Александр Дюма - Кавалер Красного замка

• Название: Кавалер Красного замка
• Автор: Александр Дюма
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-7041-0068-6

Действие романа происходит в период массового террора, развязанного якобинцами в 1793 году. В огне и крови французской революции встречаются, любят и гибнут молодые герои романа.

---

И она вышла.

Морис простился с собеседниками; особенно раскланялся с Мораном, который очень ему понравился; пожал руку Диксмеру и вышел, ошеломленный разными событиями, волновавшими его в этот вечер, более веселый, чем печальный.

— Какая досадная встреча! — сказала Женевьева, заливаясь слезами, когда муж вошел в ее комнату.

— Ну, гражданин Морис Лендэ — известный патриот, секретарь городской секции, безукоризненный, любимый народом, — это же находка для бедного кожевника, который скрывает контрабанду, — отвечал Диксмер с улыбкой.

— Так ты думаешь, друг мой?.. — робко спросила Женевьева.

— Я думаю, что это даст нашему дому привилегию патриотизма, наложит на него печать отличия; и полагаю, что с сегодняшнего вечера даже кавалер де Мезон Руж мог бы жить у нас в безопасности.

Диксмер, поцеловав жену в лоб, с любовью более отцовской, чем супружеской, оставил ее в маленьком павильоне, ей принадлежавшем, и пошел в другие комнаты к гостям, которых мы уже видели у него за столом.

X. Чеботарь Симон

Наступил май; чистый воздух освежил людей, уставших дышать холодным зимним туманом, и лучи тепла и животворного солнца освещали черную стену Тампля.

У внутренних дверей, отделявших башню от сада, смеялись и курили караульные солдаты.

Но несмотря на прекрасную погоду, несмотря на предложение пленницам выйти из башни и погулять в саду, все они отказались; со времени смерти супруга королева упорно сидела в своей комнате; она не хотела проходить мимо дверей тех комнат второго этажа, где жил король.

Если ей и случалось дышать чистым воздухом после рокового дня 21 января, то лишь когда она выходила на крышу башни; тут отверстия между зубцами были заколочены досками.

Караульные национальные гвардейцы, получив уведомление, что трем пленницам позволено погулять, прождали целый день, но те и не подумали воспользоваться разрешением.

Часов в пять из башни вышел человек и подошел к сержанту, начальнику караула.

— Ага, вот и дедушка Тизон, — сказал сержант, человек по виду очень веселый.

— Да, я сам, гражданин; я принес тебе от секретаря Мориса Лендэ, твоего друга — он сидит там, наверху, — вот это разрешение, данное Тампльским советом моей дочери, она может сегодня вечером повидаться с матерью.

— И ты уходишь в ту самую минуту, как должна прийти дочь твоя, бессердечный отец? — спросил сержант.

— Ах, ухожу против воли, гражданин сержант. И я надеялся поцеловать дочку, которую не видал целых два месяца… хотел поцеловать крепко, как всегда отец целует дочь. Но как бы не так! Служба, проклятая служба гонит вон! Надобно отправляться в общину с рапортом. У ворот ждет меня извозчик с двумя жандармами… и именно в ту минуту, как должна прийти сюда моя бедная София.

— Несчастный отец! — сказал сержант.

Любовь отечества
Потушит крови глаз;
Ну что за молодечество,
Когда…

— Послушай, Тизон, если найдешь рифму на «глас», так скажи мне: а то ничего на ум не приходит.

— А ты, гражданин сержант, пропусти мою дочь, когда она придет повидаться с матерью… Ведь жена моя почти умирает от того, что не видит дочери.

— Разрешение написано по форме, как следует, — отвечал сержант, в котором читатель, вероятно, уже узнал друга нашего Лорена. — Что ж тут толковать? Когда твоя дочь придет, так и пройдет.

— Спасибо, храбрый Фермопил, прощай, — сказал Тизон.

И он отправился с рапортом в Коммуну, повторяя: «Как жена будет счастлива!.. Как она будет счастлива!»

— Послушай-ка, сержант, — сказал национальный гвардеец, посматривая вслед Тизону и слушая его последние слова, — послушай-ка, волосы дыбом становятся.

— Отчего, гражданин Дево? — спросил Лорен.

— Как отчего? — продолжал сострадательный национальный гвардеец. — Вот человек, такой грубый с виду, с железным сердцем, неумолимый сторож королевы, уходит со слезами на глазах и от радости, и от горя, мечтая, что жена увидит дочь его, а он не увидит любимицы своей!.. Не следует слишком много рассуждать об этом, сержант, потому что поистине сердцу становится больно…

— Разумеется, вот почему не рассуждает даже этот человек, а только уходит со слезами на глазах.

— О чем же ему еще думать?

