Александр Гроссман - Образ жизни

• Название: Образ жизни
• Автор: Александр Гроссман
• Жанр: Современная проза

Я начал писать и сразу выяснилось, что своих слов у меня нет. Весь текст — мозаика из чужих мыслей, слов и метких выражений. Бесценный дар ушедших поколений. «Но ведь они для того и писали, — успокаивал я себя, — а я для того и читал». Примирил меня с собой симпатичнай мне автор «Русских вопросов» Б.Порамонов. «Нынешнее литературоведение установило, что такие заимствования (подчас бессознательные) являют литературный закон. Любой текст — палимпсест, автор пишет на чужом черновике». Я осмелел и назвал свой палимпсест Modus vivendi. В нём нет авторского вымысла. Все описанные события происходили с близкими мне людьми.

Эта незамысловатая проза написана от первого лица. Надеюсь, никто не станет отождествлять это лицо с автором. В умеренных дозах автор разлит повсюду. «…у писателя все книги исповедальны», (Б.Шоу). Я прикрылся глубоко уважаемыми мною именами. Соблазн сопричастности и кто мы без них? События этой хроники разворачиваются на просторах «братской семьи народов» и завершаются на обетованном пятачке — в Израиле.

---

— Сидишь на золотой жиле и хлопаешь глазами, — поучал Смолин, — лови момент пока в струе. — Сам он свой момент уже словил и теперь делился опытом с менее расторопным и сообразительным коллегой.

— Возьми отчёт по законченной теме, убери титульный лист и отвези его в закрытый НИИ. Мы же работаем с ними, пойдут навстречу, тем более, что через тебя они тоже приобщатся к модному направлению.

Слабый протест Германа по поводу законности таких действий Смолин авторитетно подавил: — Это только для знакомства с проблемой, для затравки. Потом возьмёшь из отчёта всё, что понадобится, добавишь новенькое, для них пару профилей изготовите… — Похлопал Германа по плечу. — Не ты первый, пройдёт, как по маслу. Не сомневайся. Защита закрытая, автореферат, всего несколько штук, разошлёшь через первый отдел своим людям вместе с «рыбой», экзамены, сам понимаешь, — можно устроить. Да они там сами знают, как это делается.

Соблазн был велик, логика простой и понятной — соответствовала духу времени и морали. Освобождённый от бремени сомнений, Герман двинулся в указанном направлении, не подозревая, что даже верная схема, всего лишь только схема. Он нашёл именитого престарелого шефа, его практически без экзаменов приняли в заочную аспирантуру при закрытом НИИ, а потом начались будни, к которым он не был готов. Прошло несколько лет прежде, чем мы узнали, от самого Смолина, кстати, кто надоумил Германа взяться за диссертацию и научил, как обстряпать это дельце. А тем временем из разных мест стала поступать интересная информация.

С кадровиком, который представлял нам нового начальника, мы встретились в очереди к зубному врачу. Он нервничал в ожидании неприятного визита, был возбуждён и говорил, не переставая:

— Герман ваш семимильными шагами идёт в науку. Мы оформляли документы на него в аспирантуру, — доверительно сообщил он мне, и тут подошла его очередь.

В бытность мою конструктором я невольно стал доверенным лицом Людмилы — доброй несчастной женщины. Работала она быстро и уверенно, поэтому у неё всегда оставалось время обдумать и обсудить, что она скажет своему ненаглядному, когда он в очередной раз заявится домой. Я неизменно советовал: — Гони его в шею! — Она принималась защищать его, а я ставил диагноз: — Сладкая парочка, союз садиста и мазохиста. Детишки кем вырастут? — Она пряталась за доску и на какое-то время замолкала. Если верить её словам, она любила своего мужа, он тоже любил её, детей, друзей, подруг… Он-то приходил, то уходил, то ли жил с ними, то ли нет, но скромную её зарплату считал своей собственностью и распоряжался ею на правах главы семьи. Однажды она сообщила мне, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Я не стал уточнять, чья эта мысль и согласился. Вынужденная как-то сводить концы с концами, чтобы накормить детей и обожаемого мерзавца, Людмила искала подработку, и я вспомнил о ней, когда нам понадобилась уборщица. В тот день Людмила позвонила мне и попросила дождаться её. — Не беспокойся, за Катькой успеешь. — Мы вышли из помещения, отошли от окон лаборатории, и она, понизив голос, сообщила:

— Слушай, этот ваш новый рыженький такой, как только вы уходите, начинает шариться по столам. Сперва я думала, что он бдительность проявляет, — у вас на столах всего навалено — присмотрелась и догадалась: он ваши расчёты, записи, книжки, которые у вас в столах, себе в тетрадочку переписывает. Шпионит за вами, сукин сын.

