Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 1

• Название: Грехи отцов. Том 1
• Автор: Сьюзан Ховач
• Издательство: Олма-пресс
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-87322-293-2

Грехи, содеянные в юности, неминуемо приводят к краху и разрушению личности, неизбежно отражаясь на следующих поколениях. Изломанные судьбы героев романа, переживающих душевные драмы, любовные трагедии и профессиональные неудачи, яркий тому пример.

Главная героиня Вики Ван Зейл, наследница многомиллионного состояния, становится жертвой честолюбивых амбиций своего отца и первого мужа, ее жизнь проходит в борьбе с темными силами, но она находит в себе мужество противостоять им.

***

Вики, дочь финансового магната Корнелиуса Ван Зейла, мечтала об одном — о любви и спокойном счастье. Но железная воля отца постоянно встает на ее пути, а его холодный деловой расчет ломает такой хрупкий и нежный мир чувств девушки. Словно тяжелая карма родительского прошлого ложится тяжким грузом на плечи Вики, обреченной вечно бороться с ударами судьбы, теряя любимых и близких людей, и с отцом, к которому она несмотря ни на что привязана…

Сюзан Ховач родилась и училась в Англии. С 1964 года живет в США. Член Гильдии писателей, Сообщества писателей и Лиги писателей Америки. Работает в разных жанрах — мистического триллера, реалистической повести, семейной саги. В основе увлекательных сюжетов семейных саг Ховач нередко лежат события всемирной истории, искусно «осовремененные» писательницей.

---

— О, ради Христа! — Он вскочил на ноги. Каждый мускул, казалось, напрягся от злости. — Не морочь мне голову этой женской романтической чепухой. Вики не хочет выходить замуж за Себастьяна! Алисия, все, что связано с этим парнем, делает тебя неврастеничкой. Я всегда молчал, потому что не хотел причинить тебе боль, но сейчас я вижу, что мы уже дошли до такой стадии, когда нельзя молчать. Это слепое обожание Себастьяна несправедливо по отношению к Эндрю и только наносит вред самому Себастьяну!

— Ты никогда не любил Себастьяна, — сказала я. — Никогда.

— Это совершенно неверно и показывает, как неврастенически ты все воспринимаешь! Послушай, Алисия. Ты должна быть благоразумна. Нельзя заменить реальность миром грез, в котором твой сын женится на моей дочери и они произведут полдюжину детей, которые заменят наших детей. Ты должна вернуться к действительности и понять, что эта мечта никогда не воплотится в жизнь.

— Но я действительно верю… со временем…

— Нет, к сожалению. Пожалуйста, не думай, что я черств, нет, я не такой; в нашей жизни произошла трагедия, и я это осознаю. Однако мы должны с этим смириться настолько, насколько нам это удастся. Мне это в каком-то смысле легче сделать, потому что у меня есть работа, а твой мир здесь, на Пятой авеню, и ты могла бы вести более полную и интересную жизнь, чем та, которую ты ведешь в настоящее время. Вместо того чтобы проводить так много времени, смотря мыльные оперы, почему бы тебе не выйти в свет, не повидаться с друзьями, возможно, не вступить в одно или два новых благотворительных общества? Если бы ты проводила свое время более разумно, я уверен, твоя жизнь не так бы тебя разочаровывала, так что, пожалуйста, сделай попытку вырваться из окружающей тебя рутины. Мне не хотелось бы однажды прийти домой и застать тебя в нервном припадке.

— В том, что у меня будет нервное расстройство, — в ярости обрела я дар речи, — ты должен обвинять только себя. Не по моей вине у нас не было детей.

Спальня была ярко освещена. Невозможно было скрыть выражение наших лиц. Секунду мы стояли неподвижно, как будто были загипнотизированы ослепляющей ясностью, а затем Корнелиус сделал шаг назад. Его лицо стало белым как полотно.

— Почему я не должна проводить время, наслаждаясь мыльными операми? — сказала я. — Это лучше, чем сидеть и думать о детях, которых ты не дал мне. И это, разумеется, лучше, чем думать о муже, от которого не было никакого толку в постели.

В наступившем молчании я решила, что не сказала этого вслух. Я не могла такое сказать вслух, потому что не могла быть такой злобной.

Корнелиус отступил еще на шаг. В его глазах застыла боль, и я знала тогда, что слова уже сказаны, и ничто не может заставить забыть их.

Слов больше не было. Я смотрела на его лицо и видела, как оно до неузнаваемости исказилось от горя. Он продолжал отступать, пока не натолкнулся на стол, и тогда он повернулся, открыл дверь и, спотыкаясь, вышел в коридор.

— Корнелиус! — ко мне вернулся голос, но было слишком поздно. Я побежала за ним по длинному коридору, по красному ковру до площадки главной лестницы, и все это время выкрикивала его имя. Я увидела, как он проходил через холл, но он не оглянулся. Ступеньки казались бесконечными. Мои комнатные туфли неистово шуршали по мраморному полу. — Корнелиус! — рыдала я, — Корнелиус! — Я бросилась из парадной двери и на полпути через палисадник догнала его и повисла на его руке.

Он отбросил мои руки.

— Прекрати вопить, — сказал он резко. — Прекрати немедленно.

— Корнелиус…

— Мне нечего сказать тебе. Отпусти меня.

Он пошел к воротам, и, когда я попыталась снова схватить его, он толкнул меня так сильно, что я упала. Булыжники были как куски льда. В доме слуги зажгли свет, разбуженные шумом, и, сгорая от стыда, я стала красться к крыльцу. Как только я добралась до библиотеки, охрана устремилась в холл.

