Нина Буденная - Старые истории

• Название: Старые истории
• Автор: Нина Буденная
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Вошедшие в книгу рассказы, основанные на личных воспоминаниях прославленного полководца С. М. Буденного, — это не история гражданской воины, не боевой путь легендарной 1-й Конной армии. В их основе — случаи из жизни, иногда веселые, иногда грустные, которые не могут стать материалом для исторических исследований, но которые делают зримыми, реально воспринимаемыми события славных лет возникновения и становления Советского государства.

Повесть посвящена сегодняшним дням и рассказывает о двух днях из жизни деловой женщины.

---

А погоня продолжалась. О доски забора рикошетили пули, и был он высок и сверху повит колючей проволокой. Я ловок и силен, но сто семьдесят два сантиметра роста — они и есть сто семьдесят два: никак не удавалось мне, подпрыгнув, уцепиться за что-то, чтобы подтянуться. А колючая проволока — так тьфу на нее, подумаешь, руки разорву. Не до жиру.

Бегу, лечу я вдоль этого распроклятого забора, только пятки сверкают. Но понимаю, что плохо мое дело. За мной упорно гнались, стреляли, и то, что промахивались, как говорится, не моя вина, но ихняя беда.

Слышу кричат:

— Смотри, он у забора!

— Скачи наперерез, в калитку уйдет!

«Ага, имеется калитка!» И я поднаддал. Только бы не отрезали от нее, только бы успеть. У меня еще четыре патрона. Ничего, повоюем. Если успею.

До калитки я домчался почти одновременно с орловцами. Пришлось, вдавившись за косяк, стрелять. Двоих снял с лошадей, в третьего промазал, но задел коня. Тот вздыбился, крутанулся, отнес всадника, а я навалился на калитку. А она заперта.

Это была та улочка, по которой мы ехали с Ворошиловым. Я ее узнал. «Камень! Должен быть камень!» — вспомнил я.

И пока мой противник разворачивал храпящую лошадь, я дунул к нему что было мочи. Он, родимый мой, по-прежнему лежал в лопухах, принесенный мореной. Я сидел уже на гребне забора, когда ко мне подлетел, размахивая шашкой, разъяренный преследователь. Я развернулся всем корпусом, чтобы выстрелить, но на меня уже со свистом опускался клинок. К моему счастью, удар пришелся по парабеллуму, который полетел в неизвестном направлении. А я в известном — за забор, куда и собирался.

Уселся на корточки, привалился спиной к доскам и дышу как загнанный. Сил же никаких нет!

Тут опять пальба началась, на соседней улице. Да это уже не по мне. (Потом оказалось — это вошла в город разведка 51-й дивизии.) И снова затихло.

Я отдышался, поднялся и пошел вдоль забора к калитке. Отодвинув засов, выглянул. Пустота, никого. Будто и не тут несколько минут назад я метался как затравленный. Пошарил вокруг себя и подобрал подходящий булыжник. Какое-никакое оружие. Пусть будет. И пошел к своему камню, к моему спасителю. Даже погладил его рукою, подержался за холодный, промерзший бок, погрел его ладонью. С нежностью подумал о человеке большой души, о том великолепном лентяе, который так и не удосужился убрать этот всем мешающий камень с кромки узкой дороги. И мысленно благословил их — и камень и лентяя.

Потом осмотрел землю вокруг — не лежит ли где мой парабеллум. Нет, не лежит.

Искать тут долго было несподручно, следовало возвращаться. И я пошел в сторону особняка, в котором спал на металлической сетке спасенный от блох Ворошилов и видел боевые сны храпевший одетым на деревянном сундуке Зеленский.

И был я устал, опустошен и раздосадован. Как легко меня зацапали! А не переложи я вовремя оружие в карман? Погиб бы ни на понюх табаку. Срам.

Тут и мой мостик завиднелся, смотрю: около него какие-то люди копошатся, ко мне направились. Наши, свои. Вдруг за спиной топот. Повернулся: скачут галопом трое кавалеристов — мои недавние преследователи. Тут уж, имея за спиной подкрепление, я совсем обнаглел. Вылетел за середину дороги, камнем замахнулся и как крикну:

— Стой! Стрелять буду!

Лошади даже на задние ноги присели.

— Товарищи бойцы, ко мне! — зову своих. Пока орловцы не пришли в себя, выхватил у одного красноармейца карабин, направил на них:

— А ну живо слезай с лошадей, кому сказал! Забирайте их, ребята, и ведите куда следует.

Такой живописной группой мы и направились дальше. Я все к своему особняку пробивался.

И снова конский топот. Подошел наш конармейский эскадрон. Узнали, улыбаются. Командир доложился по уставу, я распорядился располагаться на ночлег.

— И выставите усиленное сторожевое охранение, — уточнил. — Да повнимательнее — здесь пока неспокойно. Черт-те кто по улицам шастает, зевак разных хватают.

И снова цокот копыт. Что за оказия? Подъезжает к нам Орлов и компания. Видимо, потемну, да с пьяну, да в незнакомом месте совсем закаруселились.

— Окружить! — приказал я.

И когда конармейцы, которым повторять дважды ничего не надо было, взяли их в кольцо, мой бывший конвоир, всклокоченный и печальный, сказал мрачно, но злорадно:

— Ну? Я же говорил, что это Буденный!

