Вадим Васильев - История новоевропейской философии

• Название: История новоевропейской философии
• Автор: Вадим Васильев
• Издательство: МГУ
• Жанр: История
• Год: 2000

Мы предлагаем вашему вниманию цикл лекций "История новоевропейской философии", читавшегося Вадимом Валерьевичем Васильевым на спецотделении философского факультета МГУ в 1999 — 2000 годах. Все, что делает Вадим Валерьевич на наших глазах — предельно просто. Он, как Акопян, закатав рукава, дает нам пощупать каждый предмет. Наш Автор не допускает никакой двусмысленности, недоговоренности, неясности… Он охотно направляет наши руки, и уже и у нас что-то получается… Но как?! Этот вопрос, спустя несколько лет, заставил нас вернуться к распечаткам его лекций и снова окунуться в эпицентр европейского рационализма, ускользающая магия которого остается неодолимой и загадочной. К сожалению, не сохранились аудиозаписи нескольких первых лекций: утеряна Вводная лекция, лекция по Возрождению, большая часть Кузанца, весь Бэкон и начало Декарта. Жаль. Ведь на каждой лекции Васильева есть шанс именно Вам, может статься, прикоснуться к высшему проникновению в новоевропейскую метафизику. Но… "стакан" полон больше, чем наполовину. Запуская сайт, мы выкладываем первую часть лекций этого цикла (до Канта) с дословными распечатками. Если проект привлечет ваше внимание, то впереди нас ждут знаменитые Васильевские лекции по Канту. Мы приглашаем всех желающих принять участие в распечатке аудиозаписей интереснейших лекций университетских преподавателей, а также ищем хорошего специалиста по звукозаписи. Распечатку лекций производили в основном Татьяна Садкова, Ольга Лазарева, Диана Гаспарян и Александр Мацкевич. Редактировали: А. Мацкевич и Д. Гаспарян.

---

— Но вообще‑то существуют законы логики — вот там как‑то очевидно, что есть этот запрет на нарушение закона тождества, исключенного третьего. а вот тут неочевидно.

— Не только в логике, и в основаниях математики тоже доказывают *** направлении той или иной бесконечности и т. д.

Ну, да. Это понятно. Тут можно с вами согласиться. В любом случае, тут нужны дальнейшие были бы пояснения. Да более того — Локк же даже в аристотелевской форме аргумент не излагает, он еще более… он сразу перескакивает от стоящей за спиной вечности к вечному существу — даже промежуточных звеньев здесь нет. А ведь он же говорит о демонстрации! Может быть, он и прав, но тут демонстративного‑то нет доказательства. Каждое звено должно интуитивно вытекать из предшествующего — только в этом случае мы получим демонстративную истину.

Ну ладно, время поджимает, я вынужден закончить разговор о Локке, переходим к его оппоненту

Лейбниц

Я вынужден закончить разговор о Локке и переходим к его оппоненту — человеку, который написал громадный антилокковский трактат «Новые опыты о человеческом разумении», но не опубликовал этот трактат из‑за смерти Локка (он был опубликован лишь через 6о лет после его написания) — я говорю о Готфриде Лейбнице — именно он сделал этот громадный труд. Лейбниц тоже внес свою лепту в схоластизацию новой философии. Лейбниц был очень похож на схоласта. И показательно, что он, в отличие от других новоевропейских философов, чувствует вкус к настоящей схоластике — к средневековой философии; он знает средневековых философов, ссылается на них в своих сочинениях. Все это очень нетипично, с одной стороны, но если мы учтем то, что я говорил, в частности, то мы увидим, что здесь есть своя закономерность. И то, что он написал такой комментарий громадный на локковский «Опыт», где параграф за параграфом он следует за мыслью Локка и в виде диалога изображает полемику — тоже очень показательно. Ведь жанр комментария — это схоластический жанр.

