Владимир Мартынов - Явка в Копенгагене: Записки нелегала

• Название: Явка в Копенгагене: Записки нелегала
• Автор: Владимир Мартынов
• Издательство: ОЛМА-ПРЕСС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-87322-967-8

Книга повествует о различных этапах жизни и деятельности разведчика-нелегала «Веста»: учеба, подготовка к работе в особых условиях, вывод за рубеж, легализация в промежуточной стране, организация прикрытия, арест и последующая двойная игра со спецслужбами противника, вынужденное пребывание в США, побег с женой и двумя детьми с охраняемой виллы ЦРУ, возвращение на Родину.

Более двадцати лет «Весты» жили с мыслью, что именно предательство послужило причиной их провала. И лишь в конце 1990 года, когда в нашей прессе впервые появились публикации об изменнике Родины О. Гордиевском, стало очевидно, кто их выдал противнику в том далеком 1970 году.

Автор и его жена — оба офицеры разведки — непосредственные участники описываемых событий.

---

Две пришедшие девицы идут нарасхват. Мы с ними упоенно танцуем по очереди.

— Какие же вы еще мальчики! — говорит разочарованно одна из них.

Понедельник. Семь часов утра. Серый мглистый прибалтийский рассвет. Оглушительные звонки в коридорах.

— Подъем! — кричит старший лейтенант Лосев, заглядывая в каждую спальню. — Открыть окна-двери! Проветрить помещения! Кислятину тут развели! Всем во двор! Надеть брюки, сапоги и нижние рубашки!

Заспанные, бегом спускаемся с третьего этажа в темноту двора, в моросящий дождь. Делаем зарядку, затем пробежку, возвращаемся в казарму, заправляем постели. Перед завтраком выстраиваемся в коридоре на утреннюю поверку. Взводный придирчиво осматривает наши две шеренги, проверяет, блестят ли пуговицы, подшиты ли белые воротнички, начищены ли сапоги. В 8.30 завтрак. В 9.00— занятия. В языковых подгруппах по десять человек.

— Встать, смирно! — командует командир подгруппы уже на английском языке. — Товарищ преподаватель! Группа 1/5 к занятиям готова!

После занятий (а их три пары) — обед, затем отдых до 17.00. Обязательная самоподготовка до 20.00. Ужин. Затем снова самоподготовка. В 23.00 отбой. И так изо дня в день, изо дня в день, все четыре года. В субботу местные ночуют дома. Иногородние должны возвратиться в часть до 24.00.

По окончании института я был направлен в двухгодичную разведшколу. Затем еще два года индивидуальная подготовка в особом резерве (нелегальная разведка). Поездка в Египет. Затем несколько месяцев дома.

И вот я здесь, на берегу Рио-де-ля-Платы. Сижу на камне, свесив ноги в теплую мутноватую воду реки. Вокруг ни души. Вдалеке на пляже резвятся дети. В туманной дымке видна эстакада, усеянная рыбаками. Несмотря на ностальгические думы, настроение праздничное. День Великой Октябрьской Социалистической революции всегда был для нас самым большим, светлым праздником. Захотелось петь. Спел вполголоса «Широка страна моя родная», «Варшавянку», «Мы кузнецы, и дух наш молод», «Замучен тяжелой неволей», чапаевского «Черного ворона», «Подмосковные вечера», «Любимый город может спать спокойно» и многие другие. Здесь, как никогда, проникаюсь сознанием важности и ответственности своей опасной миссии и думаю о том, как ее получше выполнить и оправдать доверие партии и правительства, пославших меня сюда. Вечер, но еще тепло. Решаю перед возвращением искупаться. Делаю заплыв к бую морского канала и уже повернул было обратно, как вдруг слышу детский голос: «Сеньор, сеньор! Вон там мучачо! Он боится плыть к берегу!» Подплываю к красному бую, вижу худощавого парня лет двадцати, судорожно вцепившегося в буй и уже посиневшего от холода. Вокруг больше никого.

