Дм. Хренков - Александр Гитович

• Название: Александр Гитович
• Автор: Дм. Хренков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

Книга посвящена жизни и творчеству известного ленинградского поэта Александра Гитовича. Д. Т. Хренков, используя личные воспоминания, малоизвестные, а подчас и неизвестные материалы, создает живой облик человека и поэта, рисует окружавших его людей, передает атмосферу времени.

---

Как и первому циклу, продолжению «Пиров» предпослан эпиграф, на этот раз несущий предельно точную «служебную» нагрузку: «Поэзия и поэты с древнейших времен высоко почитались в Армении. Враги поэтов были врагами армян». Гитович горячо и сердечно пишет о людях творческого вдохновенья, о тех, кто заставляет говорить холодный мрамор, краски на полотне — петь. И конечно, первое слово посвящено замечательному художнику Сарьяну. Обращает на себя внимание политическая заостренность этих стихов:

Трудился мастер, рук не опуская,
Не требуя от ближних ничего,
Чтобы собрала эта мастерская
Весь свет, все краски родины его.

Настанет день — и повлекутся к ней
Те, что бредут за гранью океана, —
И Сароян вернется в дом Сарьяна,
Как блудный сын Армении своей.

Для Гитовича Сарьян дважды велик: и тем, что его полотна впитали «весь свет, все краски родины его» (потому дом Сарьяна олицетворяет всю республику), и тем, что живописец работает, «не требуя от ближних ничего». Это — наивысшая оценка, которой Гитович может удостоить товарища по труду.

У Сарьяна в «Пирах» — много соседей: Хачатур Абовян, Чаренц, Ованес Шираз…

Армения стала для поэта чем-то вроде земли обетованной.

Нам ни к чему преуменьшать удачи,
Столь редко посещающие нас, —
В Армении мы стали побогаче
И кое-что скопили про запас.

На склоне лет мы сможем вспомнить пир
Во всем его языческом размахе —
Свободу, а не ханжеский трактир,
Где втихомолку пьянствуют монахи.

Этими строками заканчивался цикл «Пиров», написанный в 1964 году.

В новом цикле стихов Армения, сохранив романтический ореол, стала населенной людьми, приобрела приблизительные границы, стала узнаваемой. Читая первый и второй циклы, вряд ли кто-нибудь мог подумать, что автор не бывал в Армении.

— Легко сказать «поезжай», — не без иронии ответил Гитович на мое недоумение по поводу того, что он до сих пор не съездил на берега Занги и Севана.

Лишь в 1964 году мечта поэта осуществилась. За день до отъезда, когда билеты были уже в кармане, Гитович пришел ко мне возбужденный, радостный. В Ленинграде уже стояла поздняя осень. Вдоль тротуаров ветер гнал мокрый желтый лист. В Фонтанке, сжатой гранитными берегами, плескались волны.

Поздняя осень, увы, и в Армении — не лучшая пора для туристов. В некоторые горные районы, в частности на Севан, проехать уже было рискованно. Но, тем не менее, армянские друзья, и прежде всего семья и друзья литературоведа Мкртчяна, сделали все от них зависящее, чтобы Гитович больше увидел, чтобы его заочная досель любовь к Армении материализовалась и еще больше окрепла.

«Студенты университета, — вспоминает Мкртчян, — очень просили Ал. Гитовича прийти на встречу с ними, почитать им свои стихи. — Я хочу посмотреть Армению, хочу в деревню. А студенты везде одинаковы, — отвечал Александр Ильич».

В одну из деревушек он приехал, когда женщины приготовляли на зиму лаваш. Удивительный ритм этой доброй работы захватил поэта. А когда одна из хозяек угостила его свежевыпеченной, еще пахнувшей огнем и полем лепешкой, он почувствовал себя не гостем, а земляком простых и радушных людей.

Вино и хлеб, рожденные из камня, —
Гостеприимство трудовой души, —
Вся эта жизнь ясна и дорога мне,
И люди здесь добры и хороши.

Он восхищался вершинами и ущельями, вслушивался, как реки перемывают камни. Но главное для него, что «люди здесь добры и хороши». Недаром он убежден, что в Армении все «будет так, как Ленин завещал».

Видимо, еще в Армении он стал набрасывать стихи будущего третьего цикла «Пиров». В отличие от первых двух третий цикл больше всего по своему характеру напоминает путевой дневник. «Деревенский праздник», «Валуны», «Ереванский пейзаж», «Облака над Севаном», «В горном монастыре» — вот взятые почти без выбора названия стихотворений цикла. Поэт щедро делится впечатлениями, накопленными во время поездки. Их оказалось так много, что даже в Ленинграде они не оставляют его. Недаром он писал:

Так будет до самого марта:
Я сплю среди зимних ночей —
А горы Гарни и Гегарта
Стоят у постели моей.

