Станислав Свяневич - В тени Катыни

• Название: В тени Катыни
• Автор: Станислав Свяневич
• Жанр: Биографии и Мемуары

Автор этих воспоминаний был одним из польских офицеров, интернированных в советских лагерях Катынского леса.

Он описывает события, приведшие его в конце концов к Катынскому лесу, свою жизнь в советских лагерях и тюрьмах, где советские власти нашли возможным изменить его статус военнопленного на статус политического заключенного и даже предъявить ему обвинительное заключение и приговор.

---

Дорога шаха проходила в долинах Дамавенда — высочайшего горного хребта Ирана, снежные вершины которого видны были из столицы. В одном из дворцов на дороге для нас уже был приготовлен ночлег.

В Тегеран мы отправились на двух автомашинах: на легковой ехал посол, пани Липковска и еще кто-то из Тегерана, а остальные — на грузовике. С нами же ехал и прибывший из Тегерана офицер, имевший при себе массу различных пропусков, что, впрочем, учитывая, что страна была под советской оккупацией, было отнюдь не лишним. В кузове грузовика были устроены скамьи, и ехать было в общем достаточно удобно. В поездке нас ласкал слабый ветерок, попеременно приходивший то с моря, то с Эльбруса, отделявшего нас от Иранского плоскогорья.

Первым большим городом на нашем пути был Пешт, расположенный всего километрах в сорока от Пехлеви. Город этот довольно приятно выглядит, жители его неплохо одеты, и в глаза не бросается та ужасающая нищета, которую я наблюдал несколько лет спустя в Индии. Но главным отличием от СССР все же было отсутствие страха на лицах людей, так характерного всем в Советском Союзе. Иранская администрация нормально исполняла свои функции, и я ничего не слышал о депортациях населения, как это было в наших восточных землях и в Прибалтике. Видимо, поведение советских оккупационных властей здесь регулировалось какими-то договоренностями с Англией. Ну и кроме того, здесь не было и следа столь обычной в сталинской России извечной спешки.

От Пешта мы поехали на восток. Вокруг зеленели сады и поля, и я в первый раз в жизни увидел рисовые чеки. Ехали мы довольно долго, мне показалось, что мы заехали в предгорья — дорога стала виться по холмам. К месту ночлега мы приехали уже после захода солнца, и в темноте трудно было рассмотреть дворец. Но когда после ужина лакей в ливрее проводил меня в мою комнату, я был просто поражен роскошью ее обстановки. Особенно мне запомнилась ванна, сделанная из розового мрамора, впрочем, может, это был и не мрамор. Но все равно, помыться после жаркой и пыльной дороги было огромным удовольствием. Я даже не удержался от повторения этого удовольствия на следующее утро. В самом деле, для человека, еще полгода назад бывшего в советском лагере, ванна была просто верхом роскоши.

Выглянув в окно, я был несказанно удивлен. Вчера вечером я был совершенно уверен, что дворец расположен в горах, а сейчас увидел зеленоватую гладь Каспия. Я вышел прогуляться в парк, спускающийся прямо к морю, но насладиться его красотами не удалось — завтрак был уже накрыт.

Завтрак был приготовлен в английском стиле и сервирован на большом круглом столе в одном из залов. После столь замечательно проведенной ночи у всех было чудесное настроение, и мы много шутили за столом. Зингер, прекрасно знавший историю русской революции, стал нам что-то рассказывать из жизни Ленина, называя его дедом народов. Этот титул происходил из титула Сталина — отец народов, и, следовательно, Ленин должен был быть дедом народов.

Слушая его рассказы, Кот шутливо обратился ко мне: «У вас там, в Вильно, ведь тоже был свой дед». Он имел в виду прозвище, данное легионерами Первой бригады Пилсудскому. На это я ответил, что наш дед не оставил, к сожалению, никого, кто мог бы получить имя отца. Ксаверий поддержал мою отповедь и даже начал ее развивать. В разговор вступил Зингер, и даже пани Липковска не удержалась и призналась в своих симпатиях к Пилсудскому. Оказалось, что Кот, бывший ярым противником групп, приведенных Пилсудским к власти после переворота 1926 года, взял с собой в дорогу их искренних почитателей.

В эту минуту вошел лакей и сообщил, что из Тегерана прибыл курьер с крайне важной депешей. Кот встал и вышел к курьеру. Беззаботное наше настроение сняло как рукой. Тень беспокойства пробежала по лицам присутствующих, и мы в молчании закончили завтрак.