Лейбниц прожил ровно 70 лет, он родился в 1646 году, умер в 1716–м. Это очень сложная, многоплановая личность: он был эрудитом, как я уже сказал, энциклопедистом; он проявлял себя, свои таланты в самых разных областях. Он был и историком, и географом, и политическим консультантом, великим математиком, изобретшим дифференциальное и интегральное исчисления, крупным физиком (хотя и не столь значительным, как математиком). Он был одним из тех гениев, которые предвосхитили создание математической логики — был крупнейшим логиком. Ну и, конечно же, великим философом. Энергия его была просто несопоставимой с современными представлениями о том, что может сделать человек. Ну, правда, это для многих немецких философов характерно; когда мы смотрим на их гигантские совершенно трактаты, не можем понять: как вот в наш компьютерный век, так сказать, когда так легко стало — ну, во всяком случае, в несколько раз легче, чем раньше, — писать текст: легко обрабатывать, изменять… Трудно понять, как можно было сотни печатных листов (а то и тысячи печатных листов) выдавать гусиным пером, еще успевая при этом читать, осмыслять, знакомиться с последними достижениями науки, вести громаднейшую переписку… Все это применимо к Лейбницу.

Так вот, я хочу сказать вам, что по сравнению с Лейбницем, Вольфом (1679–1754) (очень тоже, таким, основательным философом) — Кант (17241804), допустим (тоже философ XVIII века), и другие, так сказать, представители нового движения мысли Германии — такие как Тетенс — автор громаднейшего трактата, выглядят просто создателями философских миниатюр. Потому что вот этот полуторатысячный трактат Тетенса или «Критика чистого разума» Канта — ну, это просто, по сравнению с вот такой толщины «Рациональной психологией» Вольфа на латинском языке и еще десятками таких же трактатов (показывает приблизительный физический объем) — ну, это просто капля какая‑то, игрушки. Лейбниц, однако, не написал такого количества толстенных книг, как его ученики, но! Сейчас приведу цифру, которую сразу трудно даже осмыслить: не так давно началось академическое издание сочинений Лейбница, и оно, по предварительным оценкам, займет сотни томов! Можете себе представить? Это фантастическая личность. Но больших книжек у Лейбница мало — всего две.

— Может, ему ученики помогали?

Да нет, большинство этих томов — это переписка. Ну, в этом смысле помогали — писали письма. То есть ему писали, а он отвечал; он всегда очень относился добросовестно.

— Может, у него был секретарь, он ему говорил, что вот этому ответь то‑то…

Да нет, он сам был секретарем долгое время… Ну, у него были, конечно, слуги, но не настолько образованные и талантливые, чтобы отвечать за него…

— А вообще, аристократы в Европе имели ученых секретарей, которым говорили, что примерно им хочется ответить…

Да, но это не всегда было. Вот у Канта, например, не было ученых секретарей — у него был только слуга — Мартин Лампе, отставной солдат и пьяница.

— Ну, это у богатых дворян, большей частью.

Ну, да. Лейбниц, хотя он и был, в общем‑то, достаточно обеспеченным человеком, но он сам был на службе, как правило, у богатых дворян, а… Ну, у него был свой какой‑то аппарат, как мы бы сейчас сказали, но серьезной роли не играл. Это еще был век неустоявшихся творческих отношений, когда механизация философской работы не достигла такого уровня, о котором вы говорите. У ученых было что‑то подобное уже тогда; но у философов несколько иначе.

Так вот, большая часть этого планируемого издания — это не какие‑то статьи или сочинения Лейбница. Это, во — первых — переписка, а во — вторых — наброски, черновики на самые разные темы, программы, проекты — далеко не только философские, разумеется. Если же говорить об опубликованных работах, то главным сочинением, при жизни изданном, лейбницевским, является его знаменитые «Опыты теодицеи». Работа вышла в 1710 году, уже в XVIII веке.

