Хидыр Дерьяев - Судьба (книга четвёртая)

• Название: Судьба (книга четвёртая)
• Автор: Хидыр Дерьяев
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Роман
• Год: 1972

Четвёртой книгой завершается роман X. Дерьяева «Судьба». Отгремели залпы гражданской войны, изгнаны с туркменской земли интервенты, к мирному созидательному труду возвращаются герои произведения, духовно выросшие, возмужавшие. Но понятие «мир» весьма условно — ещё не сломлена внутренняя контрреволюция, ещё сильны в сознании людей пережитки прошлого, ещё не все достаточно чётко определили своё отношение к действительности. И борьба продолжается — борьба за Республику и Человека, борьба с происками внутренних и внешних врагов Советской власти, с древними законами адата и собственными заблуждениями — сложная, тяжёлая и не бескровная борьба.

---

— Разумею, — сказал Черкез-ишан. — Я теперь убеждён, что Бекмурад-бай припёрся неспроста, убеждён, что он заранее знал об этой банде и, может быть, даже связан с ней.

— Убеждённость — штука полезная, ишан-ага, но это ещё не факт… Завари-ка чайку, пожалуйста.

— Ты лично с Берды говорил?

— Нет, он уснул после перевязки, будить нельзя было. С другими ребятами потолковал.

— Может, я тоже схожу, поговорю?

— Успеется. Разговорами сейчас дела не поправишь. Вернётся отряд из песков, тогда и будем решать.

— Ты что, хочешь, чтобы в больнице ещё один умирающий от жажды прибавился? Где у тебя заварка?

— Сейчас, сейчас будет тебе чай, погоди умирать… Слушай, а ей… женщинам то есть, им — сказать?

Клычли раздумчиво посмотрел на Черкез-ишана, бросил окурок в арык, сплюнул и сказал:

— Думаю, не стоит. Без нас, придёт время, узнают.

— Думаешь, не обидится она… то есть — они?

— Ну, коли есть у тебя причина сомневаться, тогда можешь сказать. В конце концов шалдыр для дома — не подпорка, когда опорные столбы подгнили. Однако в жизни случается всякое — можно выплыть, и за тонкую тростинку держась. Так что поступай, как сам знаешь, я тебе в этих делах не советчик.

— Пожалуй, не скажу, — подумав, решил Черкез-ишан и стал заваривать чай.

* * *

Торлы в белом халате, наброшенном поверх лёгкого чекменя из тончайшей выделки шерсти, пробирался по больничному коридору, поочерёдно заглядывая в каждую дверь. Иногда он задерживался, всматриваясь в раненых, иногда, чуть приоткрыв дверь, сразу же захлопывал её и шёл дальше.

Заглянув в последнюю палату, расположенную б самой глубине коридора, он собирался было уже прикрыть дверь, как увидел, что единственный находящийся в ней человек не спит, как показалось вначале, а упорно смотрит из-под бинтов. Торлы, словно его ударили б грудь, отшатнулся назад, тут же устыдился своей слабости и вернулся в палату, ступая на цыпочках и улыбаясь.

Раненый продолжал смотреть молча и упорно. Торлы перестал улыбаться, присел рядом.

— Жив-здоров, Берды-джан? Поправляешься? Даст бог, быстро встанешь на ноги.

— Сядь., дальше, — негромко, с трудом произнёс Берды.

— Дальше? — Торлы округлил глаза. — Почему дальше?

— Ты ведь… пришёл убить меня… задушить?

— Что ты, что ты! — замахал руками Торлы. — Не узнаёшь меня, что ли? Я Торлы!

— Узнаю тебя, Торлы… я тебя очень… хорошо узнаю.

— Вот и прекрасно! Навестить тебя пришёл!..

— Не навестить ты пришёл, Торлы, — голос Берды постепенно креп. — Ты пришёл проверить… проверить, попал ли, куда целился… не мимо ли твои пули пролетели…

— Опомнись, Берды! Не стрелял я в тебя!

— Стрелял… не мог не стрелять… упустить такой случай. Проверяй — все три твои пули попали в цель… А только не помру я, Торлы… зря надеешься, не помру!

— Не говори так, Берды, не обижай! Навестить тебя пришёл, о здоровье проведать!

— Ладно. Если навестить, то возвращайся с радостью: очень хорошо себя чувствую. Понял, Торлы? И тому, кто тебя подослал, передай: очень хорошо себя Берды чувствует! Скоро, мол, встанет, рассчитается. Понял?

Берды сделал попытку привстать, но не смог, и, сдерживая стон, потянул на лицо простыню, закусил её край зубами.

— Уходи, Торлы… готовься к расчёту…

— Бредишь ты, однако! — с сердцем сказал Торлы.

Вошедшая санитарка выпроводила его. Он стряхнул ей на руки халат и, не слушая, что она возмущённо говорит ему вслед, потопал по коридору, — подальше от этого сумасшедшего Берды!

На улице от сумеречной полутьмы дерева отделилась плечистая фигура, шагнула навстречу.

— Что задержался так?

— Понимаете, Бекмурад-бай, этот шайтаном тропу-тый утверждает, что я в него стрелял! — Торлы ещё не пришёл в себя. — Как будто я в песках был с…

— Кто утверждает?

— Да этот… Берды, кто же ещё!

— А-а… Успеешь ещё выстрелить в свои черёд. Доктора предупредил?

— Предупредил. Но Аманмурада здесь пет!