— И долго ты тут собираешься сидеть? А ну, поплыли! Поплыли, тебе говорят! Да расстанься ты со своим буем и плыви! Я тебя буду снизу поддерживать. Да ты не бойся! Я хорошо плаваю. Давай, давай, отпускай свой буй! А не то смотри! Я вот сейчас уплыву и оставлю тебя тут ночевать. Ну все, я поплыл обратно. — И я сделал вид, что намереваюсь его покинуть.

С округлившимися от ужаса стеклянными глазами парень наконец оторвался от красного конуса, покачивавшегося на волнах. Я сразу подхватил его под мышки, но когда переводил руку под его живот, чтобы поддержать его снизу, он вдруг, испугавшись чего-то, схватил меня мертвой хваткой за шею, да так, что у меня в глазах потемнело. Мы оба пошли на дно. Зная об этих «штучках» тонущих из пособия по спасению утопающих (я ведь как-никак готовился стать моряком), я был настороже. Свободной рукой слегка двинул его в солнечное сплетение. Он обмяк и выпустил меня. Вырвавшись из его объятий, я схватил его за волосы и, бешено работая ногами и рукой, вытащил на поверхность. Загребая свободной левой рукой, мы медленно плывем, приближаясь к песчаной полосе пляжа. Мальчонка плывет чуть впереди, постоянно оглядываясь на пас. Спасенный вдруг снова затрепыхался, но быстро понял, что вырываться бесполезно: я его так сжал, потянув за предплечье, что он даже застонал.

— Сеньор! Сеньор! Тут уже дно! — крикнул мальчишка. И он был прав: вода здесь уже была чуть выше пояса, а мы все плыли и плыли. На пляже собралась толпа. Я отпустил пария. Он вышел на пляж и, упав ничком на песок, начал блевать и надсадно кашлять. Успел наглотаться воды. Я быстро направился к своему мотороллеру. Вытерся насухо полотенцем, оделся и, запустив двигатель, поехал в направлении города. Лавры спасателя мне были ни к чему.

Быстро упала ночь. Я ехал по набережной в сторону порта. Отыскал взглядом среди многих судов, стоявших в порту, то, единственное, которое имело трубу с красной полосой и золотистыми серпом и молотом на ней. Я из газет знал о приходе в порт советского судна. С кормы свисал красный флаг. Немного сбавив ход, мысленно поклонился частице моей родной земли, поздравил с праздником наших моряков. Это был мой своеобразный ритуал первых лет на нелегалке. В последующие годы от этого ритуала пришлось отказаться, так как это был ненужный риск. Теперь пора и домой.

Дома, поужинав у сеньоры Кармен, пошел к себе, где поднял рюмку коньяку за Родину, за своих родных, за весь советский народ. Затем вставил в ухо наушник и послушал московское радио. Так я отметил 44-ю годовщину Октябрьской революции. Так или иначе, но эту дату я отмечал каждый год.

Транзисторный приемник, рекомендованный Центром, пришлось искать довольно долго, но то, что мне было нужно, я так и не нашел. В магазинах было полно всяких транзисторов, но мне нужен был приемник с определенным диапазоном коротких воли. Стал искать по объявлениям в газетах.

В конце концов у одной швейцарки по сходной цене купил «Зенит-трансосеаник», и хотя это было не совсем то, однако худо-бедно на нем можно было принимать радиограммы из Центра. А поскольку прохождение волн чаще всего было плохим (тогда еще не было спутниковой связи), пришлось приобрести недорогой транзисторный японский магнитофон с регулятором скоростей, который меня здорово выручал. Вначале передачи из Центра велись ранним вечером, что было для меня крайне неудобно: то сеньора Кармен позовет, то придут приятели по военной службе, то кто-нибудь позвонит по телефону, вот и приходилось выбегать, а магнитофон, установленный в тумбочке, тем временем продолжал записывать передачу, что было, разумеется, небезопасно. Записать затем шифровку на бумагу, стереть пленку и расшифровать текст отнимало не так уж много времени. Затем я добился, чтобы Центр давал радиосеансы в удобное для меня время: поздним вечером или за полночь, хотя слышимость еще больше ухудшилась, и если бы не магнитофон, вряд ли я смог бы выловить морзянку Центра из какофонии звуков эфира. А поскольку каждая передача повторялась трижды, затем еще раз через два дня, то я все же имел возможность полностью записывать радиограммы.

