Сергей Юрьенен - Музей шпионажа: фактоид

• Название: Музей шпионажа: фактоид
• Автор: Сергей Юрьенен
• Издательство: Franc-Tireur
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 9780557020928

ФАКтоид — это еще и просто «мелкий факт». Истине соответствующий, но несущий малозначительную частицу информации. Как например: самая распространенная в мире фобия — это ophidiophobia, страх змей. Или: автор предлагаемого вашему вниманию Фактоида четверть века работал в международном эфире. Или: на протяжении многих лет в подчинении автора (моем, господа) находился тайный советский агент, считавшийся одним из самых ценных приобретений на радио «Свобода»…

---

— Давайте где-нибудь присядем? Я бы вас пригласила туда, наверх, но там сейчас такой беспорядок…

— Вы в Мюнхене впервые?

— Ха! У меня такое впечатление, что я впервые в Европе. Я ведь здесь не была ни разу с тех пор, как мы с Фрэнком улетели из Парижа. А это было, дай Бог памяти, еще при Генерале!

Оделия предложила мне взять на себя инициативу, и я, переглянувшись с Констанс, решил не покидать «Арабеллу», где как раз на нашем уровне есть ресторан, который, по меньшей мере, не шокирует человека, родившегося и до восемнадцати лет прожившего все же во Франции.

— Die… die… Что это значит? Я же должна буду мужу написать?

— Die Ente von Lehel. «Лехельская утка».

— А Лехель? — уточнила она, несколько разочарованная не-романтичностью названия.

— Квартал тут ближе к центру Мюнхена, где, видимо, они водились. Хотите утку?

— Ой, я даже не знаю! Никакого аппетита!

Но последовало и confit, и consome — в меню Оделия прекрасно разбиралась, и хотя для начала попросила кока-колу со льдом, перешла затем на сент-эмильон, в котором и осталась даже после того, как нам открыли вторую бутылку.

Корпорация, естественно, оплатила roundtrip, и Оделия прилетела мгновенно — насколько можно было осилить семнадцатичасовой трансатлантический маршрут Глубинка-Чикаго-Нью-Йорк-Лондон-Мюнхен. Бросая взгляды на необычных соседей-едоков [(из Саудовской Аравии: один мужской столик, три гаремно-женских)] Оделия рассказывала перипетии путешествия почти в пять тысяч миль, которому предшествовало то, о чем мы уже узнали: внезапное известие от господина с таким смешным акцентом, стремительный семейный совет с Фрэнки, он у меня все еще работает, а вечером с детьми, племянниками Летиции, и, хотя видели они свою belle tante, красавицу-тетушку только на фотографиях, но все решили единогласно: надо лететь! Буквально вытолкнули в Европу, обещав присмотреть за отцом, чтобы в ее отсутствие Фрэнки не увлекся фаст-фудом — ну и далее про холестерин, который Оделия называла, разумеется, «холестеролом»…

Констанс взяла на себя застольный разговор, а я пил, стараясь при этом не курить, и чем больше пил, тем глубже впадал в угрюмость, и не от дефицита никотина.

Я пытался представить, как они существовали в Париже а trois. Эта семья без мамы. Но на что я мог тут опереться? Только на фотографии. А на французских снимках 50-х — глянцевых и с фигурным обрезом — Летиция, то есть, еще Зоя, три дня назад покончившая с собой, была неизменно хорошо одетой (о, этот парижский шик!), всегда улыбалась, и отнюдь не криво, а так, что рассеивала даже тень сомнения в том, что недостаточно счастлива. Ничего не читалось. Как такое возможно? Когда девочку сберегли во время оккупации только ради того, чтобы она заменила свою мать, а диакону жену. И эта, младшая, Оделия. Не подозревающая, что мне известна фамильная их тайна под названием «инцест». Выполняя обязанности своей матери, старшая, должно быть, думала, что тем самым защищает младшую. Все знающую, все понимающую, подрастающую во все более тревожном предвидении, что ей тоже придется заменять — но уже старшую сестру. Случилось это или нет? Покрыто мраком забвения. Во всяком случае, как только Оделии стукнуло пятнадцать, она выскочила за авиамеханика с американской военно-воздушной базы. Видимо, младшей тоже было, от чего бежать, и лучше всего — как можно дальше, sauve qui peut[4], хотя сама Оделия сейчас проводит мысль, что просто, как заповедано, последовала без оглядки за супругом задолго до того, когда де Голль в порядке своей стратегемы «Оборона по всем азимутам» прекратил военное присутствие Америки на территории «Гексагона».

Тем самым — что? Бросала старшую на полный произвол Степана. Не сознавать не могла. С одной стороны, нет в мире виноватых, с другой — куда же деться от такой вины? И облегчение, которое сейчас испытывает Оделия, есть чувство если не ложное, то всецело поверхностное. Ничто не кончается с исчезновением того, кого мы предали. Пусть даже имея на стороне самозащиты сам закон самосохранения, толкнувший к бегству в Америку.

Перед десертом пожилая младшая сестра поднялась в квартиру старшей, чтобы вернуться с бледно-желтой папкой тонкого картона, из которой стала выкладывать на скатерть фото спасенной за океаном жизни. От парного снимка, на котором она почти девочкой — от счастья глаза выскакивают! — прильнула к авиамеханику с лычками US и в пилотке набекрень — щека к щеке, ухо к уху, до той серии, где тоже она, но в которой совсем не узнать парижанку, зримо ставит на ноги своих новосветских детей, на нее непохожих, высоченных, тонкошеих, лопоухих — в черных мантиях и головных уборах выпускников хайскул. Долг исполнен. Вот, что хотела она сказать этой визуальной демонстрацией. Не для себя же, любимой, выживала?

