Виталий Радченко - Байки деда Игната

• Название: Байки деда Игната
• Автор: Виталий Радченко
• Издательство: «Историко-культурное наследие Кубани»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: ISBN978-5-94431-271-6

Вниманию читателя предлагается уникальный исторический источник — рассказы кубанского казака, старого конвойца, служившего в охране Николая II, о себе и своих предках. Хронологический охват баек широк: от екатерининской эпохи до гражданской войны, а география — преимущественно Кавказ, Приднепровье, Петербург со Псковом и, разумеется, Кубань.

Книга написана увлекательно, живым языком, содержит около 200 прекрасных старинных иллюстраций, и предназначена для самого широкого читателя.

---

И было видно, что дед Игнат очень хотел, чтобы все было так, как «нашептали сто баб». Дед любил истории со счастливым концом.

БАЙКА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, про муху в камне и зверя в человеке

— Отож кажуть, что люди от обезьян народились, — с усмешкой философствовал иногда дед Игнат. — Оно, может, и так… Только откуда обезьяны в наших краях? А вот другого какого зверья — сколько хочешь…

Может там, за границей, рассуждал он, где живут обезьяны, и людей, похожих на них, поболе… Но только он видел на картинке самого Дарвина, главного обезьянщика, так он весьма благообразен и скорее создан, как прописано в Святом Писании, «по Божьему образу и подобию». Очень представительный господин, при апостольской бороде, и очи у него — человечьи…

У нас же люди разные, есть такие, что и на обезьян смахивают, но больше на других каких зверей. Видно Бог, когда лепил Адама, пользовался теми же инструментами, что и при создании прочих тварей, так называемых «меньших братьев наших». Только почему они «меньшие», если появились на свет раньше человека? Скорее уж «старшие»…

Есть, правда, у нас и такие, что «по образу и подобию». В основном, «по образу», а чтобы «по подобию» — редко. Эти сразу в святые попадают, их так и называют — преподобные. Обычные же люди-человеки пробуют иногда вроде как бы по ним равняться, жить по-божески, есть, которые усмиряют в себе своего «животного»-зверя. Кто как, но все не в охотку… И люди с подозрением относятся к тем, у кого звериной природы меньше, кто выделяется из человеческого стада, умом ли, совестливостью. Оттого, может, среди святых все больше мучеников и разного рода обиженных, убогих и юродивых.

И дед Игнат по этому поводу вспоминал историю, которую ему поведал когда-то двоюродный племянник, в гражданскую войну служивший в пластунах. Он был потомственный пластун, его батьки и деды ходили в пластунах, а нужно сказать, что в старину в пластуны отбирали наиболее хитрых, смышленых и крепких духом казаков, не то, что в последнее время, когда в эти батальоны направляли без лошадных, а то и вообще иногородних, и часто в пластунах оказывались непонятно кто, какого рода-племени и откуда… Но это так, к слову…

Так вот, по рассказу того племянника к ним на фронте как-то пришло пополнение, и среди новиков в их сотню был определен один «дядько» — уже в летах и какой-то хмурый. Его так сразу и прозвали — «Хмурый». А у того, значит, Хмурого, на пальце был перстень со светлым солнечным камнем, а камне том, прямо внутри сидела муха. Небольшая, правда, мертвая, но самая что ни на есть заправдишная. Как объяснял один из офицеров, тот камень был стародавней и накрепко застывшей смолой. А муха туда попала тыщи годов тому назад, ее обволокло смоляным соком, который затвердел, потом и вовсе окаменел, и муха те перь всем на удивление оказалась навсегда замурованной в прозрачном камне. Вот такое чудо… Ну, может, если поверить объяснению начальства, не настоящее чудо, но все же…

Пластуны чмокали губами и сами себя спрашивали, к чему такое событие — к добру или не к добру, а может — просто так, умным дуракам на рассуждение, а простым — на удивление.

Но не успели как следует порассуждать-поудивляться, как мрачный пластун с тем перстнем на руке вдруг ни с того ни с чего посоветовал одному казаку отписать до дому прощальное письмо, потому как завтра к вечеру по нему будет спета панихида, яко по воину, живот свой положивший за други своя, царя и отечество… Тот отмахнулся, иди, мол, к такой маме, у каждого своя судьба, и нечего ее торопить, а чему быть, того не миновать, и когда кому что предстоит, то ведомо только одному Богу… В общем, писать домой прощальную цыдульку наотрез отнекнулся, мол, можно и накликать. Не поверил мрачному предсказанию. А только зря, на другой же день, будучи в дозоре, схлопотал-таки шальную пулю, неведомо откуда взявшуюся, и вечером его, как и предсказывал хмурый пластун, вкупе с другими убиенными, благополучно отпели.

