Иосиф Пилюшин - У стен Ленинграда

• Название: У стен Ленинграда
• Автор: Иосиф Пилюшин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1958

Аннотация издательства

И. И. Пилюшин — известный ленинградский снайпер-фронтовик. В годы Великой Отечественной войны он уничтожил более ста гитлеровцев, обучил искусству меткого выстрела около четырехсот молодых красноармейцев. В 1958 году Военное издательство выпустило записки И. Пилюшина «У стен Ленинграда», в которых бывалый воин рассказал о своих товарищах по оружию, защитниках славного города-героя на Неве. Написанная живым языком, книга быстро разошлась. В настоящем издании книга значительно расширена. Автор довел повествование до тех дней, когда Ленинградская область была полностью освобождена от врага, расширил характеристику ряда героев, более подробно показал жизнь населения Ленинграда в годы блокады. Книга «У стен Ленинграда» представляет большой интерес для молодых воинов — наследников славных боевых традиций героев Великой Отечественной войны.

---

— Иосиф! Ты жив? Ой, а мне приснилось…

— То ж во сне. А наяву ему до ста лет жить, — засмеялись связные.

Мы вышли из душной, прокуренной землянки. Где-то совсем близко шел тягач. Он, шумно гудя и лязгая гусеницами, жевал землю. Я рассказал о появлении немецких снайперов и изложил свой план действий.

— Прошу тебя только об одном, — сказала Зина — с учениками не ходи. Я поговорю с Толей Бодровым, и мы вместе решим, как действовать.

На утренней зорьке Зина, Бодров и я пришли в расположение первого батальона. Мы заняли свои места до восхода солнца и начали наблюдать за траншеей немцев. Чего там только не было! Разноцветное тряпье, консервные банки, ведра, бутылки, кирпичи, куски фанеры, кости, каски, куски железа, мотки проволоки, противогазы…

Бодров впервые был на этом участке. Он посмотрел на меня и развел руками:

— Вот и попробуй найти кого-либо среди всего этого барахла.

Зина подала Бодрову блокнот:

— Толя, полюбуйся, это я зарисовала их оборону со всеми украшениями. Возможно, ты на свежий глаз заметишь что-нибудь новое.

Я всматривался в расположение противника. Скоро рядом со ржавым ведром у бруствера я увидел лежащего фашиста. Он прислонился плечом к стволу опаленного дерева с теневой стороны: луч солнца не мог коснуться его лица и рук. Его голова была обмотана темной тряпкой, лишь подбородок, рот и половина носа открыты. Я показал товарищам находку.

— Ну и ну-у! — протянул Бодров. — Ай да подлюга, как пристроился!

Строева, устанавливая запасной бронированный щиток в свою бойницу, подшучивала над Бодровым:

— А ты, Толя, гляди покрепче, а то проморгаешь.

— Как бы не так, не проморгаю, не первый раз вижу эту животину.

— Не торопись, Толя. А если это только чучело, тогда что?

— Да какого тебе черта чучело, гляди лучше: весь трясется от страха.

Я не сводил перекрестия прицела с головы фашиста, выжидая, когда он повернется в нашу сторону.

К лежащему немцу подбежала большая рыжая крыса. Она без всякой опаски приблизилась к его лицу, обнюхала сначала подбородок, потом рот, затем встала на задние лапы, но, кем-то напуганная, юркнула немцу за пазуху.

— Тьфу ты, дьявол! Откуда она только объявилась?

Бодров открыл рот от удивления.

— Толя, закрой рот, а то, чего доброго, рыжая за язык тяпнет!

— Тьфу, дьявол, как же это я не разглядел! Брось гоготать, впервые вижу такое представление, — отмахнулся смущенный Бодров и добавил: — А я, ей-богу, хотел стрельнуть, да пожалел крысу.

— Ну и лежал бы с пулей в черепке. Ищи живого, он тут где-то поблизости притаился.

Этот случай напомнил мне об одной встрече со старым приятелем Петром Андреевичем Тимониным. Я встретил его на площади Ленина, когда ходил навещать своего сына Володю во второй половине февраля 1942 года. С трудом узнал я тогда первоклассного гимнаста. Высохшее до предела, костлявое лицо Петра Андреевича было какого-то пепельного цвета, глаза провалились. Рот стал неестественно большим, губы потрескались.

Слова он тянул нараспев. Его стройная, гибкая фигура легкоатлета согнулась, руки висели как сухие палки.

Петр Андреевич узнал меня с трудом и сразу заговорил о своей семье.

— А ты понимаешь, Иосиф, Зоя Николаевна-то успела проскользнуть с последним эшелоном, двадцать восьмого августа, через станцию Мга. Да, да, не удивляйся, — именно проскользнула, ведь в это время шли бои с немецкими танками в двух километрах от станции.

— А ты, Петя, где теперь живешь?

— Я-то? — он кончиком языка осторожно смочил потрескавшиеся губы и, глядя в сторону Невы, поежился от холода. — Живу на казарменном положении. Поначалу питался в столовой, а когда и там прекратили кормить, вот тут-то оно и началось. Петр Андреевич протянул вперед руки: — Гляди, вот они, руки, жиру нет, одни связки. А служба требует много сил, ведь я теперь работаю заместителем начальника вагонного участка железной дороги. Сам знаешь, фронтовая обстановка, а народ ослаб; поручишь проверить исправность вагонов, а человек не доходит до места. Надо самому идти, а сил где взять, и фронт подводить нельзя. Вот и мотаешься.