— Знаю уже. Был от него человек… Садись!

Торлы сел в фаэтон, Бекмурад-бай взял в руки вожжи и хлестнул по коням, фаэтон мягко запрыгал по мостовой своим «резиновым ходом». На окраине города они прихватили дожидавшегося их молчаливого человека с докторским саквояжем в руке.

Короткие сумерки не успели примериться, как наступила полная, безлунная тьма. Лошади бежали ровной спорой рысью, фаэтон немилосердно трясло по бездорожью — не помогал даже «резиновый ход». Бекмурад-бай чёрным валуном глыбился на облучке. «Волчьи глаза у него, что ли? — удивлялся Торлы. — Как видит, куда направить надо?.. Жуткая ночь, прямо как в ад едем».

Впереди показались далёкие огоньки — бледный отблеск адских печей. Если судить по ним, аул был довольно разбросанным. Из синей тьмы выплыл большой холм. Бекмурад-бай остановил лошадей.

— Какое это село? — спросил Торлы, разминая затёкшие ноги.

Рядом приглушённо мяукнула сова. Бекмурад-бай свистнул в ответ. Сова мяукнула снова — дважды.

— Это не село, — сказал Бекмурад-бай. — Идите за мной. — И нырнул в заросли гребенчука.

В наспех сделанном шалаше в ярком свете английской диковины — карманного электрического фонарика лежал Аманмурад и подвывал сквозь зубы. При виде вошедших затих, вгляделся.

— Брат?..

— Лежи, лежи! — с грубоватой лаской сказал Бекмурад-бай. — Доктора тебе привезли. Как твоё состояние?

— Плохо, джан-ага… умираю…

— Не произноси попусту худое слово! — строго одёрнул брата Бекмурад-бай. — Пусть смерть по другим тропкам ходит, нас обходит, тьфу… тьфу… тьфу!

Врач раскрыл свой саквояж, порылся в нём, брякая инструментами, придвинулся к Аманмураду.

— Посветите ближе! — приказал он. — Где рана?

— Во-от! — Аманмурад подрожал пальцем, указывая. — Потихоньку, доктор… Спасай, пожалуйста… Ох! Больно!

— Ничего, ничего, — сказал врач, — это не больно, это так кажется… Сейчас мы тебя подлечим, и вся боль твоя пройдёт… Через три дня джигитовать будешь… А ну, повернись немножко… вот так… Кто это тебя пользовал?.. Ай-я-яй! Разве можно кровь останавливать нагаром от фитиля! До сепсиса — один шаг и тот вприпрыжку… Сейчас мы смоем всю эту гадость… Тихо, тихо, не дёргайся, сделай милость, а то ещё больнее будет…

То ли врач вознаграждал себя за дорожное молчание, то ли это входило в его методику лечения, но говорил, не переставая. Дело своё он знал, и Аманмурад понемногу успокоился, меньше дёргался и вскрикивал, хотя рана была серьёзной и обработка её — болезненной и длительной.

Торлы попросил коня и уехал домой.

— Не заблудись! — предупредил его Бекмурад-бай. — И на след не наведи! — Он сел на корточки возле шалаша, опёрся локтями о колени и погрузился в раздумья, опустив свою крупную тяжёлую голову. Ни Торлы, ни врачу, который был его давним приятелем, ни серому камню в пустыне не верил Бекмурад-бай, и от этого неверия в самых близких людей жить было тошно и тоскливо. Если бы не надежда на англичан, то вообще хоть вешайся.

Где басмач, где санач[11]— в темноте не видно

Однажды, придя с работы домой, Узук заметила на столе адресованную ей записку. Записка была короткой. «Прошу прощения, — писал Черкез-ишан, — что зашёл к Вам в Ваше отсутствие. На кухне я оставил маленький гостинец для Берды — папиросы и сушёную тарань. С человеческой точки зрения, было бы неплохо, если бы Вы навестили его и передали подарок как от себя».

Узук задумалась. Навестить? Если иметь в виду долг вежливости, то она уже навещала — с сотрудницами женотдела они приносили раненым бойцам фрукты и махорку. С Берды они перекинулись десятком незначащих слов — ни обстановка, ни настроение не располагали к большему. Ушла она внешне спокойная, но позже, сбежав от подруг в самый отдалённый уголок городского сада, долго сидела там, вспоминала прошлое и плакала. Не хотело прошлое оставаться только прошлым, ой как не хотело! Как сухой татарник, цеплялось крошечными крючками плодиков, и под этими незримыми коготками выступали маленькие капельки крови. Совсем маленькие, но всё же это был не сок татарника, а живая человеческая кровь, никак не желающая быть в ладах с рассудком.

Идти не стоит. Пусть Черкез-ишан сам отдаст свои гостинец. Кстати, почему у него вдруг появилось такое желание? В том, что он любит меня и намерения его серьёзны, я давно уже не сомневаюсь. Тем более странное предложение от любящего человека! Может, он хочет лишний раз убедиться, что между мной и Берды всё кончено? Зачем ему это? И зачем вообще я ему? Он человек интересный, умный, добрый, заслуживает настоящей большой любви. Любая чистая аульная девушка с радостью войдёт в его дом. А что могу дать я, кроме чувства признательности и уважения? Этого мало для счастья, этого очень мало, а я не виновата, что на большее меня не осталось. Кому ведомо, наполнится ли когда-нибудь моё сердце, но пока последнюю кровь точит из него колючий татарник прошлого…