Александр Пресняков - Над волнами Балтики

• Название: Над волнами Балтики
• Автор: Александр Пресняков
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Укрыты и замаскированы самолеты. Спят усталые летчики. А техникам не до сна. Они готовят машины...

Светит над Эзелём яркое солнце. Возвращаясь из очередного налета, плавно снижаются самолеты. Планируя на посадку, они пролетают над аэродромом Асте. Вчера он был совершенно пустым, а сегодня забит самолетами. Видно, что дальние бомбардировщики прилетели недавно. Они закатываются на стоянки, маскируются сетями и ветками, заправляются топливом.

- Здорово! - радуется Хохлов. - Авиация дальнего действия на помощь к нам прилетела.

- Она будет наращивать наши удары, - уточняет полковник. - Балтийские летчики дорогу для всех на Берлин проложили.

Да, нелегок был путь к вражьему логову. Первыми пролетели по нему ветераны полка. Они принесли в Берлин наше возмездие. Это был подвиг, и Родина достойно его оценила. 13 августа 1941 года полковнику Е. Н. Преображенскому, капитанам В. А. Гречитникову, А. Я. Ефремову, М. Н. Плоткину, П. И. Хохлову Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Героя Советского Союза. Остальной личный состав награжден орденами и медалями.

"21 февраля. 11 часов 40 минут. Весь полк построен на аэродроме. Перед нами - летное поле. Яркое солнце серебрит искрящийся снег. Из подрулившего самолета выходит командующий Краснознаменным Балтийским флотом адмирал В. Ф. Трибуц, командующий ВВС КБФ генерал-майор авиации М. И. Самохин и сопровождающие их лица, выносится зачехленное Знамя. Подается команда - и мы замираем. Командир полка громко рапортует. Командующий флотом осторожно снимает чехол. Развернутое полотнище колышется на ветру. В центре алого стяга - портрет Владимира Ильича Ленина. Вождь смотрит на нас слегка прищуренными глазами. Над портретом горящим золотом: "1-й гвардейский минно-торпедный авиационный полк".

Командир полка принимает святое гвардейское Знамя, целует его алый бархат. Следом за ним весь полк преклоняет колено.

- Родина, слушай нас! - говорит полковник, и мы, все как один, повторяем за ним слова клятвы:

- ...Пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят истерзанную фашистами землю, пока в груди бьется сердце и в жилах течет наша кровь, мы будем драться, громить, истреблять нацистских зверей, не зная страха, не ведая жалости., презирая смерть во имя полной и окончательной победы над фашизмом.

Так сегодня на фронтовом аэродроме мы дали свою священную клятву, клятву первых гвардейцев Балтики".

"22 февраля. Завтра на "Дугласе" полетим в Москву за самолетами. Меня включили в группу из девяти экипажей. Волнуюсь так, что даже спать не могу. С моей подготовкой - и сразу на перегонку. Всего два полета по кругу. Из-за непрерывного снегопада даже в зону слетать не пришлось. Другие летчики уже с опытом. Заместитель командира полка майор Челноков объяснил мне все запросто:

- Не взял бы я тебя ни за что, дорогуша. Обстановочка заставляет. Нужно и воевать, и машины пригнать. Вот и решил командир полка к тебе за помощью, обратиться. Покорил ты его самостоятельным вылетом. Меня и слушать не хочет. Заодно, говорит, строем при перегонке летать научится. Если боишься, то иди к нему сам и отпрашивайся.

К Преображенскому я не пошел. Показать перед ним свою слабость страшнее, чем машину перегонять. Значит, надеется он, доверяет.

С другой стороны, в Москву слетать хочется. Там же мама..."

Мама! Ну ты ли это? Похудела, состарилась. Кожа на лице иссушилась. И морщин стало больше. Только глаза сохранились прежними. Такие же ласковые и молодые...

Глядишь на меня, а слезы катятся по запавшим щекам. Такие крупные, чистые. Это от счастья, от радости, от неожиданности. Сам-то я толком не знал, что увижу тебя сегодня. А ты и подавно не ведала, хоть и толкуешь о вещем сне. Сны всегда вещие, если сбываются... Все такая же хлопотливая. Говорит, а сама что-то делает, будто куда-то торопится. Вот и сейчас всплеснула руками:

- Ты есть поди хочешь с дороги? А чем угостить? Я - к Маше, через площадку на лестнице. Огурчики ей из деревни прислали. У меня котлетки картофельные. И четвертинка припасена. Все ждала, когда ты или Алексей дома окажетесь. Праздник-то, праздник-то у меня! День Красной Армии - и ты прилетел.

На столе - соленые огурцы и котлеты. Уже четвертинка распечатана, а матери и присесть некогда. Наливает, подкладывает и говорит, стараясь высказать все наболевшее:

- Письма от Алексея совсем плохо идут. Иль недосуг ему там, или почта подводит? Почта теперь полевая, совсем никудышная. То больше месяца нет ничего, то несколько писем сразу приносят... А Гитлера от Москвы наши с треском турнули! Говорят, на полях много фашистов убитых лежит. А подумаешь - так им и надо. Жизнь-то нам какую испортили!..

