Нурмурад Сарыханов - Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

• Название: Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]
• Автор: Нурмурад Сарыханов
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1981

Сборник составляют рассказы туркменских писателей: Н. Сарыханова, Б. Пурлиева, А. Каушутова, Н. Джумаева и др.

Тематика их разнообразна: прошлое и настоящее туркменского природа, его борьба за счастье и мир, труд на благо Родины. Поэтичные и эмоциональные произведения авторов сочетают в себе тонкое внимание к душевной жизни человека, глубину психологического анализа и остроту сюжета.

---

Не помню точно… Кажется, в сорок третьем появился в нашем глухом селенье фронтовик безрукий, Сары. В сельпо устроился. Приехал он к чабанам, товары кое-какие привёз. Лошадь под ним — так себе: ишаком не назовёшь, но и конём тоже. А сам, хоть и без руки, парень видный. Гимнастёрка на нём, галифе, сапоги, но главное — два ордена на груди. Этот самый Сары и рассказал мне о войне.

Спросил я у него:

— Больно было, когда рука отлетела?

— Нет, — говорит, — не больно. Всё равно как ножницами, когда ногти подстригаешь, вот так примерно.

— А за какую храбрость ордена дали?

Скромничает, словно никакого геройства не проявил.

— Туркменам, — говорит, — храбрости занимать не надо. Туркмены от природы люди храбрые. Разве мы можем посрамить отвагу нашего предка Гер-оглы?

Вынул он из потрёпанной полевой сумки газету — на, мол, читай, если в чём сомневаешься. Читал я — и дух у меня от гордости захватывало: сколько, оказывается, туркмен на фронте героями стали, бай-бо!

Согласись, братишка, в стране нашей не один и не два десятка разных национальностей — тут и затеряться можно, как овечке в большой отаре. Но не затерялись наши джигиты, показали, на что способны! Помню, захотелось и мне поскорее в битву, покоя не было от этого желания. Да что поделаешь: в ту пору у меня только пушок под мышками начал пробиваться, не вышел годами…

В армию я попал за три месяца до конца войны. Получил повестку, приехал в город на пересыльный пункт. Халат на мне чабанский да отцовский тельпек. За плечами хурджун с коурмой. Провожал меня Сары. Не расставался со мной до самого отхода поезда. Когда паровоз дал гудок, хлопнул Сары меня по плечу своей единственной:

— Ну, ладно, Гичгельды… Поезжай, мой дорогой земляк. Может, и тебе достанется два-три фашиста. Не щади их, проклятых. Не посрами славу народа. А за мать свою и братишек не беспокойся.

— Спасибо тебе, Сары-джан, — сказал я ему. — Буду как лев. Главное для меня, чтобы бомбой не убило, а в атаке — как-нибудь справлюсь с врагом…

Влез я в теплушку уже на ходу. В вагоне нас было человек тридцать. Разные все: и по годам, и по вере. Один — с завода, другой — из колхоза, третий — прямо из шкоды. Туркмены расселись в углу: у каждого хурджун под боком. Я тоже присоединился к ним. «Салем», — говорю. «Садись поближе», — приглашают. Один, лет так сорока, в чёрном тельпеке, стонет:

— О, аллах, что творится на белом свете… Ни уважения, ни почтения к старшим… Позорят у всех на глазах…

Все молчат, только головами кивают — сочувствуют. Не выдержал я, спрашиваю:

— Яшули, зачем печалитесь? Какой же это позор — пойти в бой за свою родную землю, за своих жён и детей?

Посмотрел он на меня сердито, брови косматые сдвинул..

— Дурак ты, — говорит, — как сынок у той слепой ишачки, если вздумал меня разуму учить! Речь о другом. Где это было видано, чтобы пожилому человеку бороду брили?! А тут, как черти из преисподней, схватили меня под руки, потащили к цирюльнику… И вот, на тебе! — Яшули ощупал пальцами голый мясистый подбородок…

Городские — в основном татары и русские — в другом конце вагона сидели. Все засмеялись. Один из них, длинный, худой, в телогрейке и ватных брюках, говорит:

— Не жалей, яшули. Борода на фронте — самое страшное. Если фашист вцепится в бороду — ничем его не оторвёшь.

Туркмены тоже засмеялись, а длинный рыжий парень подсел к нам и начал шутить:

— Тебе, папаша, бороду подбрили, мне — голову. Будет голова цела — волосы вырастут. Военный закон для всех один: не хочешь — заставят, не умеешь — научат. Так что смирись со своей участью.

Яшули усмехнулся, спросил парня, как зовут. Тот ответил: Володей.

— Хорошее у тебя имя, верблюжонок, — сказал бритобородый. — А ну-ка приоткрой дверь да посмотри, с какой стороны солнце.

Володя заглянул в щёлку:

— Солнце садится сбоку за барханы.

Яшули удовлетворённо кивнул, встал на колени.

— Время вечернее, правоверные. Воздадим хвалу всевышнему, всемилостивому…

Начали мы молиться, а в вагоне свист и смех. Ну ты знаешь, братишка, когда мусульманин совершает намаз — ему всё нипочём. Если даже бомба над головой засвистит, всё равно молиться не перестанет. Прошептал и я своё моление аллаху, вздохнул, повернулся, смотрю — хурджуна моего нет. Растерялся я:

— Вах-хов, как же так, а? Кто взял мой хурджун?!

— Какой такой хурджун? — смеются городские.