Он не успел написать и опубликовать и малой доли того, что хотел. Помешала болезнь. Но в посмертной книге «Дорога света» появился все-таки новый большой цикл «Пиров», еще, по-видимому, не выстроенный так, как это умел делать Гитович, Чувствуешь, что вот после этого стихотворения должно было, видимо, идти другое, к сожалению ненаписанное или оставшееся в «заготовках». Тем не менее и этот цикл производит сильное впечатление.

Двумя годами раньше Гитович писал о деятелях культуры Армении, которых он знал только по их книгам и картинам. На этот раз он познакомился с ними лично.

Еще до поездки он написал полушутливые стихи «Воображаемое свидание с Ованесом Ширазом». В Ереване он познакомился с этим замечательным поэтом и тотчас приобрел в его лице друга. Он хорошо знал живопись Сарьяна, а в Ереване встретился еще с одним великолепным живописцем Арутюном Галенцем. Они понравились друг другу, и Галенц написал портрет Гитовича. Портрет удался. Видимо, художник сумел уловить что-то очень важное, определяющее в характере поэта. Гитовичу нравился портрет, и он дважды обращался к нему в стихах. Он писал:

Отчетливо-твердо
Представилось мне:
Такому бы черту
На добром коне
Лететь в бездорожье
Навстречу врагу.

А проседь похожа
На бурку в пургу.

В 1967 году за лучшие работы Галенцу посмертно была присуждена республиканская премия. В числе картин, отмеченных высокой наградой, был и портрет А. Гитовича.

— Моя поездка в Армению была бы оправдана, если бы я увидел здесь только работы Галенца, — говорил Л. Мкртчяну Александр Ильич. На фотокарточке, подаренной Гитовичем художнику, — надпись: «Великому и внезапному другу — Галенцу. 6.XI.65 г. Ереван».

Трудно переоценить значение этой поездки поэта в Армению. После почти двадцатилетнего перерыва, то есть по существу впервые за послевоенные годы, он снова пристально всматривался в жизнь простых людей, близко и непринужденно общался с ними. Он преклонялся перед искусством армян-архитекторов, армян-художников и поэтов. В горах он познакомился с теми, кто воспитал всех этих мастеров, вооружил их мудростью. Ведь

Спала под снегами Европа,
А тут уже знал человек
Звериную злобу потопа,
И разум, и Ноев ковчег.

У Гитовича мы слышали обычно две похвалы людям. Одних, которые умели видеть мир по-своему, он называл поэтами, других — прямых и непреклонных — солдатами. Люди советской Армении, казалось ему, были одновременно и поэтами и солдатами. Вот почему ему так легко дышалось там. Вот почему Армения была для него чем-то вроде «волшебного колодца». В одном из «двух вариантов писем к Арутюну Галенцу» он писал:

Когда устану я и затоскую
Среди литературных передряг —
Я к Вам приду, как странник, в мастерскую
И постучусь, и задержусь в дверях.

«Я очень много видел гор. Но Арарат я чувствую. У меня такое ощущение, что он все время рядом, — говорил Гитович. — Просыпаюсь утром — и будто рядом Арарат…»

Он намеревался ежегодно ездить в Армению.

Я весною вернусь в Ереван,
А пока —
Под надзором жены —
Путешествует мой караван
По снегам — От сосны до сосны.

Я весною вернусь в Ереван:
Надо только дожить до весны.

Весной 1966 года Гитович заболел. Поездку пришлось перенести на осень.

«Через четыре месяца, через 120 дней — я прилечу в Ереван. В конце концов не так уж долго ждать», — писал он Л. Мкртчяну. Но 9 августа поэт умер.

Угощаю стихами

Как-то я шел с приятелем по Невскому. Нас остановил Гитович. Он только что возвратился из Кореи.

— Заходите ко мне через часок. Угощу хорошими стихами.

Через час мы были в «писательской надстройке», доме на канале Грибоедова.

Мы ждали стихов о Корее, рассказов о ней, но Гитович вытащил из конверта несколько листков плотной бумаги.

— Слушайте.

Он начал читать, и мне вдруг показалось, что стены тесной комнаты раздвинулись и мы уже не в городе, а в тайге, в которой шумит, задыхается ветер.

Рожок поет протяжно и уныло, —
Давно знакомый утренний сигнал!
Покуда медлит сонное светило,
В свои права вступает аммонал.
Над крутизною старого откоса
Уже трещат бикфордовы шнуры…

— Чьи это?