Герман Дробиз - Вот в чем фокус

• Название: Вот в чем фокус
• Автор: Герман Дробиз
• Издательство: Средне-уральское книжное издательство
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7529-0024-7

Из всех книг Германа Дробиза, выходивших в Свердловске и Москве, эта — наиболее полно знакомит читателей с его творчест­вом. И не удивительно. «Вот в чем фокус» — как бы творческий от­чет писателя, за плечами которого уже тридцать лет работы на поприще юмора и сатиры. Наряду с лучшими рассказами из преж­них сборников Г. Дробиза — «Пружина» (1964), «Точка опоры» (1966), «Когда мы красивы» (1968), «Невеста из троллейбуса» (1975), «Дорогие черты» (1982) —в книгу вошло и много новых рассказов, юморесок, монологов свердловского писателя. Первые стихи, а затем и юморески Германа Дробиза стали по­являться на страницах свердловских газет в конце пятидесятых го­дов, когда автор был еще студентом Уральского политехнического института. А сегодня имя писателя знакомо не только уральскому, но и всесоюзному читателю. Рассказы Г. Дробиза печатаются в «Кро­кодиле», «Юности», «Литературной газете», «Литературной России» и многих других газетах и журналах. Немало его юморесок пере­ведено на языки народов СССР, а также на польский, чешский, бол­гарский, немецкий, итальянский.

---

СНЕГ ИДЕТ

Снег идет, снег идет.

Хоровод снежинок за окном. Кружатся, кружатся... Почему я становлюсь таким мечтательным, когда идет снег? Таким задумчивым?

Снег идет, снег идет.

Нежно заштрихованы сумерки. Что-то просыпается во мне — печальное, неясное. Словно кто-то играет на виолончели.

Снег идет, снег идет.

Мельтешит под фонарями. Растут сугробы. Уткнув­шись в воротники, спешат прохожие. А у меня тепло, пусто, тихо. Я один. Нет жены, нет детей. Горстка па­пиросного пепла на столе. Остывший чай в стакане. Дом мой, дом, обитель неуюта.

Снег идет, снег идет.

Синевой наливаются окна. Тихо поет виолончель. Ког­да-то и я пел. Танцевал даже. Были друзья. Было ве­село. Рано или поздно молодость кончается.

Снег идет, снег идет.

Стылостью тянет из форточки. Стылостью, морозом. Неудачники всегда зябнут.

Снег идет, снег идет.

Почему-то мне представляется, что где-то там, в тем­ных небесах, среди пухлых облаков, громоздится и бес­прерывно работает гигантская снегоделательная машина. Воображается, что придумал ее я. Что мне дали пре­мию. Что я поехал на юг. Познакомился с красивой девушкой. Мы бродим по набережной, укрывшись про­зрачным плащом, обдаваемые брызгами прибоя. Волосы ее касаются моей щеки.

Снег идет, снег идет.

Что-то изменилось в его ровном густом потоке. Ка­кие-то паузы, пустоты. Машина сломалась, что ли? Как это мне знакомо — спад, невезение, хандра. Ни юга, ни девушки. Никого из близких. Пустая квартира. Горстка папиросного пепла на столе. Пой, рыдай, виолончель!

Снег идет, снег идет.

Заканчивается. Последние снежинки проносит ветер. Роскошно сверкают сугробы. Прохожие опускают ворот­ники, идут не спеша, переговариваются. Толпы молоде­жи — шум, смех, летают снежинки. Замолкла виолон­чель. Врать больше не хочется. Есть у меня и жена, и дети, и друзья. Сейчас все они здесь, в моей уютной квартире. Друзья смотрят телевизор, жена готовит ужин, а дети носятся по комнатам и распевают: «Снег идет! Снег идет!»

В конце концов, снег — это атмосферные осадки в виде белых хлопьев, представляющих собой кристал­лики льда. Со школьных лет помню. Кристаллики льда, и ничего больше. Но почему я становлюсь таким меч­тательным, когда идет снег? Таким задумчивым?

ХОЧУ БЫТЬ ОПТИМИСТОМ

Обращаюсь неизвестно к кому, потому что шум та­кой, что не поймешь откуда.

Прошу оградить меня от сенсаций, которые ежеднев­но обрушивают на мои органы чувств пресса, радио, телевидение, реклама и другие источники. Каждый день узнаю о наводнениях, ураганах, гибели под колесами, о спортивных рекордах, изобретениях, похищениях века.

Во-первых, мне столько не надо, не успеваю усваи­вать. Вместо того чтобы работать, постоянно размыш­ляю: где мафиози спрятали семь картин Пикассо? И не связано ли столкновение паромов на Филиппинах с ван­дализмом болельщиков на стадионах Англии? Не одна ли рука все это направляет?

До чего дошло: однажды к концу программы «Время» загорелся мой новенький цветной телевизор, а я решил, что это передают пожар в Бразилии. Уже только ког­да через окно влез пожарный и окатил меня из брандс­пойта водой, а из-под маски — родной речью, задумал­ся: откуда рядовому бразильскому пожарнику знать это специфическое русское выражение?

Во-вторых, у меня свои интересы, и пора бы это учитывать. О том, что в Швейцарии пенсионер склеил из спичек макет Эйфелевой башни, мне сообщили семь газет и две программы радио. Зачем мне это нужно? Пусть лучше меня проинформируют, куда делись спички в нашем магазине. По дворам горят костры, поддержи­вая огонь для курящих, но уже замечены неизвестные люди, которые коптят рыбу и окорока.

