначе. Мама покачала головой и вышла из комнаты. Папа посмотрел мне в лицо (я приехал в Вашингтон на поезде, чтобы сказать им, а для страдающего клаустрофобией это мучительное путешествие) и сказал:

— Ты не станешь одним из этих сломленных ветеранов.

Это была не угроза. Это была констатация факта. Отец думал, что я сам себе враг, он не собирался позволить мне испортить мою жизнь. Он знал, что в Ираке меня ранили: моим родителям позвонили из армии среди ночи и сообщили о нападении. Папа не понимал, что раны в моей душе так и не зажили, что они отравляли мне существование. Он думал, я упиваюсь своим страданием. Если бы я был настоящим мужиком, я бы с этим справился. Он считал, что диагноз «ПТСР», который мне поставили еще до отставки, — просто оправдание.

Я хотел выругаться ему прямо в лицо, но воспитание не позволило. Если честно, я был слишком зол. Вообще, пожалуй, это был самый тяжелый момент в моей жизни. Армия меня предала — и это была рана в самое сердце. Я потерял уважение отца — и будто меч пронзил мою душу. В этот момент злоба пересилила меня, и воспоминания об Ираке меня поглотили. Я был изолирован от мира задолго до Алабамы, но в тот вечер впервые ощутил, что я в абсолютном вакууме.

Я катился по наклонной, превращаясь в беспокойного параноика. Семья больше не поддерживала меня, и я оказался оторван от всех и вся. Я цеплялся за свой праведный гнев, но без родителей лишился надежды. Ночами напролет рыскал в Интернете в поисках новостей о войне и часто писал (порой как одержимый) о своем состоянии. На улицу перестал выходить — только в винный, купить рома и четыре литра диетической колы. Выпивал все до дна за несколько следующих часов или дней, а потом, отсеченный от мира, снова отправлялся в винный. День благодарения я праздновал в одиночестве, пил «Бакарди» в своей квартире. Не было ни индейки, ни начинки, ни пюре — только быстро пустеющая бутылка янтарной жидкости и одинокая рождественская гирлянда, тускло мигающая в темноте.