Александр Гроссман - Образ жизни

• Название: Образ жизни
• Автор: Александр Гроссман
• Жанр: Современная проза

Я начал писать и сразу выяснилось, что своих слов у меня нет. Весь текст — мозаика из чужих мыслей, слов и метких выражений. Бесценный дар ушедших поколений. «Но ведь они для того и писали, — успокаивал я себя, — а я для того и читал». Примирил меня с собой симпатичнай мне автор «Русских вопросов» Б.Порамонов. «Нынешнее литературоведение установило, что такие заимствования (подчас бессознательные) являют литературный закон. Любой текст — палимпсест, автор пишет на чужом черновике». Я осмелел и назвал свой палимпсест Modus vivendi. В нём нет авторского вымысла. Все описанные события происходили с близкими мне людьми.

Эта незамысловатая проза написана от первого лица. Надеюсь, никто не станет отождествлять это лицо с автором. В умеренных дозах автор разлит повсюду. «…у писателя все книги исповедальны», (Б.Шоу). Я прикрылся глубоко уважаемыми мною именами. Соблазн сопричастности и кто мы без них? События этой хроники разворачиваются на просторах «братской семьи народов» и завершаются на обетованном пятачке — в Израиле.

---

— Тебе как собрать, — спросил он, — по чертежам или чтоб работало?

— Чтоб работало, — ответил я, ожидая продолжения.

— Тогда готовь валюту.

— Пол-литра хватит?

— Сойдёт, если не разбавленный.

Пётр не возражал, усмехнулся: — Обменный курс в градусах.

К началу «перестройки» мы оказались готовыми шагнуть в открытый мир. «Человек предполагает…», — поучал Фома Кемпийский, сколько веков минуло, а благие пожелания ведут всё туда же.

Объявили конверсию. Прекрасно оснащённый завод, создававший и выпускавший ракеты, оказался у разбитого корыта. Уникальное былое не тронули, укрыли с надеждой на будущее, в проходах начали выпускать изделия, ранее презрительно именуемые ширпотребом. Первой пошла в ход мебель и сразу же выяснилось, что зелёный свет погас, фантазия упёрлась в красный свет реальности. К нам их привело желание превратить круглые трубы из старых запасов в квадратные. Мы рассматривали чертежи, и Пётр заметил: — Здесь больше подошли бы полукруглые трубы или какой-нибудь другой формы приятной для глаз. Зачем вам скучный квадрат? — Завод приобрёл у нас «сопушку», вошёл во вкус, обзавёлся второй, постоянно подкидывал чертежи причудливых труб и мелких профилей из цветных металлов для отделки мебели.

Открылась возможность, и мы воспользовались ею: зарегистрировали собственную фирму с весёлым названием «Сопушки». Мы строили планы, плодили надежды и вспомнили Фому Кемпийского, когда всех нас накрыл шок, а терапия прошла мимо.

Искушённый циник Никколо Макиавелли предупреждал: «Кому неведомо несоответствие между тем, что человек ищет и что находит.»

Глава 24

Скоропостижно скончалась Татьяна Михайловна. Принесли телеграмму, подписанную соседкой.

Дверь долго не открывали, потом долго выясняли, кто стучится. Заспанная соседка впустила Петра в тёмную прихожую.

— Увезли в морг, — заметила, что Пётр растерянно смотрит на вещи, сваленные у стены в коридоре, — комнату сосед занял. Уже и замок сменил. — Вздохнула. — Теперь меня выживать будет. Ему вся квартира нужна.

«Вроде любезные были люди, — подумал Пётр, — что с ними стало?»

— Можно сумку у вас оставить?

— Да, конечно, — спохватилась соседка, — зайдите, перекусите с дороги. Она, как чувствовала, накануне зашла ко мне, оставила ваш адрес. Переживала очень. Видели, что творится? Со свастиками ходят. Всё дозволено. Их время.

— А ваше было? — спросил Пётр, вставая. — Спасибо за чай.

— Было недолго. Дура была молодая, верила всему.

Пётр поехал в морг. Ритуальная сторона жизни работала исправно. Только плати. Записная книжка с адресами и телефонами друзей Татьяны Михайловны затерялась. Проводить пришли соседи по дому и по двору. Одни, искренне скорбя, другие — в надежде на угощение.

Часть жизни медленно погрузилась в бездну. Перед глазами, затуманенными влагой, стояли Татьяна Михайловна с Павликом, звучал её голос, мурашки ползли по спине. «Волны над ним сомкнулись. Замер последний крик…»[22]

Пётр пригласил всех в ресторан, накормил и напоил. На вопрос: кто он ей? Ответил — сын. В тускло освещённом коридоре отобрал письма с фронта, документы и фотографии. Хлопнула дверь за спиной. Проходя, сосед буркнул: «Здрасте.» Пётр остановил его.

— Открой комнату. Переночую.

— Там мои кровати.

— На твоих и переночую. — Сосед подумал и согласился.