Я расплатился, и мы расстались, довольные друг другом, а на следующий день ее привел ко мне херр Тодт — с просьбой показать рабочее место Летиции.

Мы шли коридорами, на нас бросали взгляды.

— Этот мистер… — сказала Оделия заговорщицки, как своему.

— Тодт?

— Он очень любезен.

— Оделия: вы налогоплательщица. В конце концов, на ваш трудовой доллар все это существует.

— Ах, вот как?

Дверь в комнату Летиции была открыта. Бросилась в глаза прореженность на стеллаже. Вот и Большой Англо-русский исчез. Мародерством, конечно, не назвать, но сотрудники не преминули подсуетиться. Я оставил Оделию и закрыл за собой дверь, чтобы она без комплексов могла забрать все, что ей было интересно. Как ни странно, ей было интересно все — или почти. Пришлось разыскивать картонку. Повторяя, что не хочет меня задерживать, Оделия переворачивала туда один выдвижной ящик за другим. Ничего предосудительного, тем более, что у Летиции был пунктик — канцелярские принадлежности. Игнорируя то, что бесплатно предлагает нам радиосклад, Supply, тратила кучу денег на все эти вспомогательные мелочи с лица, так сказать, необщим выраженьем. Уж не знаю, по какой причине. Инфантилизм? Врожденное чувство красоты?

— А это кто тут у неё?

Американская сестра из самого нижнего ящика достала застекленный снимок в черной железной рамке. Подписанный… Причем, обоими. В два, так сказать, автографа, над которыми чей-то профессиональный объектив выхватил для потомков жанровую сцену радиопроцесса бо-х годов XX века: младший сотрудник перенимает профессиональный опыт у старшего. С почтением наклонясь. Глядя в газету, куда старший, с лицом грубоватым и по известной причине несколько набрякшим, сдвинув брови, указует пальцем.

Вглядевшись, можно прочесть и заголовок:

НА СЛУЖБЕ У РЕАКЦИИ.

Диакон — чин нижайший, однако в иерархии священнослужителей. Job description[5] по этой специальности такой: наблюдать за тем, чтобы в церкви все было благообразно и по чину, указывать каждому место в храме, составлять отчеты о поведении и нравах верующих для представления епископу. По указанию епископа, диаконы распоряжаются церковным имуществом: раздают милостыню, заботятся о содержании сирот, вдов и вообще всех, на кого распространяются церковные пособия. Будучи помощником при богослужении, самостоятельно совершать они его не могут, поэтому должность в принципе необязательна.

Но был ли диаконом Степан? Может быть, сообразно ненависти за то, что он с ней сделал, Летиция повысила своего отца в статусе, тогда как на самом деле был он не священно-, а просто церковнослужителем — иподиаконом, пономарем, псаломщиком, чтецом либо алтарником. Ясно одно. Такси он, как положено белогвардейцу, не водил. И не работал на заводах Рено или Андре Ситроэн. Ясно также, что в любом из перечисленных занятий по церкви был Степан авторитетным членом паствы, которую следом за младшей сестрой покинула и Зоя. Не самая мятежная девушка, порожденная русской эмиграцией. Но полный разрыв. Не только с данным приходом. Но и с верой отцов.

Бежать в Америку было необязательно. Зоя просто ушла из русскоязычной Франции.

И назвалась Летиция.

Laetitia.

[Letic’ia]

* * *

Как раз был период бунта девушек, смутно-непредвиденных, переменчиво-поверхностных, экзистенциально-загадочных, живущих Au bout de souffle — На краю дыхания. В этой обобщенной роли и приходится представлять себе Летицию, «твердых фактов» о том периоде не оставившей. Вряд ли в мир кино она попала «прямо с улицы», а если и так, то «улицу» надо понимать, как «большие магазины», Галери Лафайет, Прэнтан, где и поныне с выносных лотков торгуют юные парижанки, в свободное время бьющие копытцами в очередях на «кастинг». Она только усмехалась, когда я говорил: «Дай мне угадать… И тебя тоже открыл Роже Вадим?» — «Месье Племянникофф?» — «Что, — удивлялся я, — он тоже русский?» — «Роже Владимир Игоревич… Сын царского диломата». Из первой волны эмиграции возникло немало французских киноперсон, сознательно вуалирующих свои русские корни, но, несмотря на поразительную красоту и загадочный charme slave, славянский шарм, Летиция не стала Мариной Влади, хотя и оказалась причастной к большому французскому кино 50-60-х, попав в штатную свиту экранной сверхзвезды, которой самой еще не было тридцати: старше Летиции, но всего лишь года на три. Летиция стала ее доверенным лицом. Конечно, знала Алена. Конечно, он не пил одеколон. Знала всех, будучи формально секретаршей. Да. Свой кабинет… «Ну, расскажи про оргии», — приставал я, охочий до грязи, во время совместной работы по чистке (элиминации бесконечных советских «бэ» и «мэ» и прочего косноязычия агонизирующего тоталитаризма) и сокращению программных материалов. Антенны, конечно, направлены были на Восток, но мне мерещился Париж. Большой экзистенциальный либертинаж. Эманации небожителей. Литры всосавшейся амброзии, дарующей бессмертие в модусе вечной юности. Предполагаемый реципиент, Летиция туманно улыбалась в своих наушниках (одновременно слушая советский бред). О, эта киногрязь тех олимпийских лет. Прах, пыль. Рассеявшийся по ветру.