Елизавета Кучборская - Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции

• Название: Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции
• Автор: Елизавета Кучборская
• Издательство: Московский университет
• Жанр: Филология
• Год: 1973

---

В грозном поединке кондотьера Саккара с Гундерманом, солидным „торговцем деньгами“, могущественным „королем золота“, пользующимся старыми методами финансового хищничества, в этом вихре цифр, бешеной пляске сумм „исчезла истина, исчезла логика, понятие о ценности извратилось до такой степени, что утратило всякий реальный смысл“. Добравшись до вершины, „чувствуя, как дрожит под ним земля и испытывая тайный страх перед падением, Саккар был королем“. Чем больше возвеличивались деньги („превыше крови, превыше слез“), тем абсолютнее выглядела его власть. И тем чудовищнее были последствия его крушения для всех, вверившихся Всемирному банку. „Безвестные мертвецы, безымянные жертвы!..“ Действующие лица романа затерялись среди „целого легиона“ людей, жизнь которых была разрушена в несколько мгновений. „Некоторые исчезли бесследно, раненные хрипели в агонии… Сколько ужасных немых трагедий… Крики скорби доносились со всех сторон, состояния рушились с таким грохотом, точно это был мусор и лом, выгружаемый с телег на свалку… И затем была смерть, были выстрелы, раздававшиеся во всех концах Парижа…“

У Эмиля Золя сложное отношение к виновнику этих трагедий — деньгам. В серии „Ругон-Маккары“ разрушительная роль денег — одна из главных тем. Но в данном романе писателя интересует и другая, созидательная их сторона: деньги — „фермент всякого социального роста“, необходимый „для успеха всех великих начинаний“. Крах Всемирного банка похоронил множество надежд, но „из-под этих, еще дымящихся развалин“ тянулись к солнцу „ростки, обещающие распуститься пышным цветом“; далеко от Парижа „жизнь уже приливала“ к бесплодным и пустынным землям. Золя сделал еще одну попытку решить проблему денег и уяснить связь их с общественным прогрессом. Утопический социалист Сигизмунд Буш, преданный науке мыслитель и мечтатель, приходит к выводу о преходящем значении денежного принципа. „Нет больше денег — а, значит, нет спекуляции, нет воровства, нет отвратительного торгашества, нет преступлений, порождаемых алчностью. Никто больше не женится из-за приданого, никто не душит престарелых родителей из-за наследства, никто не убивает прохожих из-за их кошелька…“ Однако в рассуждениях Буша о путях, ведущих к коллективизму, и его формах сказались реформистские заблуждения писателя, ошибочно отождествлявшего взгляды своего героя с теорией Маркса, которая известна была Эмилю Золя лишь в несовершенном изложении.

Двойственно отношение автора и к Аристиду Саккару в этом романе, хотя в предыдущих произведениях он вызывал у Золя вполне определенные чувства. „Опустошенная душа“ Саккара, „сложная и непонятная в своем разложении“, показана сейчас, может быть, с большей силой обобщения, чем раньше. Отказавшись почти вовсе от бытовой детализации, сосредоточив внимание на „господствующей страсти“ героя, писатель придал образу Аристида Саккара в „Деньгах“ острую социальную характерность: „…он не знал ни уз, ни преград, удовлетворяя свои аппетиты и инстинкты с необузданностью человека, для которого нет никаких границ, кроме собственного бессилия“. Он „продавал всех…. продавал и самого себя“, как продал бы своих помощников (Каролину и ее брата) и „стал бы чеканить монеты из их сердец и мозгов“. Но другая, деятельная сторона образа призвана если не смягчить, то расширить его. После краха банка Саккар, не уничтоженный, не разбитый, затевает в Голландии „новую колоссальную аферу“ — осушение болот с помощью сложной системы каналов: „он хотел отвоевать у моря целое маленькое королевство“.

Ощущение вплотную приблизившегося разгрома, переданное в романе „Деньги“, заставляет воспринимать и крах предприятия Саккара в более широком аспекте. Углубляется политический кризис Империи (давно уже Мозер сказал: „Во Франции всюду недовольство, революционное движение усиливается с каждым днем… Говорю вам, в плод забрался червь. Все полетит к черту“), После закрытия Выставки стал очевиден и кризис экономический: „…полное истощение государства, которое слишком много веселилось, тратило миллиарды на крупные предприятия и вскормило огромные кредитные учреждения, зияющие кассы которых лопались на каждом шагу“. Крушение Всемирного банка было только первым звеном в целой цепи катастроф: „каждый день приносил с собой новый крах“, банки взрывались „один за другим со страшным грохотом“. Это случалось и раньше: с определенной закономерностью „периодически повторяющаяся эпидемия, „черная пятница“, каждые десять-пятнадцать лет опустошающая рынок“, усеивала землю обломками крушения. Шли годы, крупные банки восстанавливались, разрастающаяся „страсть к игре“ вызывала „новые кризисы“, новые катастрофы…

„Но на этот раз в рыжеватом дыме небосклона, в неясных далях города слышался какой-то глухой грохот, словно то близился конец мира“.