Мы вышли на Литейный мост. Морозный ветер дул в лицо. Петр Андреевич поглубже надвинул шапку, приподнял воротник шинели и тяжело зашагал рядом со мной, загребая сапогами снег. Дойдя до улицы Чайковского, он вдруг остановился у репродуктора и стал слушать музыку. Как бы извиняясь за свою слабость, сказал:

— Ты понимаешь, Иосиф, как мне ни тяжело, а музыку слушать люблю. Помню, двадцатого января пришел в комнату. Холодно. Одна мысль — что бы поесть. Я в сотый раз стал обшаривать полки в буфете, в кухонном столике, заглянул в печку и за печку в поисках корки хлеба или горстки крупы. Ничего. Ну вот, взял это я сковороду и стал ее ножом скрести. Отлетевшие корочки положил на язык и лег на кровать. Искать было больше нечего…

Петр Андреевич умолк. Что-то поискал в карманах пальто.

— В городе, понимаешь, частенько спрашивают пропуск. Да, на чем это я остановился?

— Ты лег в постель.

— Да, да, ну вот лежу это я в постели, и вдруг по радио заиграли «Танец маленьких лебедей»… — Петр Андреевич кончиком языка смочил губы и, опершись на мою руку, продолжал: — Я всегда люблю слушать музыку с закрытыми глазами. И вот лежу это я в постели и вижу не танцующих лебедей, а идущие один за другим эшелоны, груженные хлебом, сахаром, ящиками масла. Чего только не грезилось в голодном мозгу…

Мы остановились, чтобы передохнуть. Петр Андреевич прислонился к стене дома.

Я взял под руку приятеля, и мы поплелись дальше.

— Петр, а ты мне не досказал про музыку, — напомнил я.

— Ах, да, совсем забыл. Ну вот, когда музыка умолкла, я открыл глаза и увидел прямо перед собой, на подоконнике, большую рыжую крысу, да, да, именно рыжую. Она не сводила с меня маленьких жадных глаз. Лежать, понимаешь, я не мог, собрал последние силы, встал и увидел в углу возле тумбочки крупицы просыпанного пшена. Я стал их собирать и тут же в углу за тумбочкой нашел старый портфель с проеденным боком. Рядом с ним на полу кучка крупы. Я открыл портфель и закричал, да так громко, что рыжая крыса кубарем скатилась с подоконника и скрылась. Килограммовый пакет крупы лежал в портфеле. Понимаешь, крыса помогла мне его найти. Крупу забыли вынуть из портфеля жена или я сам, не знаю, но о ней забыли… Эта крупа спасла мне жизнь…

«Жив ли он?» — думал я, не прекращая наблюдать за траншеей противника.

Грохнул выстрел, на чьей стороне — я не разобрал.

Зина положила винтовку плашмя и укрыла оптический прицел за бронированный щиток:

— Ося, иди сюда, — позвала она. — Глянь, что вытворяют гитлеровцы.

Я посмотрел в перископ.

Два немца занимались чем-то невероятным: по очереди то нагибались к земле, то опять выпрямлялись; один выпрямился и положил на плечо деревянный молоточек на длинной палке.

— Ребята, это они игру в крокет демонстрируют, — сказал Бодров. Дураков в нашей траншее ищут, жулики.

После долгих поисков я все-таки обнаружил снайпера. Он лежал метрах в тридцати от чучела, у бутовой плиты. Я показал его ребятам и предложил им посмотреть, нет ли поблизости от игроков другого вражеского стрелка.

Спустя некоторое время в нашей траншее кто-то закашлял, и я увидел, как осторожно высунулся рукав маскировочной куртки немца, которого мы считали мертвым. Пальцы руки фашиста, обхватившие шейку приклада, приподняли ствол над землей и застыли в неподвижности. Дуло винтовки смотрело в сторону от моей бойницы. Враг целился в кого-то из наших, идущих с передовых постов. Я вынужден был стрелять в кисть руки, чтобы предупредить этот роковой для жизни товарища выстрел.

Винтовка дернулась кверху, стукнулась о край плиты, упала на землю. Я прикрыл бойницу.

— Ну как, прикончил того, за бутовой плитой?

— Нет, Зиночка, он изготовился в кого-то из наших выстрелить, и я вынужден был стрелять в кисть его руки.

— Жаль, легко отделался, подлюга.

— А куда девались игроки в крокет?

— После выстрела скрылись.

Бодров и я, сидя на дне окопа, курили, а Строева продолжала наблюдать, переговариваясь с нами.

…Косые лучи полуденного солнца ласкали кромку солдатского окопа. Первые желтые листья медленно кружились в воздухе и падали на дно траншеи, на зеленый еще ковер травы, усеивая его желтыми узорами. Пушинки одуванчиков хороводом кружились в воздухе, тянулась паутинка — все это говорило о наступающей осени… Моя папироса погасла. Я забыл, что сижу в окопе переднего края.

— Ребята! — полушепотом позвала нас Зина. — Ося, посмотри, у куста полыни еще кто-то объявился.

Я осторожно повернул трубку перископа в сторону, указанную Зиной, и увидел чью-то голову. Рук и оружия не было видно. Глаза фашиста смотрели туда, откуда я стрелял.