А через неделю точно такое же приключилось с другим казачком, потом с третьим. Тут уж братцы-пластуны зашептались, видать у Хмурого есть какая-то неведомая сила знать человеческую судьбы, кому что на роду написано, а главное — предвидеть пределы человеческой жизни… Поначалу решили, что сила та у него от мухи, что запаяна в камне. Тем более, то муха та очень древняя, может, еще до Исуса Христа обитавшая на не дюже тогда грешной земле. И надумали ту муху потихонечку выкрасть и поглядеть, не лишится ли Хмурый своей предсказательной мощи. А у казаков-пластунов если что решено — считай сделано. В первый же банный день двое молодцев обхаживали Хмурого, мылили ему спинку и все такое, один, что называется, сидел настороже, а двое быстренько перерыли форму-одежу того чудесника, выпотрошили из нее перстень с мухою и для верности закопали его под сухим деревом… Погоревал-погоревал Хмурый о потере, а на другой день или же на третий, бисова его душа, посоветовал одному казачку писать домой прощальное письмо… Помолясь, тот письмо отписал, а друзьям-сотоварищам сказал, что муха тут не причем, во всем виноват сам Хмурый — он, видать, таким способом отводит смерть от себя…

Муха оказалась действительно не причем — казака того похоронили, как и предсказал Хмурый, а по пластунам пошла безысходная грусть, если не сказать, пагубная душевная Нудьга-печаль — все вдруг почувствовали, что живут они на этом свете временно, дюже временно, а судьба их находится в чьих-то руках, и тебе, грешнику, остается только смиренно ждать, вот-вот она откроется… И когда в ближайшую неделю другую сотня производила разведку боем, то единственным убитым в ней оказался Хмурый — несколько пуль прошили его, как можно было судить, единовременно, и все из тыла — пластуны, не сговариваясь, всадили их в осточер тевшего провидца, как только поступила команда открыть огонь по противнику…

И как говорил племянник, никто не жалел убиенного, и никто не раскаивался, всем стало как-то легче, привычнее… Все знали, что идет война, кто-то погибнет, на то она и война. Но вот кто — когда, этого знать не нужно. И даже вредно, ибо мешает обыденному, свычному ходу каждодневного бытия.

— А вот как вдуматься, — вздыхал дед Игнат, — то у того Хмурого было нечто от святого, да только людям оно было ни к чему… И дед Игнат полусерьезно, полушутливо заканчивал разговор о происхождении человека рассуждением, что скорее не люди произошли от обезьян, а наоборот… Созданные по образцу и подобию, люди-человеки помаленьку вырождаются, дичают, звереют. Сначала душевно, теряют совесть, стыд, а затем и внешне. Есть же в горах дикие люди, волосатые, и есть которые с хвостиками. От них недалеко уже и до обезьян… Да и к старости мало кто из людей улучшается, большинство превращается в черти что… Какие деточки-ангелочки, молодята-ангелята! А старые! Глядишь, идет тебе навстречу, ну обезьяна обезьяной! И Господь потихоньку их прибирает, а то если задержатся подольше, станут страшнее тех чертей…

— Я так думаю, — говорил дед, — что та контора… ну, что на небе… — Небесная канцелярия! — Эгэш… Так вот она и работает без брака, и коль нам покажется, что что-то не так, а то и вовсе горько и несправедливо, так может, было б еще горше, еще хуже. Это и есть милость Господня, что было б еще хуже… Ну, а муха в камне, так то не чудо… у каждого из нас внутри сидит своя муха, а то, глядишь, так и оса. Только не каждый про то знает… да и не хочет про то знать…

БАЙКА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ, про медведика, который «знал меру», и немного про мировую

Чего не любил дед Игнат, так это пьянства, да и пьяных тоже. Нет, он не был абсолютным трезвенником — горилку ценил, но в разумной «плепорции» и в разумной компании. Больших хмельных сборищ недолюбливал, а уж в старых годах на всяких свадьбах, поминках, старался не участвовать, а если «отнекнуться» не удавалось, то вовремя смывался с них. И не было случая, чтобы он возвратился «до дому, до хаты» не то что без шапки, а даже на нетвердых ногах — потому как знал меру, и если пил, то для удовольствия, а не для похвальбы, или как часто бывает — «за компанию».

Уважал тех, кто, говоря попросту, умел по-деловому исполнять это пьяное дело, то есть опрокидывать стопку, не кривясь и не смущая собравшихся благонамеренными словами о вреде хмельного зелья, и не хлобыстал его до безумия, умел вовремя остановиться. Помнил, что по общему понятию, горилку не пьет «людина хвора» или же «подлюка»…

С усмешливым уважением вспоминал о необъяснимой способности дядька Микиты Хвоменка пить хмельную отраву не хмелея, пить ее без меры и определенного конца — пить, «як гуси воду». То был особый случай, особая способность, если не сказать — талант, данный тому Миките от Бога. Как, скажем, кого-то Господь наградил необыкновенной силой, или, допустим, необычайной хитростью, в общем, чем-то не только оригинальным или, в значительной степени, но — полезным. К примеру, умение двоюродного племянника Тимохи шевелить правым ухом он за талант не считал: какая польза от такой, прости Господи, способности?