* * *

Работу над романом „Разгром“ Эмиль Золя начал через двадцать лет после франко-прусской войны, в ходе которой Империя Луи Бонапарта „распалась, как карточный домик“. Подводя итог законченному периоду социальной истории, писатель в предпоследнем романе серии дал подлинный ее финал, грозный и трагический. Разгром под Седаном он поставил в связь с глубочайшим кризисом Империи и расценил его как завершающий момент в крушении общественной системы, не имеющей никакого исторического оправдания, очень четко отделяя политических авантюристов, виновных и в развязывании и в исходе войны, от тех французов, в которых воплощена слава и честь нации.

„Что я хочу сделать? Прежде всего рассказать правду об ужасной катастрофе, от которой чуть не погибла Франция“. Это нелегко, „потому что существуют вопиющие факты, непереносимые для нашей гордости“, — писал Золя Ван Сантен Кольфу в сентябре 1891 года[234]. Но существование фактов такого рода — не единственная трудность для художника, желающего достигнуть правды в романе о войне. Ему предстоит передать, говоря словами М. Горького, картины „безумной работы самоистребления и уничтожения культуры“[235] — непосредственные факты войны.

Анри Барбюс в цитированной выше книге, посвященной Золя, высказал важную теоретическую мысль о значении „правильной перспективы целого“ для уяснения смысла отдельного явления: „…описание ужасов войны без ясной общей точки зрения может возбуждать националистические чувства так же, как и пацифистские… Предоставим говорить фактам…. но по крайней мере представим их в правильной перспективе“[236]. Однако применение этой бесспорно глубокой и интересной мысли в конкретной оценке Барбюсом военной темы у Золя трудно полностью принять. „Общую точку зрения“ автора „Разгрома“, перспективу, в которой представлены факты, А. Барбюс склонен оценивать, основываясь на некоторых публицистических выступлениях Золя (например, в статьях 70-х годов), утверждавшего, что источник войн надо искать в биологических инстинктах человека и что „война такая же мрачная необходимость, как смерть“.

Однако и в публицистике и в литературно-критических работах Золя выдвигал и другие точки зрения, гораздо более устойчивые, подтвержденные художественным творчеством писателя (в „Разгроме“ взгляд на войну как на неизбежное зло, обусловленное законами природы, высказан Морисом и звучит не в духе общей концепции произведения). В этом плане представляет несомненный интерес обстоятельная статья молодого Золя о литературной деятельности эльзасских писателей Э. Эркмана и А. Шатриана, работавших совместно с конца 40-х годов. Особенное значение их творчество приобрело, когда они расширили границы областнической тематики и в середине 60-х годов выступили с серией „Национальных романов“, посвященных истории войн Первой республики и Наполеона I. Официальная критика Второй империи с бешенством о них отзывалась, а чаще — предпочитала замалчивать эти книги, в которых ясно были выражены антибонапартистские, республиканские позиции авторов.

Золя подошел к оценке творчества Эркмана-Шатриана требовательно и объективно. Его не удовлетворяет фрагментарность письма, уровень типизации, поверхностность реализма в ряде их произведений. Но из одиннадцати томов сочинений Эркмана-Шатриана критик решительно выделил четыре последние книги, воскрешающие историческое прошлое —„ту величественную и кровавую эпоху, когда мы изведали небывалые триумфы и бедствия“. Золя и здесь, объединяя Эркмана и Шатриана в одном лице, отмечает черту, ограничивающую реализм автора: „он развертывает перед нами ужасные картины войны и ратует за всеобщий мир; он требует, чтобы крестьянина не отрывали от его плуга, рабочего — от его машины“, но, бросая взгляд „преимущественно на факты“, Эркман-Шатриан „никогда не исследует их причин“, не обращается к „великим историческим процессам высшего порядка“.

Эти строгие суждения молодого критика, касающиеся очень существенных сторон реализма Эркмана-Шатриана, не помешали ему рассмотреть высокие достоинства рецензируемых книг. Эмилю Золя оказался близок взгляд на войну, раскрывающийся в романе „Госпожа Тереза“: „Какой героизм видим мы здесь, какой патриотизм, какие могучие душевные порывы“. Страница истории Первой французской республики, повествующая о кампании в Вогезах зимой 1792–1793 годов, когда французские добровольцы сдерживали натиск австрийских войск, защищая Республику от контрреволюционной коалиции, — роман „Госпожа Тереза“ затрагивал важнейшую проблему, которую заметил и высоко оценил Золя: речь шла о социально-нравственной стороне войны. „Дело происходит в знаменательный час нашей истории, когда другие государства угрожали нашим гражданским установлениям, завоеванным ценой неисчислимых страданий. Защита отечества была тогда святым долгом каждого, война стала священной. Эркман-Шатриан здесь за войну“, — пишет Золя, разделяя взгляд авторов. Республиканские солдаты выказывают в сражениях „самоотверженность и величие духа, ибо они представляют на поле брани свободный народ, еще исполненный энтузиазма и отваги“[237].