Я ждала, надеясь, что он вернется за телохранителем или машиной, но он не вернулся, и когда в доме воцарилась тишина, я, наконец, поднялась на цыпочках наверх и затаилась в его спальне.

Он вернулся на рассвете.

Я все еще его ждала, но приняла три успокоительные таблетки и была спокойна.

Когда он вошел в комнату, он не обратил внимания на кресло, в котором я сидела, а подошел к окну, отдернул портьеры и стоял, устремив взгляд на Центральный парк. Наконец он сказал, по-прежнему не глядя на меня:

— Я только не могу понять, почему мы так долго и бессмысленно боролись.

— Корнелиус, дорогой…

Он обернулся.

— Пожалуйста! Не надо больше сцен! С меня достаточно!

Я попыталась собрать все свое хладнокровие. Очевидно, я могла смягчить его боль, лишь притворяясь спокойной. Я не должна была давать волю эмоциям. Мало ему было своего горя, чтобы еще справляться с моим.

— Ты ходил к кому-нибудь? — спросила я абсолютно бесцветным голосом.

— Да.

Мое поведение, казалось, ободрило его. Он все еще не мог смотреть на меня, но сел на стул рядом и начал снимать ботинки.

— Ты…

— Конечно. Все было чудесно. Как будто я никогда не был болен. — Он бросил тапочки через комнату и уставился на них.

— Проститутка?

— Господи, нет! Ты можешь не быть обо мне слишком высокого мнения, однако я еще не пал так низко, чтобы платить за это.

— Тогда кто же она?

— Ты ее не знаешь. Ее зовут Тереза, не запомнил ее фамилии. У нее какая-то безобразная польская фамилия. Это новая девушка Кевина, из тех, кого он нанимает присматривать за домом.

— Разве у Кевина полька? Я думала, она шведка. — Разговор становился почти дружелюбным. Я наблюдала, как он расстегивал верхнюю пуговицу на рубашке.

— Ингрид уехала в Голливуд.

Мы замолчали. Он более не раздевался, но поднял с пола галстук и сидел, вертя его в руках.

— Разумеется, ты хочешь развода, — наконец сказал он вежливо.

Я снова подыскивала слова, и, когда заговорила, мой голос звучал более сдержанно.

— Из-за нарушения супружеской верности?

Он уставился на меня.

— Мы можем, разумеется, использовать нарушение супружеской верности как правовое оправдание, однако на самом деле я думаю о… Ну, я не понимаю, почему ты хочешь в таких условиях оставаться моей женой. Теперь, когда я знаю, что ты чувствуешь, я не могу понять, как ты выдерживала нашу супружескую жизнь все эти годы или почему ты должна хотеть выдерживать ее. Я полагаю, ты жалела меня и чувствовала, что ты обязана оставаться моей женой, но теперь нет нужды задерживать тебя. Наоборот, моя обязанность позволить тебе уйти.

Я не могла говорить.

— Если только… — Он смял галстук в руке.

Я кивнула головой, однако он смотрел на галстук и не видел меня.

— Если только вопреки всему ты еще чувствуешь… — Наконец, он посмотрел на меня и увидел выражение моих глаз.

Стул упал, когда он вскочил на ноги и бросился через комнату в мои объятия.

Мы долго стояли в объятьях друг друга, затем успокоились и сели, взявшись за руки, на край кровати, продолжая обмениваться полуфразами, полунамеками, что вырабатывается за многие годы супружеской жизни.

— Я все еще не могу поверить…

— Не будь смешон, Корнелиус. Если ты кого-нибудь любишь, то с этим уже ничего не поделаешь.

— Не стремилась ли ты втайне к…

— Нет. А ты?

— Никогда. Развод не для нас.

— Я так сильно ненавижу себя за то, что заставила тебя думать…

— Нет, очень хорошо, что ты так откровенно высказалась.

— …обо всем гадком и обидном, что я тебе тут наговорила…

— Но зато теперь между нами нет неясностей. Я вижу, что мы слишком долго все пускали на самотек. Это моя ошибка.

— Нет…

— Я говорю о своей реакции. О, Боже, Алисия, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за…

— Она здесь ни при чем. На самом деле было бы даже лучше, если бы…

— Да, но только если бы ты согласилась.

— Ну, поскольку она подходит, без волнений, без проблем… Разве она…

— Нет. Не красивая и даже не хорошенькая. Поверь мне, это как раз то, что нужно. Мне стыдно признаться, что у меня не хватило мужества принять меры несколько лет тому назад и уберечь тебя от всех…

— Нет, раньше я бы очень сильно возражала. Теперь это кажется верным. Я не могу этого объяснить.

— Однако нам следует обсудить это, разрешить эту проблему и положить конец этому безысходному страданию. Мы оба страдали достаточно долго.

Наступила пауза, во время которой мы пытались привести в порядок наши мысли и ослабить напряженность. Я продолжала держать крепко его руку. За окном над парком небо становилось светлее.

— Начнем с очевидного, — сказал Корнелиус наконец. — Во-первых, не надо развода. Мы любим друг друга, и мысль о том, что мы разойдемся, невыносима. Во-вторых, не надо секса. Ясно, наши сексуальные отношения окончены, и если мы можем это признать, то это сделает нас намного счастливее. В-третьих, не надо верности. Вряд ли было бы реально в этих условиях связать себя обетом безбрачия, поскольку мне сорок один, а тебе только тридцать девять.