— Как о чем? Да о том, что своего сына три месяца не видела та женщина, с которой он сам обходится чрезвычайно жестоко. Он не думал о ее горе; толкует только о своей печали, вот и все. Правда, женщина эта была королевой, — продолжал сержант таким насмешливым тоном, который объяснить было бы очень трудно, — а ведь с королевами никто не обязан быть столь же учтивым, как с женами помощников.

— Как бы то ни было, все это очень печально, — сказал Дево.

— Печально, но необходимо, — прибавил Лорен, — лучше всего, как ты говоришь, вовсе не рассуждать.

И он запел рассеянно:

И вот Нисета,
Томна, бледна,
Среди лужайки,
Сидит одна.

Лорен не успел допеть буколический куплет, как вдруг послышался страшный шум слева от караульни. Проклятия смешивались с угрозами и воплями.

— Что там такое? — спросил Дево.

— Детский голос, — отвечал Лорен, прислушиваясь.

— В самом деле, — продолжал национальный гвардеец, — бьют какого-то мальчика. О, сюда надобно посылать только таких людей, у которых нет семьи.

— Ну, пой же! — кричал грубый пьяный голос.

И тот же голос запел, заставляя кого-то запомнить и потом повторить:

Госпожа Вето обещала
Перерезать весь Париж…

— Нет, — отвечал мальчик, — не стану петь.

— Пой, пой, тебе говорят!

И тот же голос начал снова:

Госпожа Вето обещала…

— Не стану, — твердил мальчик, — не стану, не стану!

— Ах ты мерзавец! — сказал грубый голос.

В воздухе раздался свист ремня, и мальчик протяжно застонал от боли.

— Черт возьми! — вскричал Лорен. — Подлец Симон опять бьет маленького Капета.

Иные из национальных гвардейцев пожали плечами; человека два или три попробовали улыбнуться. Дево встал.

— Я уже говорил, что отцы семейства не должны входить сюда.

Вдруг отворилась дверь, и хорошенький мальчик, преследуемый бичом своего сторожа, выбежал на двор; но едва пробежал он несколько шагов, как что-то тяжелое полетело за ним на мостовую и сильно ударило ему по ноге.

— Ай, ай, ай! — закричал мальчик.

Ноги у него подкосились, и он упал на колено.

— Принеси мне колодку, чудовище, а не то…

Мальчик встал и мотнул отрицательно головой.

— А, вот как! — закричал тот же голос. — Так погоди же, вот мы увидим, погоди!

И чеботарь Симон выскочил из своей каморки, как дикий медведь из берлоги.

— Послушай-ка! — закричал Лорен, нахмурив брови. Куда ты так бежишь, почтеннейший Симон?

— Наказать медвежонка, — отвечал чеботарь.

— А за что? — спросил Лорен.

— Как за что?

— Да, за что?

— За то, что эта дрянь не хочет ни петь, как следует доброму патриоту, ни работать, как следует доброму гражданину.

— А тебе какое дело до этого? — возразил Лорен. — Разве народ поручил тебе Капета для обучения пению?

— А ты что вмешиваешься, гражданин сержант? — сказал удивленный Симон.

— Почему я вмешиваюсь? Потому что это дело касается каждого честного человека. Бесчестно честному человеку смотреть, как бьют ребенка, и не остановить такое дело.

— Да он сын тирана!

— Да ведь он ребенок!.. Ребенок не участвовал в преступлениях отца; ребенок этот ни в чем не виноват и потому его не следует наказывать.

— А по-моему, мне его дали для того, чтобы я делал из него что мне угодно. Я хочу, чтобы он пел песню про поспожу Вето, и он будет петь.

— Но, жалкий человек, подумай, что госпожа Вето — мать этого мальчика, неужели ты захочешь, чтобы твоего сына заставили петь, что ты каналья?

— Разве я каналья? — прорычал Симон. — Ах ты аристократ проклятый!

— Нельзя ли без ругательств! — сказал Лорен. — Ведь я не Капет, и меня насильно петь не заставишь.

— Прикажу арестовать тебя…

— Арестовать, в самом деле? Попробуй-ка посадить под арест, меня, Фермопила.

— Хорошо, хорошо, посмотрим, чья возьмет… Эй, Капет, подними колодку и дошивай башмак или, черт возьми, берегись!..

Лорен страшно побледнел, стиснул зубы, сжал кулаки, шагнул вперед и сказал:

— А я говорю, что он не поднимет твою колодку, говорю, что он дошьет башмак. Слышишь, мерзавец? А! На тебе висит длинная сабля, но я боюсь ее так же, как и тебя самого! Попробуй, обнажи ее!

— Будь ты проклят! — закричал Симон, побледнев от бешенства.

В эту минуту во дворе показались две женщины; одна из них держала бумагу и подошла к часовому.