Между тем служба в армии продолжалась. Поскольку проблемы языкового порядка постепенно сглаживались, меня, как, впрочем, и других солдат, стали посылать с пакетами то в Министерство обороны, то в Генштаб, а однажды даже в СИДЭ.

— СИДЭ— это что? — спросил я у сержанта Санторни.

— О, это очень уважаемое учреждение, — сказал он, загадочно улыбаясь. Так же улыбался и стоявший неподалеку Рауль. — СИДЭ — это Сервисио-де-Информасьонес-дель-Эстадо, — сказал он, поднимая вверх указательный палец и вручая мне запечатанный сургучом конверт. «Чего это Санторни так улыбается? Может, в этом пакете какая-нибудь информация обо мне?» — подумал я, принимая пакет.

СИДЭ— служба госбезопасности, выполняющая в стране функции контрразведки. Перед самым отъездом я довольно основательно занимался полицейскими органами и спецслужбами Аргентины. Вот только не предполагал, что пройдет несколько лет и мне придется довольно близко познакомиться с этой уважаемой службой.

Рождество Христово— самый большой религиозный и семейный праздник в Америке и Европе.

В ночь с 24 на 25 декабря родственники и друзья за праздничным столом в торжественном молчании подымают бокалы в память об усопших, поют или слушают рождественские песни и мелодии. В магазинах идет бойкая торговля. «Папа Ноэль» (Дед Мороз), одетый в белую шубу, в тридцатиградусную жару ходит по домам, разнося подарки детям. Праздник отмечает вся страна от мала до велика, и богатеи и бедняки, первые— с шампанским, вторые— с сидром, который здесь недорогой, но отменного качества. Парламент уходит на рождественские каникулы.

Сеньора Кармен пригласила меня на рождественский ужин. За круглым столом собралось с дюжину гостей. Здесь конечно же был доп Альберто, сестра сеньоры Кармен, отставной генерал-авиатор— убежденный перонист, отставной полицейский с дочерью, другие родственники. После традиционного поминовения усопших началось настоящее веселье. Дон Альберто был в ударе. Его гитара не умолкала. Танго, маланги, пачанги, креольские песни, песни гаучос, жанр «портеньо» (столичный фольклор) — все это он без какого-либо перерыва мастерски исполнял басом, сверкая очками и обливаясь потом, взбадривая себя время от времени белым вином. Вентилятор гонял по комнате нагретый воздух. Пели хором незнакомые мне песни (надо было бы мне выучить несколько популярных песен, а то сижу, как немой) и конечно же невероятно благозвучное танго «Каминито». Бокалы постоянно наполнялись добрым вином. Гвоздем программы была «паэлья-а-ля-валенсиана»: на огромной сковороде, на фоне желтого от шафрана риса, красовались поджаренные креветки, мехильонес (морские ракушки) и какие-то еще немыслимые, экзотические дары моря, ярким пламенем горели стручки красного перца. Над всем этим горкой румянились жареные цыплята. Это было истинно испанское блюдо, эта паэлья, над которой сеньора Кармен с сестрой колдовали с самого утра. В полночь все вышли в сад. Над городом взлетали ракеты, грохали петарды, летали «каньитас воладорас»— миниатюрные ракеты на лучинке. Отовсюду слышался собачий лай. Затем — снова за стол. Гуляли до самого утра. Сеньора Кармен веселилась до упаду — ела, пила, пела, исполняла испанские танцы с кастаньетами. Жару она просто игнорировала. Обмахивалась веером, опрокидывала стаканчик вина и снова пускалась в пляс.