На вокзал Пётр приехал рано. Покрутился в переполненных залах ожидания, вышел на проспект и пошёл бесцельно к «Дому книги». У входа в магазин, на столах и на асфальте, лежала плохо изданная литература коричневого толка. По другой стороне проспекта у Казанского собора кучковались возбуждённые юнцы и ораторы постарше. Небритый, с утра пьяный мужчина дёрнул идущую впереди Петра девушку за косу и весело крикнул, обращаясь к прохожим: — Всех вздёрнем! — Пётр отшвырнул его, спросил испуганную девушку: — Вам куда? Пойдёмте, провожу до метро. Молча дошли до станции. У эскалатора девушка остановилась. — Это не первый случай. В вагоне здоровенный дядька прижал меня к стенке и шепнул на ухо: «Убирайся в свой Израиль». Я бы убралась, но я не еврейка. Мой папа грузин. Врач. Хирург. Лечит этих… Спасибо. Пойду. — Пётр проводил взглядом уплывающую головку. Мелькнула мысль: «А кто мой папа?» Услышал взволнованный голос: «Я скажу банальность… Немного ослабить уздечку, бросить идиотский лозунг, и вылезет звериное нутро, а нам с ним жить». Банальность на глазах превращалась в реальность. Его толкали со всех сторон. «Чего стал. Шагай, давай!» Он отошёл в сторону, переждал прилив бешеной ярости, сжал кулаки до боли, успокоился и пошёл на вокзал.

Дома поделился с Ириной пережитым. — Здесь пока спокойно. Или мы не замечаем?

— Вчера я покупала цветы у гастронома. Отобрала три веточки. Спросила сколько с меня. Вместо ответа женщина напустилась: «Чего жмёшься. Бери все. У вас денег — куры не клюют. Всё захапали». Я положила цветы и ушла. По дороге поняла, кого она во мне увидела. Меня всю жаром обдало. Как же Танечка? Она совсем не готова к подобным встречам. Это ещё не самая худшая…

Про девушку с густыми чёрными бровями и толстой косой Пётр не стал рассказывать. Отошёл к окну унять тревожные мысли. «…этика, мораль — всё это тонкий налёт, даже скрести не надо». Был же Сунгаит, и никто не пришёл на помощь.

Ушёл из жизни Владимир Андреевич. Последние годы он часто гостил у дочери. Мы вели долгие ночные разговоры за кухонным столом, слушали его магаданские наблюдения и краткие точные оценки «текущего момента». Некоторые я запомнил. «Экспроприация имени» — по поводу переименования Ижевска в Устинов. «Сколько слёз пролито по вишнёвому саду, а тем временем шёл под топор сад человеческий. Остались одни пеньки и дровосеки, они и правят» — о воцарении Черненко.

Братья Ирины собрались в Израиль. Один из Москвы, другой из Пензы. С этой новостью приехала Эсфирь Соломоновна и завела разговор о Павле.

— Они уговаривают меня ехать с ними — я их визитная карточка, — она грустно улыбнулась. — Начиталась и наслушалась про всё, что творится в армии…, словом, без Павлика я не поеду. — Она посмотрела на Петра, заметила, как сошлись брови, и увела разговор в сторону. — Самое интересное в этой истории то, что затеяли переезд русские жёны моих сыновей. Созвонились, договорились и принялись за мужей.

Эсфирь Соломоновна рассказывала, Ирина слушала, поглядывала на Петра и по его молчанию, едва заметной улыбке, поняла, что мысли его далеко, и, хорошо зная их обоих, терпеливо ждала, пока мать выговорится, а муж вернётся.

После прощания с Татьяной Михайловной, часто помимо воли, Петра стали посещать воспоминания, когда-то отправленные на долгое хранение. Слова Эсфири Соломоновны перемежались ожившими фразами. «Старые гены оказались доминантными, и я, в некотором роде, несу за это ответственность… Бьют не по паспорту…» Известные доводы… Увидел себя смущённого. «У меня в паспорте написано, что я еврей, но я не знаю, кто такие евреи…» Бревно у воды. «Поросята тоже рождаются оптимистами…»

Они смотрели на него и молча ждали. Родные лица. В глазах боль и ожидание.

— Ты согласна? — спросил он Ирину.

— Мне страшно. Ты знаешь почему. Ловчить мы не умеем, заплатить — рука не поднимется. Я боюсь за него.

— Хорошо. Я поговорю с ним, когда он сдаст последний экзамен. А до этого, прошу вас, никаких разговоров.

Эсфирь Соломоновна подняла с пола сумку, вынула пачку брошюр.

— Не знаю насколько этому можно верить. Звучит заманчиво.

— Дорога из жёлтого кирпича?[23] Ладно, проверим.

— Как? — удивлённо спросила Ирина.

— Люди — они везде люди. Пообщаемся.

На другой день по дороге домой Пётр свернул в парк и сел над прудом в том месте, где когда-то ему сказали: «Уж чего только я про евреев не слышала, но чтоб они детей своих бросали…» Раскрыл блокнот и стал писать по адресам, указанным в брошюрах. На работе Пётр отыскал сотрудника, командированного в Москву, и попросил опустить письма. Запасся терпением и стал ждать чуда. Давно подмечено, что чудеса происходят только с теми, кто в них верит. Довольно скоро, не прошло и месяца, Ирина позвонила на работу: — Тебе письмо из Израиля.

— Читай, — попросил Пётр.

— Я пойму? Постой, оно на русском.

Управление кибуцного хозяйства приветствовало решение Павла присоединиться к программе «Первый дом на родине». Его просили с этим письмом обратиться по указанному адресу в Тель-Авиве. Всё остальное они берут на себя.

Вышло так, что Павел сам заговорил об отъезде. Улучшил момент, когда они с матерью остались дома одни, и начал издалека.

— Мила Смелянская из параллельного класса уезжает в Израиль. Она тебя знает. Ты лечила её. Мама у неё русская, а папа еврей. Говорит, если не приживутся в Израиле, поедут дальше — в Канаду или в Австралию. Представляешь, будет ходить вниз головой, — он рассмеялся в ответ на протестующий жест Ирины, — знаю, но всё равно интересно. Она говорит, что мы тоже можем уехать. Есть такой закон…