— Теперь и сами видим, — сказал Орлов.

Кислый у него вид был. Сидел на коне скрючившись, ладонью плечо зажимал — все-таки попал я в него, значит.

— А ну, герои, у кого мой парабеллум? — спрашиваю.

Зашевелился один, пистолет мой по рукам пошел. Я его взял, оглядел. На дуле засечка от удара, но неглубокая — сталь качественная. Так что работать им можно.

Орлов молчком вынул из кармана мои золотые часы, приблизился и протянул их мне.

— Я вас грабить не собирался, — говорит. — Вы мне эти часы сами сунули… У меня к вам просьба: решайте поскорее мою судьбу. Все надоело. Лишь бы к одному концу.

— Разберемся. Отведите их, — приказал, — да этого, — указал на Орлова, — пусть перевяжут.

Вот и добрался я наконец до дома. Захожу к своим — спят. Посапывают тихо, мирно. Стал я раздеваться, стулом двинул. Тут Климент Ефремович глаза открыл:

— Ты что, Семен Михайлович, только ложишься? Откуда ты?

— С того света, брат.

— Что за шутки? — Ворошилов даже сел на кровати.

— Какие уж тут шутки.

Рассказал ему о ночном происшествии. Со всеми увлекательными подробностями. А он так за меня задним числом испугался, что даже озлился.

— Ну и дурак же ты, — говорит, — Семен Михайлович. Других учишь, а для самого закона нет. Какое право ты имел выходить ночью один? Ты же должен отдавать себе отчет, какая на тебе ответственность, сколькие люди вверили тебе свои жизни и судьбы? А о стране ты подумал?

Что тут скажешь? Прав был Климент Ефремович, конечно, прав.

— Нечего мне возразить тебе, друг ты мой дорогой. Не думал я о стране — гигантоманией не страдаю. А думал я очень узко — о своей собственной шкуре и о том, что она в общем-то ладно на меня натянута и любая дырка в ней — лишняя. И еще думаю я, Климент Ефремович, что, если мы с тобой, два молодых, сильных, ловких и умных мужика, глядясь по утрам в зеркало, будем каждый раз повторять себе: этого человека надо беречь и сохранять, потому что он ой еще как нужен стране и народу, — ни черта мы с тобой не сделаем. И не сделали бы.

— Зачем так-то уж. Я же говорю о разумной осторожности.

— И опять ты прав. Да я ведь уже и наказан.

— Если бы в первый раз, — тут Ворошилов вдруг захохотал, — какой артист в тебе погиб, гражданин писарь. Ну и везучий ты человек, вот везучий! А если бы Зеленский не спал и ты его к Орлову отправил?

— Он бы тоже выкрутился.

А что? Я, наверное, вправду везучий. Есть у меня какое-то такое счастье. Вроде предопределения судьбы. Недаром, когда я выступал как-то на съезде женщин-горянок — а они в судьбе толк знают, — пока я говорил, они мне шинель всю обстригли. Начал речь произносить — шинель до щиколоток была. Кончил — а она до колен.

— Товарищи женщины, — говорю, — милые мои горянки, как это прикажете понимать?

А самые передовые женщины Кавказа и Закавказья мне и отвечают:

— Разобрали мы вашу шинель, Семен Михайлович, на амулеты. От врага, от пули врага, от дурного глаза врага, от болезни, от беды и от несчастья. И чтобы родители были здоровы, и дети наши, и мужья наши, и друзья наши. А лучше всего — отдай-ка ты нам эту шинель совсем, потому что родственников много, друзей много. Надо, чтобы всем хватило.

Я и отдал. А парабеллум свой с вмятиной на стволе сам всю жизнь храню.

Знаете, как в той детской игре: «Даю и помню, беру и помню».

Конец «второй волны»

Кончилась гражданская война, удрал за море барон Врангель с недобитыми остатками своей армии — наше упущение, ну и дел военных поуменьшилось: фронт ликвидировали, Конную перебросили в район Екатеринослава — нынешнего Днепропетровска.

Однако не отдыхать мы туда направились — район Екатеринослава был центром бандитского движения.

Вспоминаешь войну — что говорить, трудно было. Люди на смерть шли, да мы-то, Красная Армия, знали, за что головы клали. А мирное население, люди, через землю, через очаги которых громыхала сапогами, стучала копытами, скрипела колесами обозов война, все ли они понимали, что за гроза грохочет над их деревнями и станицами, за что бьются, за что убивают? Кто понимал, те были или с нами, или против нас. А для мирного населения… Белые идут — грабят, обирают, бандиты налетят — воруют, мародерничают. Ну а красные придут… Конечно, дисциплина у нас в 1-й Конной была строгая, серьезная — военная, одним словом. Но ведь нас никто не снабжал, гимнастерки, сапоги выдавали бойцам, как ордена, — за особые заслуги. Людей кормить надо, лошадей кормить надо, да и надо, чтобы было кого кормить: лошади гибли, они ведь тоже воевали. Приходилось брать у населения. В официальном порядке, но брать. Иногда взамен оставляли своих лошадей — изработавшихся, больных, раненых, усталых, а какие они работники, их еще лечить и лечить, на ноги ставить. Деньги платили, да цены им не было. А чаще бумажку выдавали, что, дескать, у такого-то лошадь взята для нужд Красной Армии и при первой возможности Советская власть возместит ущерб тем или иным способом.