Обычно лейбницевскую философию излагают по совсем уж крошечной работке, которая, как считается, содержит все основные положения его философии, так сказать, в концентрированном виде. Я говорю о «Монадологии» — вот так называется этот шедевр, безусловно, философский, умещающийся в несколько десятков страниц. Эта работа была написана в 1714 году. Ну, вот, еще «Новые опыты о человеческом разумении» — важно знать эту работу. Она была написана в конце XVII — начале XVIII века, опубликована в 1765 году, когда прошло уже много времени после смерти Лейбница. Он сам ее отказался публиковать, потому что считал неэтичным. Очень важную роль в понимании философии Лейбница играет его переписка с Сэмюэлем Кларком, ньютонианцем, которую он вел в конце жизни. Переписывался он с Мальбраншем (16381715), со Спинозой (1632–1677), с Бейлем (автором словаря «современной философии»), многими другими. Ну, вот, с Ньютоном (1643–1727) он почти не переписывался, потому что Ньютон считал это ниже своего достоинства. У них был серьезный конфликт, когда они грызлись друг с другом — кто же изобрел первым… За Ньютона работали его ученики. А Лейбниц, вот видите, он не мог секретаря своего заставить писать, отвечать им, потому что не было достойной фигуры, только он сам мог все делать. Вот у Ньютона — у него да.

Ну, вы уже поняли, изучать философию Лейбница довольно трудно. Во- первых, огромное количество текстов, во — вторых, взгляды Лейбница менялись с течением времени, в — третьих, дополнительную сложность создает то, что видимость концентрации всех его основных идей в «Монадологии» — это ложная видимость, потому что далеко не все проблемы можно прояснить, читая этот текст, и понять позицию Лейбница по этим вопросам. А из «Теодицеи» тем более трудно что‑либо понять, потому что этот трактат как будто другим человеком написан. Короче говоря, в — четвертых, существует проблема нескольких Лейбницев, если хотите. Тут посложнее, может быть даже, чем с Платоном — тоже, вы знаете, бесконечные споры идут, когда, в какой период, были написаны те или другие диалоги Платона — до первой сицилийской поездки, в промежуток или после второй и третьей, допустим… насколько эволюционировали его взгляды, в каком направлении — масса гипотез, и ни одна из них не может быть признана окончательной; их очень трудно интерпретировать. Здесь сложностей, хотя совсем недавно Лейбниц жил — но не меньше. Я, вот, пожалуй, остановлюсь в нашем лекционном курсе на следующей дистинкции: я буду различать двух Лейбницев, но сразу оговариваюсь, что это различение носит условный характер.

Ну, первый Лейбниц — это Лейбниц Монадологии — так условно будем его называть. Это Лейбниц как создатель знаменитой философской системы учения о монадах, по экстравагантности не уступающей ни мальбраншевскому окказионализму, ни теории субстанции Спинозы. Тут со мной многие не согласятся — знатоки Лейбница, я думаю, — но (может быть, наоборот, как‑то солидаризируются) не оставляет ощущение, что эта часть философии Лейбница является продуктом не только чисто философской мотивации, но как будто мы ощущаем, что присутствует и такая мысль у Лейбница: «А чем я хуже Мальбранша, Спинозы? И я могу еще лучшую систему создать; еще более красивую и еще более соответствующую представлениям о всемогуществе Бога». Во всяком случае, он сам эти аргументы использовал в переписке с тем же Бейлем или Мальбраншем. «Вот вы красиво, а я еще красивее!» Это как бы хобби для Лейбница — вот эта Монадология; как ни странно. Иначе трудно просто объяснить, откуда столько нестыковок в этой системе. Так много незавершенных каких‑то моментов; как будто оборванных кусочков нитей, ведущих в никуда. Ощущение такой… не «сляпанности», конечно, но скомпилированности его системы иногда возникает. То есть это как бы не совсем всерьез для него. Я прошу это рассматривать только как гипотезу, которую нужно учитывать, хотя можно и оспорить ее, но учитывать в любом случае стоит.