Курбандурды Курбансахатов - Сияние Каракума (сборник)

• Название: Сияние Каракума (сборник)
• Автор: Курбандурды Курбансахатов
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: О войне
• Год: 1978

Сборник составляют повести известных писателей республики. Быт, нравы, обычаи туркменского народа, дружба народов — вот неполный перечень вопросов, затронутых в этих произведениях.

---

— Простите, вы не жена Тархана Кандымова? — задал вопрос мужчина.

— Жена, — сказала я, не поворачиваясь.

— Жалко, — вздохнул он и сообщил: — Мы с Нелей только что о вас говорили.

Я не знала, хорошо это или плохо, что они говорили тут обо мне, не знала, о чём он жалеет, и промолчала. А он снова вздохнул. И опять сообщил непонятное:

— Опоздал я. Кемал-ага меня опередил. Пойду я, Неля?

— Идите, — разрешила докторша.

Но он не сразу ушёл, а с минуту ещё толокся на пороге и вздыхал, как больная овечка. Я с трудом смех сдерживала.

Когда дверь закрылась, докторша посмотрела мой градусник, стряхнула его, поставила в стакан с ватой.

— Есть температурка… Ну, давай знакомиться. Кто ты, я знаю, слышала. А меня зовут Найле. Иногда — Неля. Кто как хочет, я не возражаю. Человек я прямой, откровенный, люблю, чтобы со мной откровенными были. Поэтому давай, рассказывай в чём дело. Не из-за этой же чепуховой температуры ты пришла.

— Тот… с галстуком… кто он? — спросила я.

Найле удивлённо подняла брови — они у неё были как ласточкины крылья в полёте.

— Это Тойли, директор школы. Неужто не знаешь?

Я покачала головой.

— Крепко тебя, однако, на коротком поводке держат. Ну да ничего, всё течёт, всё меняется. Скоро и твоему заточению конец наступит. Так с чем, говоришь, пришла ты ко мне?

Через несколько минут она засмеялась и пошла к рукомойнику мыть руки. Я ждала, пока она что-нибудь скажет. И она сказала:

— Ничего страшного нет, милочка, не волнуйся и не переживай. Просто-напросто появится у тебя ребёнок — маленький, черноглазый и горластый человечек.

Новость несколько ошеломила меня. Хотя, если разобраться, что здесь было странного?

— Всё будет в порядке, — успокоила меня Найле, — только почаще наведывайся на консультацию. Да и так заходи, запросто — посидим за чайком, посудачим, помоем косточки ближним своим.

И засмеялась низким грудным смехом. А я подумала, что не зря она пришлась мне по душе с первого взгляда. И хорошо мне стало, легко, песню запеть захотелось, «Три танкиста», которую Тархан мой всегда напевал.

Дома меня ждала вторая новость: у стариков в кибитке сидел Кемал-ага. Я сразу узнала его, когда меня позвали, хоть и темно в кибитке было, одни уголки в оджаке красным светом светили.

Свекровь молча звякала в полутьме чайником — явно не в духе была. Свёкор сказал:

— Такое вот дело. Кемал-ага просил. Мы его уважаем. И родители его уважаемые люди были. Надо работать. Каждый что может для фронта. Согласие мы дали.

Поскупился аллах на ораторские способности для Кандыма-ага. А я только стояла да глазами хлопала, пока в разговор не включился гость.

— Какой класс закончили, молодуха? — спросил он.

— Десятилетку, — ответила я, и сердце у меня забилось часто-часто, даже заболело немножко от торопливости, потому что сразу ясным стало, по какому поводу заглянул к нам Кемал-ага и какое согласие дали мои мрачные старики.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Каждое утро теперь я бежала на работу. Обязанностей у секретаря сельсовета порядочно, с непривычки я уставала до полного изнеможения. И не столько физически, сколько от усердия, от желания всё сделать и сделать как надо. Главное — правильно вести учёт налогов по шерсти, мясу, маслу и яйцам. Моего предшественника призвали в армию, посоветоваться было не с кем. Разве что с Кемалом-ага. Да он и сам помогал. Особенно со справками разными. Сельчан они почему-то интересовали чрезмерно, а я их ненавидела втихомолку, потому что путалась. Поступала больше по указке Кемала-ага. Скажет: «Пиши!» — пишу, скажет: «Не надо», — не пишу.

Он всегда с утра в сельсовет заходил, принимал посетителей, а после садился на коня и уезжал в поле. Возвращался далеко за полдень, спрашивал: «Какие новости? Из города не звонили?» Если ничего срочного не было, отпускал меня: «Иди, дочка, домой, отдыхай немножко». А я с удовольствием дневала бы и ночевала в конторе. Трудная работа совсем не в тягость мне была, я с ней как бы снова белый свет увидала.

И вот неведомый, что жил во мне и толкался иной раз, тоже настраивал оптимистически. Выписывая кому-нибудь свидетельство о рождении ребёнка, я думала: «Наверно скоро и моё время подойдёт, сама себе свидетельство писать буду. Интересно, кто там, малыш этот— мальчик или девочка? Пусть будет мальчик». А в глубине души очень хотелось дочку, хоть и не совмещалось это желание с нашей традиционной мольбой о сыне.

