Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

• Название: Возвращение в эмиграцию. Книга первая
• Автор: Ариадна Васильева
• Жанр: Историческая проза

Роман посвящен судьбе семьи царского генерала Дмитрия Вороновского, эмигрировавшего в 1920 году во Францию. После Второй мировой войны герои романа возвращаются в Советский Союз, где испытывают гонения как потомки эмигрантов первой волны.

В первой книге романа действие происходит во Франции. Автор описывает некоторые исторические события, непосредственными участниками которых оказались герои книги. Прототипами для них послужили многие известные личности: Татьяна Яковлева, Мать Мария (в миру Елизавета Скобцова), Николай Бердяев и др.

---

Няня Стефа заглядывала в прихожую, открещивалась от черта, но отвертку не давала.

— Током стукнет.

— Током, током, — ворчала Татьяна, решительно забивая вату в чашку, — делать больше этому току нечего — меня стукать!

На почве Фросиной болезни произошел у Татьяны великий раскол с князем Печерским. Явился он звать ее на какой-то бал-карнавал. Татьяна отказалась, мол, дочь больна.

— Подумаешь, больна! С нею Стефа останется.

Татьяна рассвирепела и велела князю больше на глаза ей не показываться. Потом все же простила. Печерский стал снова появляться на вечерах, но особой симпатии к нему уже не было.

5

Новое десятилетие. — Луна-парк. — Оленька Протасова. — Ухожу от Бори. — Два выстрела. — Страх

В начале тридцатых годов погасли последние искры надежды на возвращение в Россию — Франция признала Советский Союз. И не только Франция. Со всеми надеждами на контрреволюционный переворот было раз и навсегда покончено. Да и обвыклись мы в зарубежье. Встречались по воскресеньям у тети Ляли; Саша и дядя Костя звали Петю, усаживались за стол и часами резались в белот.

— Пас!

— Тьерз!

— Плакал твой тьерз — каре!

У дядечки и Валентины Валерьяновны родился сынок Кирюша. Мама несколько недель провела в «санатории», куда ее устроила тетя Ляля. Вернулась худая, постаревшая, с коротко остриженными волосами.

Петя закончил колледж, сдал на бакалавра, научился водить автомобиль и развозил на нем по поручениям какой-то фирмы образцы товаров — рулоны соломки для летних шляп и сами шляпы. Некая общность профессий нас потешала. При встрече мы начинали смеяться, и Петя неизменно спрашивал:

— Как твои шляпы?

— А твои? — парировала я.

С Борей то ссорились, то мирились. Оба работали. Он уже не возражал против моего заработка. Жизнь подорожала, мы с трудом сводили концы с концами, хотя изредка позволяли себе сходить куда-нибудь развлечься. Но если и ходили, то, во избежание всяких недоразумений, я обязательно приглашала кого-нибудь из девчат — Марину или Татку.

Выдался однажды хороший, чуть затуманенный денек. Я позвонила Татке и сказала, что мы с Борей решили сводить ее в луна-парк. Татка заверещала от радости, через полчаса приехала в отель, мы собрались уже выходить, но в последнюю минуту с нами увязался длинный Авдеев. Отказать ему было неудобно, да он и не мог испортить общего приподнятого весеннего настроения. Авдеев попросил пять минут подождать, сбегал к себе и вернулся, одетый в новую клетчатую пару, в шляпу-канотье и с тросточкой. Татка с минуту разглядывала его, склонив голову к плечу, потом отвела меня в сторону.

— Он, что, ненормальный?

Я расхохоталась, и мы вчетвером отправились в луна-парк.

С самого начала стало очень весело. У входа разгуливал зазывала. Уж на что Боря был высокого роста, но рядом с этим оказался форменным пигмеем. В парке глаза разбегались, сколько там было всяких горок, балаганчиков, каруселей-качелей, лотков со сластями.

Я не любительница крутиться вокруг столба на веревке, зато Татка развлекалась от души. Мы объедались разной сладкой чепухой, засахаренными орешками.

Задрав головы, следили за Таткой. Она взлетала в небеса в закрытой белой капсуле, закрепленной на длинных членистых лапах. Лапы распрямлялись и балансировали наверху, и вдруг резко складывались и летели со всего маху вниз. Пассажиры вопили от ужаса на весь парк, а длинный Авдеев подпрыгивал возле меня и махал Татке сорванной с головы шляпой-канотье.

Мы катались на сталкивающихся с грохотом и искрами автомобильчиках, забрасывали белые шары в распахнутую пасть механического бегемота, и уже совсем невмоготу стало нам в комнате кривых зеркал. Отражения то вытягивали клетчатого Авдеева в сосиску, то укорачивали его вдвое.

Наконец мы набрели на обособленный павильон с приглашением на вывеске совершить путешествие в рай. Авдеев засуетился и потащил нас туда. Мы купили билетики и вошли в темное помещение.

Для начала под нами тошно закачался пол. Потом мы с трудом удержались на дергающейся во все стороны лестнице. Все сооружение представляло собой покатую сцену. Она спускалась вниз уступами, и на каждом уступе нас поджидали новые мытарства.