Вчера по телевидению показали всемирный конгресс мэров. Три тысячи мэров. Мне столько не надо! По­кажите одного, покажите мне председателя нашего гор­совета, я его никогда не видел. Говорят, интересный че­ловек. А если ему некогда, покажите ему меня, он меня тоже не видел. Может быть, ему интересно: что за люди живут у него в городе?

В «Очевидном-невероятном» мне показали мю-мезоны, у которых не хватает хрю-трезонов, и все-таки они вертятся. Я этого все равно не понял! Я им написал: «Объясните что-нибудь более очевидное. Например, по­чему бутылки из-под молока не надо мыть, они сразу чистые? Это же невероятно!»

Спрашивается: что же нужно лично мне? Отвечаю: нужна информация, непосредственно касающаяся меня, моей семьи, моей работы. Кто меня проинформирует: любит ли меня жена, уважают ли дети? Каждый день включаю радио — об этом ни слова. Жутко интересуюсь, пойду ли на повышение, как пятый год обещают? Каж­дый день открываю газеты — об этом ни гугу.

Зимой у меня в гардеробе свистнули шапку. Выз­вал милицию. Проинформируйте, кто это сделал. Не зна­ем. Найдите. Не можем, у нас не хватает людей. Хорошо, сообщите через газету: у такого-то свистнули шапку, милиция данными о преступнике не располагает. «То­варищ, это несерьезно». Несерьезно? А почему в газете напечатано, что из замка барона Гильденбрунского, что в Сан-Марино, похищена уникальная коллекция ры­царских подвязок? Полиция заявила, что не распола­гает никакой информацией о преступниках. Значит, нашим читателям урон барона важней моего урона?

А между тем если бы напечатали на весь город, что у меня свистнули шапку, а найти не могут и не смогут никогда — клянусь, я после этого прекрасно рабо­тал бы и с оптимизмом глядел в будущее, хоть и с не покрытой в мороз головой. Потому что оптимист — это хорошо информированный человек. Даже если он инфор­мирован, что его не любят, не ценят, не повысят, что ему не найдут, не достанут, не продадут,— главное, что он это знает.

И если он знает главное, тогда, коли уж так хо­чется, сообщайте ему о наводнениях и похищениях века — у него это, влетя в одно ухо, вылетит в дру­гое, не нанеся ни малейшего ущерба производительно­сти его труда.

ЧЕЙ РЕБЕНОК!

— Не знаю, как вам представиться. Вообще-то я — ребенок. Только не знаю чей. Не знаю даже, мальчик я или девочка. Потому что я еще не родился. Все как-то не получается. Не везет...

Вот, помню, собрался я появиться у одних. Чудесная пара. Студенты. Он в своем общежитии, она — в своем. Все по подъездам целовались. Когда целуются в подъ­ездах, до меня уже недалеко. Но и не близко. Им бы, чудакам, пойти в райисполком и сказать: «Здрасьте! Мы очень любим друг друга! И очень хотим ребенка. Дайте нам, пожалуйста, квартиру!» И им наверняка бы тоже сказали: «Здрасьте!»

Вот следующая пара, у которой я собрался появить­ся, эти — дело другое. Эти сразу решили: сначала квар­тира. Потом дача. Потом машина. И вот уж тогда...

И как только они всего этого добились, сразу пошли к врачу. И врач им сразу сказал: «Бабуся! Дедуся! Противопоказаний к уходу за внуками не имеете!»

Помню еще одну пару. Там вопрос стоял так: или я, или собака. Вопрос был решен в пользу животного. Потому что я еще буду неизвестно какой, а собака уже с медалями. И потом они боялись, а вдруг я вы­расту нервный, как мама? Или дерганый, как папа? А собака была абсолютно нормальная. Вот только не давала включать телевизор. Ее однажды артист Леон­тьев напугал, и она решила: когда ни включить теле­визор — всегда будет Леонтьев. А так — нормальная собака. Единственная странность: не разрешала медали с себя снимать. Так и спала, в медалях. И поперек кровати. Они ее, конечно, просили ложиться вдоль, но доги, как известно, очень упрямые. Лежали они как-то втроем, все поперек... Муж стонет, дог храпит, медали брякают, а жена говорит: «Представляешь, еще бы и ребенок был. Ужас!»

А однажды я в Средней Азии... едва не появился. Там с этим быстро. Главное — свадьбу сыграть. И вот уже все, казалось, было готово. И жених согласен, и родители невесты. Уже и помещение под свадьбу нашли. Колхозный стадион. И буквально из-за пустяка не дого­ворились. Жених стадо баранов пригнал — калым. От­сталый обычай. Во всей торговле новые методы: кре­дит, рассрочка, а невест по-прежнему за полную стои­мость покупают. И вот родители сто баранов требуют, а жених уперся: девяносто.

—   Как тебе не стыдно! Мы тебе не что-нибудь даем! У нее диплом отличницы, это ценить надо?

—   А у меня какой диплом? Я кандидат исторических наук, я по калыму диссертацию защитил, а вы мне баранов считать будете?

Что еще вспомнить? Несколько раз в мезальянсы по­падал. Мезальянс — это неравный брак: он — инженер, она — проводница. Естественно, ее семья против. Или, наоборот: он — товаровед, она — учительница. Ну, ко­нечно, делается это деликатно. Юношу отводят в сто­рону, говорят: «Видишь, при ней про пересортицу го­ворить неудобно, не поймет. Человек не нашего круга. А где живет? Вот видишь. Нет уж, давай поищем в своем кругу, в своем квадрате, а в идеале — в своем треугольнике. Посмотри, у предместкома какая дочь вымахала — твой человек!»