Ну вот наконец присела, сухие щеки ладонями подперла и на меня смотрит ласково:

- Ты-то там как? Страшно небось? Летать и без войны не все соглашаются. А на войне каково?

Милая моя мамочка! Всегда ты такая заботливая! Исхудала уж очень. У вас, конечно, не Ленинград, но с питанием туговато. Помочь бы тебе. Но чем? Завтра при встрече на аэродроме посоветуюсь с Федей Волковским. Может, что и придумаем. Дней пять наверняка здесь пробудем: пока машины дадут, пока облетаем... Хочется в театр сходить, хоть разочек. Хорошо бы в Большой. Только тебя как оставить? Денечки-то считанные, пролетят незаметно. Когда потом свидимся?..

- Спать постелю на диване, - уже снова хлопочет она. - Под двумя одеялами не замерзнешь?..

* * *

- Попали в историю, - угрюмо говорит Челноков. - Оттепель. Аэродром под Москвой развезло, пока непригоден для взлета. На другом имеется бетонная полоса. Товарищи подсказали, что там самолетов много стоит. Поеду в штаб просить, чтобы нам оттуда их выделили. Завтра утром собираемся здесь.

- Федя! А ты для матери ничего не придумал?

- Проще пареной репы, - улыбается Федор. - Впродчасти сухим пайком отоваримся дней на десять. Старушке надолго хватит. Мы же подсократимся в питании.

- Ты, случайно, не родственник доброй феи?

- К сожалению, нет. Пока еще только Волковский.

- Вот мясные консервы. Это копченая колбаса. Это сыр. В пакетиках сахар. Здесь масло сливочное, - перечисляет Федор, вытаскивая из вещмешков консервные банки и свертки.

- Откуда вы это? - удивляется мать. - В гастрономах давно такого не водится.

- Захудали совсем гастрономы, - вторит ей Федя. - Если завмага неделю под прессом давить, и то ничего не выдавишь. Здесь продукты нам на руки выдают. Мы излишки с собой прихватили.

- Излишков-то больно много, - подозрительно смотрит мать на гору продуктов. - Не пришлось бы вам там, на фронте, с пустыми животами ходить.

- На фронте нас кормят без карточек, как в мирное время, - пытается убедить ее Федя. - Если чего не хватает, у фашистов берем.

- Про них мы тоже наслышаны, - тяжко вздыхает мать. - Блокадой они вас подкармливают, зверюги. А ты Шурочку помнишь? - словно бы невзначай добавляет она. - Хорошая девушка. Иногда забегает по хозяйству помочь. Сегодня звонила. Может, заскочит.

Шурочка! Симпатия мамина. Ямочки на щеках и ресницы длинные. Упомянула вроде бы мимоходом. Не мама, а дипломат...

- Ну я пойду, - поднимается Федор. - Пока до Измайлова доберусь...

- Так мы вас и отпустим! - заявляет решительно мать. - Спать и у нас места хватит.

"26 февраля. В Москве сидим уже трое суток. Сколько пробудем еще неизвестно. С перегонкой пока не клеится. Каждое утро мы приезжаем в Измайлово: ждем Челнокова. Он появляется часам к десяти, торопливо дает указания и уезжает. На подмосковном аэродроме наши самолеты нельзя даже вырулить. От безделья обсуждаем московские новости и строим всевозможные версии. Одни полагают, что завтра, максимум послезавтра, нас снова посадят в "Дуглас" и отправят обратно в полк. Другие считают возможным уговорить Челнокова поехать немедленно на завод и там получить самолеты..."

С аэродрома возвращаемся вечером. Из окон трамвая окраины города кажутся серыми и неуютными. На темных, заваленных снегом улицах пусто. Лишь изредка в заледенелом "глазке" промелькнет одинокий торопливый прохожий.

Чем ближе к центру, тем многолюднее. Вагоны трамвая постепенно заполняются пассажирами. Видно, что люди едут домой с напряженной рабочей смены. Лица усталые, но глаза светятся бодростью. Разговоры только о наступлении наших войск. По памяти перечисляются освобожденные населенные пункты, захваченные трофеи, пересказываются письма фронтовиков.

Сходим мы у Манежа и пешком через Красную площадь спускаемся к набережной. Вот он - красавец Кремль! Неприступны его зубчатые стены. Взметнулись ввысь островерхие башни. Не померкнут на их шпилях ярко-красные рубиновые звезды.

Около Мавзолея проходим медленно. Усыпаны снегом пушистые елочки. Как изваяния замерли часовые. Здесь лежит святая святых. Здесь покоится тот, чей портрет мы несем на бессмертном гвардейском Знамени, кто сам является знаменем для всего человечества. И сразу душа наполняется болью. Вспоминается город-борец, город, носящий его великое имя. Смрадной гарью чадят провалы разбитых домов. На безлюдных, безжизненных улицах стоят заметенные снегом трамваи. И трупы убитых, трупы голодных, замерзших от стужи людей. Это нельзя, невозможно забыть...