После завтрака я вновь вышел в парк — отъезд был назначен только после обеда, и я хотел искупаться на прощание в море. Но скоро я понял, что близость его была только кажущейся и идти до него надо было около четырех километров. Ну а обратный подъем в гору, под лучами палящего солнца, был просто выше моих сил. Я вернулся во дворец. Навстречу мне попалась Тереза Липковска, сказавшая, что почта принесла трагическое известие: сразу же после отъезда посла советские власти начали ликвидировать представительства посольства в различных районах страны, реквизировать присланные из Америки склады медикаментов и продовольствия, предназначавшиеся польским депортированным, и даже были проведены аресты среди работников наших представительств. Большинство наших сотрудников не имели статуса дипломатической неприкосновенности, кроме нескольких человек, прибывших из Лондона в 1941 году, да и то, почти все они были уже сменены на своих постах бывшими советскими заключенными, и аресты среди них было проводить достаточно просто и безопасно.

Я уже писал, что Кот собирал в посольстве лучших представителей польской интеллигенции, а тех, кто обладал административными способностями, направлял на работу в представительства на местах. Теперь эти люди вновь попали в советские тюрьмы. Тень Эрлиха и Альтера вновь появилась над нашим посольством. Кот был просто потрясен, по словам Липковской, пришедшими из Куйбышева известиями. Он считал создание системы социальной помощи соотечественникам своей главной заслугой, сейчас его детище было нещадно разрушено.

Вся история с задержкой нашего отправления из Баку стала для меня совершенно ясной: советские власти давно уже приготовили план ограничения нашей деятельности и реквизиции наших складов. Для выполнения этого плана, что, кстати, было облегчено делом Роль-Янецкого, был выбран тот момент, когда посол будет в отъезде. Ведь было легче иметь дело с исполняющим обязанности, чем с самим послом. До приезда нового посла его функции выполнял Ченрик Сокольницкий, бывший посол в Финляндии, работник МИДа с большим стажем, но, по общему мнению, человек по своему характеру пассивный. Сколько мне известно, он направил Наркоминделу категорический протест против этого очередного нарушения польско-советского договора 1941 года, а мог ли он сделать что-то большее, о том я судить не могу.

Можно, конечно, было апеллировать к заграничной общественности. Было это еще до Сталинградской битвы и до развертывания американских поставок, в которых Советы так были заинтересованы, так что они бы с международной реакцией посчитались, особенно с реакцией американской. В такой ситуации прямой обязанностью пресс-атташе было информировать иностранных корреспондентов обо всем происходящем, но наш атташе был где-то между Куйбышевым и Тегераном. Ну и все дипломатические шаги, естественно, запоздали — посол еще долго не мог ни с кем встретиться и объяснить ситуацию. Именно этим и объяснялась наша задержка в Баку. Наши предчувствия оказались безошибочны: мы действительно там были интернированы, только не в лагере, а в гостиничном номере-люкс. Но суть от этого не изменилась. Кот был оторван от внешнего мира, а все его шаги — блокированы.

Сейчас, в 1974 году, когда я пишу эти строки в Канаде, я не располагаю списком арестованных работников польских представительств. Тогда, в Тегеране, нам сообщили, что все они были отправлены в лагеря. Знаю только, что очень небольшая их часть была впоследствии освобождена, остальные пропали без вести, очевидно, они были расстреляны. То есть здесь мы стоим у новой, малой Катыни.

Название Катынь в этом контексте не только географический термин, но и символ тех групповых варварских расстрелов, что проводились НКВД. Ну а в то время, в августе 1942 года, название Катынь нам еще не было известно, хотя я и мог на карте примерно обозначить район выгрузки этапов польских военнопленных. Но мы все еще не знали правды.

Другим не менее важным вопросом, о котором в то время в окружении Кота предпочитали говорить вполголоса, был вопрос о новом командующем польскими вооруженными силами. Дело в том, что корпус генерала Андерса должен был объединиться с уже находившимися на Ближнем Востоке нашими подразделениями, и прежде всего — с Карпатской бригадой. И естественно, вставал вопрос о командующем этими объединенными силами. Причем вопрос этот был не только чисто военным, но и политическим. Новый командующий из-за коммуникационных трудностей сношения с Лондоном должен был быть и политиком, способным самостоятельно принимать решения. Как, например, это сделал Андерс, решивший в отсутствие Черчилля вывести свой корпус из Советского Союза. Скорее всего, кандидатурой Сикорского был генерал Зайонц, Кот же был на стороне Андерса.

Около полудня нам подали легкий ленч, который мы съели в полной тишине. Сразу же после ленча мы тронулись в путь. На этот раз дорога действительно шла в горах, петляя между скал. В дороге нас остановил советский патруль. Ехавший с нами поручик показал им пропуска, несколько красноармейцев забралось в кузов нашего грузовика, осмотрели его и разрешили ехать дальше. И мы еще раз убедились, что все еще находимся в советских руках. На заходе солнца мы остановились на ночлег где-то в горах, в полузаброшенном доме.