Мне приятно было отмечать рождение каждого ребёнка в селе. Но не одними приятными вещами приходилось заниматься. Как-то женщина зашла. Я её знала чуточку: мать Баллы, сверстника и приятеля Кепбана.

Она долго и мелодично распространялась о моих достоинствах — истинных и мнимых, сулила в будущем столько благ, что на трёх таких, как я, с избытком хватило бы. Мне было стыдно слушать беззастенчивое славословие, я не знала, куда глаза девать, перо в ручке от волнения сломала, а перо редкое было, «уточка», мне его директор школы Тойли подарил.

В конце концов выяснилось, что она ждёт от меня совсем немного: уменьшить возраст Баллы, поскольку почти всех его ровесников мобилизовали в армию, то и до него, неровен час, добраться могут. А чтобы мне легче было сделать просимое, то вот — узелок, а в узелке— тысяча рублей. Коли мало, ещё добавить можно, для хорошего человека не жалко.

Я огорчилась ещё больше, чем от сломанного пера, и растерялась. Никогда ещё мне взятку не предлагали. Да и вообще это дурное явление не бытовало в нашем селе. Можно сказать, впервые я с ним встретилась с глазу на глаз.

А просительница уже бормотала слова благодарности, совала мне узелок с деньгами.

Я руку отдёрнула, точно обожглась, затрясла кистью. Вместо растерянности злость появилась.

— Уходите, — говорю, — тётушка Патьма, пока не поздно!

И выложила ей всё, что думаю о таких, которые ловчат да выгадывают, когда народ все силы кладёт, ничего не жалеет для борьбы с немцами.

Она тоже разозлилась.

— Знаем вас таковских! С виду честней честного, а под одеялом мёд с пальцев слизываете. Почему ваш Кепбан не в армии? Надеешься, люди не знают? Люди всё знают, милая, от них волосинку в кошме не спрячешь. Кепбану возраст убавили, а моему Баллы — не надо? Ладно, посмотрим, что другие начальники скажут, которые повыше вас с Кемалом сидят!

Подхватила она свой злосчастный узелок и убралась восвояси. А я задумалась, подперев щеку ладонью. С Кепбана мысли к Тархану перекинулись: где-то он, бедняга, мается в чужих краях, двух строк не напишет, может, в живых уже нет, как внука дедушки Юсупа-ага, которому недавно похоронка пришла…

Потом про Айджемал подумалось. Не ладилась у нас с ней настоящая дружба. Не лежало к ней моё сердце — и всё тут. Почему не лежало — кто его знает. Я даже пыталась пристыдить себя за такое отношение к ней, да что толку.

Зато с Найле мы сразу нашли общий язык, словно с малых лет вместе бегали, кулпаками[6] в одно время трясли. Общительная она была, эта краснокудрая татарочка, весёлая, жизнерадостная и окружающих своей энергией заражала. Возле неё дышалось как-то легче, не то что рядом с моими стариками.

Найле заглянула в дверь, и я вздрогнула, словно она мысли мои подслушать могла.

— Сидишь? — осведомилась она. — О судьбах человеческих размышляешь? Жаль, Родену на глаза не попалась — он бы с тебя своего «Мыслителя» изваял.

— Кто такой Роден и что ему здесь нужно? — сказала я. — Пусть приходит и ваяет, могу ещё в такой позе посидеть.

— Поздновато спохватилась, душенька, — засмеялась Найле, — лет эдак на пятьдесят пораньше бы.

Она помахала рукой и исчезла. Тук-тук-тук! — простучали в коридоре каблучки её изящных сапожек. И сразу же в комнату вошёл Кемал-ага, насквозь пропылённый жёлтой лёссовой пылью. Едва переступив порог, задал свой неизменный вопрос:

— Новости есть?

— Нет новостей, — ответила я.

Он устало сгорбился на табуретке, постукивая насвайкой[7] о ладонь.

— Все колхозные земли нынче объехал. Так устал, что ты, Алма, представить себе этого не сумеешь.

Я посочувствовала.

Он тяжело вздохнул.

— Дел столько, что голову почесать некогда, а их всё подкидывают да подкидывают. Военную учёбу, говорят, налаживать надо. Как её налаживать, неизвестно. А надо. Понимаешь?

— Понимаю.

— В том-то и дело. Я, брат, тоже понимаю, да легче от этого не становится. Помогла бы, а?

— Скажете, что делать, буду делать, — я была готова на всё для Кемала-ага. — Говорите, с чего начинать. А то ходят тут всякие… слова разные говорят…

Он поинтересовался, что я имею в виду, и услышал мой чистосердечный рассказ о «визите» Патьмы-эдже.

— Боюсь её, Кемал-ага, — откровенно призналась я.

— Вздорная баба, — согласился он. — К докторше всё время придирается, слухи дурные распускает. Она, видишь ли, знахарка, лечила людей травами да наговорами, пока Найле у нас не было, а теперь считает, что та практику у неё отбила, клиентов. Мзду любит пуще сахарного бараньего рёбрышка, жадная не хуже твоего свёкра. Но ты не бойся, дура она.