Внизу, как бы в зрительном зале, стояли деревянные креслица, в них сидели уже попавшие в «рай». Все покатывались со смеху.

Среди множества всяких издевательств над человеческим достоинством были там проваливающиеся ступени, отдушины с теплым воздухом, направленным струей вверх. Хорошо, на мне была в тот день узкая юбка. А хитрая Татка наступила на отдушину, когда подача воздуха на миг прекратилась.

Рискуя сто раз сломать себе шеи, мы добрались, наконец, до «рая» и уселись в задних рядах отдыхать. Передние места были заняты исключительно мужчинами, большей частью почему-то пожилыми. Впрочем, я недолго ломала голову над этой странностью.

Тем временем в «рай» спускалась хорошенькая девушка в белом платье с широченной юбкой. Перед отдушиной поставленный помогать служитель, вместо того, чтобы подать руку девушке, нарочно толкнул ее на самую середину сетки.

Теплый воздух рванул вверх — белое платье взлетело мгновенно. Бедняжка с головой запуталась в парашюте подола, судорожно пыталась его сбить, а под юбкой… Боже ж ты мой, она оказалась абсолютно голой!

И вот тогда мужчины с первых рядов, все как один, вытянули шеи, загоготали, захлюпали от восторга.

Наконец девушку стащили с отдушины, платье опало, она в ужасе закрыла лицо руками. Тут подоспел второй служитель и увел ее в боковую дверцу.

Я вскочила. С Таткой сделалась истерика. Она кричала, топала ногами, тащила меня к выходу.

— Зачем, зачем вы нас сюда привели?! — поворачивала она к Боре отчаянное, заплаканное лицо.

Авдеев и Боря были смущены и растеряны, видимо, и в самом деле не знали, чем грозит путешествие в «рай». Мы ушли из луна-парка в растрепанных чувствах.

И все не оставляла мысль о той девушке на отдушине. Я страдала за нее, она преследовала меня со своей загубленной честью.

Не выдержала, рассказала этот случай Татьяне.

— Какая вы наивная, Наташа! — возмутилась Татьяна. — Взрослая женщина, а такой ерунды сообразить не смогли. Это у нее такая работа! Вы, что, думаете, эти старые кобели зря там сидят? Они за тем туда и приходят. А девица ваша получает деньги. И выкиньте вы все это из головы — у меня для вас приятная новость.

Новость и вправду оказалась приятная. Татьяна взяла мне помощницу. Мастерская процветала, заказов было много, мы вдвоем не справлялись.

Я захлопотала, бросилась устраивать для будущей напарницы, Оленьки Протасовой, место.

Она оказалась дочерью давней приятельницы Татьяниной тетки, мы подружились сразу, хотя надежной помощницы из нее не получилось. Но не было в том Оленькиной вины. Она много и тяжело болела.

В детстве Оленька перенесла корь, а родители проглядели осложнение, осложнение перешло в хроническую болезнь почек. В Париже Протасовы жили скудно, в семье было еще двое детей. И вот Сандра переговорила с племянницей, и Татьяна взяла Оленьку под крыло, а я приобрела подругу. Татьяна-то была на десять лет старше, при всей ее доброжелательности сойтись накоротке мы не могли, а с Оленькой были на равных.

Она оказалась спокойной, мудрой, несмотря на свои девятнадцать лет. Как мать снисходительно и любовно смотрит на ребенка, так Оленька поглядывала не только на меня, но и на нашу самоуверенную хозяйку.

— Ах, Наташа, — вздыхала Оленька, наслушавшись моих рассказов о семейных неурядицах, — все это очень грустно, но жизнь-то не кончена.

Мне становилось совестно при взгляде на ее истонченные руки, миловидное обескровленное личико с прилипшими к влажным вискам темно-русыми завитками.

Оленька страшно огорчилась, узнав, что я скрываю от мамы незадавшуюся жизнь с Борей.

— Ах, ты не понимаешь, не понимаешь… Это ужасно, ужасно! Зачем ты таишься от мамы? Ты обязательно должна пойти к ней и рассказать правду.

И ведь заставила. Я набралась мужества и пришла к маме. Это был тяжелый, но необходимый разговор. Мама не упрекала, у нее даже в мыслях не было говорить «Ага, мы тебя предупреждали!». С присущей ей прямотой обвинила меня в гордыне и ханжестве. Я запротестовала:

— Нет, я же еще и виновата!

Мама в досаде хлопнула себя по коленям:

— Она спорить со мной будет! Да ты должна была прийти ко мне год назад! Разве нет? Разве не гордыня оставила тебя наедине с этим невежественным человеком? И это от него, когда он устроил за тобой унизительную слежку, ты не можешь уйти? Извини, это сплошное ханжество. «Мне плохо, я страдаю, но совесть моя чиста». Не чиста совесть, не чиста! Тебя временами, как ты говоришь, трясет от ненависти, но ты же временами спишь с ним. Прости за грубость.