Я уже сообразил, что к чему. Сказал беспечно: — Что с дурака возьмёшь? Это был уже второй сигнал. Первый поступил от Виктории — машинистки, пожирательницы книг и принципиальной коммунистки. Она виртуозно печатала, красным карандашом исправляла грамматические ошибки авторов, презрительно фыркая: «инженеры!», курила и читала — всё одновременно. Германа она терпеть не могла, а к нам с Петром благоволила. В бытность свою партийным секретарём, Герман ведал подпиской на периодическую печать, лично распределял дефицитные издания среди нужных людей, а Виктория, по понятным причинам, в их число не входила. Этот рядовой факт партийной жизни возмущал её, правда, только по отношению к печатной продукции. Наши с ней хорошие отношения начались с того, что она увидела у меня свежий номер «Иностранной литературы» и сказала: — Дай почитать. — Понимая её ограниченные финансовые возможности, мы с Петром снабжали её книгами, иногда даже раньше, чем читали их сами. Возвращая мне очередную книгу, Виктория сообщила: — Держите ухо востро с этим прохвостом. Недавно печатала ему статью с грифом «для служебного пользования», смотрю знакомый текст, потом вспомнила — это же слово в слово из вашего отчёта. Я заложила лишний экземпляр. Можешь забрать.

Герман придумал заглавие, сочинил две первые фразы про линию партии и добросовестно переписал несколько страниц из отчёта. Я показал Петру «статью», думал, он насторожится, а он рассмеялся.

— Я так же писал сочинение на вступительных экзаменах в институт. — Он смотрел куда-то в сторону и улыбался. — Не переживай. Всё уже опубликовано.

— А просто порядочность в счёт не идёт?

— Идёт, — ответил Пётр, — факультативно.

Недобрые мои предчувствия вскоре сбылись. Лабораторию разделили на две группы. Пилюлю подсластили: Петру досталась группа прокатки на том основании, что с волочением он уже разобрался и теперь может сосредоточиться на других процессах, а по сути Петра отделили от того, что было им сделано и легло в основу его диссертации. У меня не было жизненного опыта Петра. Я не был фаталистом и не считал, что всё, что ни делается, делается к лучшему, и я не заряжался йогой, хотя Пётр не раз советовал приобщиться. Я ощущал постоянное присутствие Германа за спиной, не мог унять раздражение, которое он вызывал во мне, и чувствовал, что не успокоюсь, пока не одёрну его. Но как? Мне нечего выложить на стол и припереть его к стенке. Кто знает, как далеко он уже зашёл? Две одинаковые диссертации ВАК не пропустит.

Идея устроить «прохвосту» западло возникла по дороге домой и так увлекла меня, что в тот же вечер, когда все улеглись, я устроился на кухне и принялся готовить бесплатный сыр для задуманной мною мышеловки. Прежде всего, сочинил заголовок, на который нельзя было не клюнуть. Труд мой выглядел внушительно и правдоподобно, ибо общие положения я добросовестно, слово в слово, переписал из учебников; они не отличались новизной и хорошо узнавались. «Новизной» отличались формулы и «математический аппарат», использованный для их выведения. Первой проверку прошла Зинуля: я попросил её переписать статью, ссылаясь на плохой почерк. Пока она грызла яблоко и переписывала, я сидел рядом и ждал разоблачения. Зинуля догрызла второе яблоко и отдала мне рукопись. — Ну, как? — спросил я. — Здорово. — Бездумно ответила она. Я ещё раз перечитал аккуратно переписанные страницы и подумал, что всё же надо дать Герману шанс и себе оставить лазейку на всякий случай. Взял красный карандаш и написал три слова внизу последнего листа: тройка, семёрка, туз. «Туз» подчеркнул и успокоился. Между страницами «обронил» светлый Катькин волосок, страницы сложил в папку с надписью «Публикации», убрал папку в большой ящик письменного стола, ящик закрыл на ключ, ключ повесил на гвоздик, прибитый с внутренней стороны тумбы письменного стола. Зря, что ли, читаем детективные романы! Когда волосок исчез, я выждал ещё пару дней, заглянул к Людмиле, выслушал очередную главу из хроники семейной жизни и, уходя, спросил, между прочим: — Наш всё шарится?

— Ой, — спохватилась Людмила, — хорошо, что напомнил. Он из твоего стола какую-то папку вытащил и к себе уволок. Вот, сукин сын!

Я, когда готовил западло, конечно, рассчитывал на какой-то эффект, но того, что произошло, никак не ожидал. Года через два, когда Пётр уже защитил свою диссертацию, наш директор по пьяной лавочке рассказал ему конец этой истории. «Дурак — он и есть дурак. Ври, да не завирайся. Поставил шефа первым автором и подсунул ему какую-то херню. Тот, не глядя, подписал, и херня эта вошла в сборник трудов к какому-то там юбилею. После подписи шефа рецензенту не пошлёшь. Отпечатали, разослали… Сборник хоть и закрытый, а всё же читают. Пришлось шефу отказываться от своей подписи, а Герку выперли без объяснений. Я его спрашивал: — Где ты эту херню взял? Молчит». А Пётр догадался. При случае спросил меня: — Дай почитать.

— Что? — не понял я.

— То, что ты Герману подсунул. — И рассказал мне конец истории.

Герман уже давно на пенсии. Копается в огороде. В конце концов, шанс у него был. Вместо того, чтобы присваивать чужие работы, лучше читал бы хорошую прозу.

Виктория подрабатывала на дому, печатала вечерами и по выходным. Бумагу для печати она добывала из одной ей известных источников и уже запаслась «хорошей финской» для диссертации Петра, а пока печатала черновой вариант на «дерьмовой», авторитетно заявляя, что для черновика сойдёт. Пётр не возражал — лишь бы чернила не расходились, когда будет вписывать формулы.