Начал искать. К одному подскочил, к другому — никто ничего не знает, только удивляются и сожалеют. Смотрю, поднимаются два туркмена. Длинный Володя тоже встал, лицо бледное, глаза злые.

— А ну-ка, вы, крохоборы, отдайте мешок парнишке!

Смотрю, выкатывается мой хурджун.

— Да никто его не брал, — говорят. — Сам сюда закатился!

И опять хохочут. Я, конечно, сразу успокоился: пошутили парни. Но на всякий случай ночью хурджун под голову положил и уснул на нём. Утром на какой-то станции ребята принесли кипятку, достали хлеб, начали жевать. Я тоже развязал хурджун. Взял в рот кусочек мяса — проглотить не могу — совесть не даёт. Позвал длинного Володю и всех, кто желает, угоститься. Парни подошли. С этого и началась наша дружба.

На другую ночь, перед самым рассветом, проснулся от криков и суматохи. Продрал глаза, вижу: мечутся все по вагону, тащат свои мешки, чемоданы. Кто-то, как на грех, коптилку погасил — ничего не разберёшь. «В крушение, что ли, попали?» Схватился я тоже за хурджун, кинулся к двери. А там снаружи — сам шайтан не поймёт, что творится. Слышу только голоса: команда номер один, команда номер пять! По разговорам ребят догадался: приехали. Выбрался из вагона — холодно, дождь идёт, по небу ползут чёрные тучи. Станция — небольшой серенький домишко с одним фонарём да пять-шесть голых деревьев. Пока я осматривался, начальник эшелона уже разобрался, что к чему, и приказал строиться по четыре. Не прошло и десяти минут, как мы уже шагали от станции в степь. Перед нами лежало ровное место — словно огромный сачак расстелен.

— Вах-хов, на край света, что ли, ведут? — говорит бритобородый. — Ну-ка, посмотри, Володя, ты повыше других, может быть, увидишь хоть одну-две кибитки.

Яшули к тому времени немножко освоился. Узнали мы, что по фамилии он Хакыев, зовут Хезрет и что не такой уж он и грозный, как показался сначала.

Володя вытягивает шею, глядит на замутнённый горизонт, говорит удивлённо:

— Яшули, у вас ужасно развита интуиция. Я не увидел ни одной кибитки, но я вижу отряды солдат. Не пора ли приготовиться к сражению?

— Ишачий помёт тебе на язык, — сердито отзывается Хезрет-ага.

Идущие рядом посмеиваются. Но вскоре мы действительно встречаем роту солдат, одетых с иголочки.

— Привет, салаги! — кричат они.

— Откуда вы? — спрашивают из нашего строя.

— Из преисподней! — слышится в ответ. — Шагайте побыстрее, вас давно там ждут.

Оказывается, это маршевая рота. Спешит на станцию, чтобы погрузиться в эшелон и — на фронт…

Ты-то, наверное, знаешь, братишка, сколько таких рот в ту пору отправлялось на Запад. Одни уходили, другие занимали их место, чтобы подучиться и тоже выехать на передовую. Вот мы и шли на смену этой маршевой роте.

Отшагали километров пятнадцать, не меньше. Устали, вспотели — впору бы и отдохнуть. И тут увидели большой курган, обнесённый глинобитной стеной. Возле ворот стояли повозки и прохаживались военные. Курган с его стеной и воротами напоминал средневековую крепость. Видимо, когда-то и была тут крепость, но теперь располагался запасной стрелковый полк. По стене метров на сто крупными буквами надпись: «Да здравствует Советская Армия — оплот всех народов мира!»

— Ох-хо, здесь, значит, будем жить, — уныло выговорил Хезрет-ага и посмотрел на меня. — Главное, не терять друг друга из виду — уж очень много в этой крепости людей.

— Хорошо бы остаться вместе, — согласился я, смутно предчувствуя, что под одной крышей с яшули мне жить не придётся.

Когда впустили нас во двор, я увидел через каждые пять — десять шагов глиняные домишки и бугры а жестяными трубами. В домишках — штабы, а под буграми — землянки. Наша пятая команда спустилась по ступенькам, и я вместе с Володей, Хезрет-ага и другими оказался в тёмной комнате. По обеим сторонам лежали матрацы, набитые соломой, а у выхода в пирамиде стояли учебные винтовки. Не успели сложить свои вещи, как появился сержант и назвал себя помощником командира взвода. Мороз, говорит, я, запомните.

И пошла наша жизнь, братишка, по заведённому графику. Подъём, физзарядка, тренаж «лёжа заряжай», политподготовка, строевая, огневая — словом, всё так, как и бывает на военной службе. Всего, что было, конечно, не перескажешь, да и скучновато слушать о том, как ползали по-пластунски, как кололи штыком чучела и маршировали по плацу. Скажу только тебе, дни были так заполнены, что Хезрет-ага даже не мог выбрать минуту для намаза. Первые три дня он, правда, приспосабливался… Выведет сержант на физзарядку: мы шестнадцать тактов руками-ногами делаем, а яшули опускается на колени и начинает Молиться. Два раза сделал Мороз ему замечание, а на третий день заставил в землянке смазать пол. Поворчал немножко Хезрет-ага, но пришлось всё-таки ему развести глину и заняться делом. Тут он поклонился всевышнему неоднократно: сгибался и разгибался побольше часа. Взвод уже вернулся с завтрака, а яшули только заканчивал смазку. Стали мы спускаться в землянку, Володя тарелку с кашей ему подаёт: