Николай Веревочкин - Белая дыра

• Название: Белая дыра
• Автор: Николай Веревочкин
• Издательство: «Дружба Народов» 2007, №6
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007

Что такое «черная дыра» мы более или менее знаем из книг о космосе и из научной фантастики. А — «белая дыра»? Николай Верёвочкин утверждает, что есть и такое явление. Герои романа живут обычной жизнью, но постоянно попадают в необычные ситуации. Прокл Шайкин очень хочет разбогатеть, но его на пути к золоту ожидают сплошные дыры-перевёртыши, местами невероятно мерзкие. Одной семейки, интимно спящей с домашними животными, и отвратительной крысобаки хватит, чтобы представить себе мутантное состояние деревенской глубинки. Но вот Прокл наконец-то попадает из антиутопического «Преддырья» в утопическую «Дыру», где происходит смена героя: появляется Тритон Охломоныч, который решает покончить жизнь самоубийством, но в самый последний момент судьба внезапно дает ему в руки могущество бога. Но как трудно быть богом! Сумеет ли он распорядиться этим даром?

Роман изобилует неожиданными поворотами сюжета. В нем неразрывно связаны реальность и фантастика, юмор и печаль, причем печаль, исключающая уныние.

Через оба произведения Николая Верёвочкина лейтмотивом проходит тема выбора — между разрушением и созиданием, жизнью и смертью, душевной чуткостью и духовной глухотой. Его произведения помогают увидеть в трагическом хаосе происходящего ценности вечные, остановиться среди суеты и попытаться определить смысл своей жизни и свое место во вселенной. Человек может быть беден, неталантлив, неумен, доведен до отчаяния, может совершать ошибки и даже утратить имя. Но человек не может жить без души, и он не должен быть подлым.

Если разрушена душа — нет человека, предупреждает автор.

---

— А мы вроде бы и того, не познакомились. Кто же вы такой будете?

Туманный палец ткнул в сторону жука, и слабеющий голос прошелестел:

— Я — это он.

— Так что же — вы вроде бы как машина?

— Вроде бы. Странно было бы, если бы с тобой заговорила, как ты выражаешься, машина.

— Конечно, не пряник, — согласился Охломоныч, — хотя раньше я с машинами частенько разговаривал. Правда, все больше по-матерному.

В это время душа незнакомца просочилась сквозь одежды, и одежды опали с шуршанием, как листва с дерева. Красная вишня на белом.

Теплое, как бы парное, облако окутало Охломоныча и с шипением проникло в него.

По телу звон прошел, легкое покалывание, и тепло разлилось. Будто это и не Тритон Охломоныч вовсе, а бутылка искристого советского шампанского. Доперестроечного, разумеется.

Тепло превратилось в жар, и словно кто золотой ложечкой в чае кусок рафинаду размешал.

До полного, то есть, растворения душ.

Потом Охломоныча пронзило холодной молнией. Словно человек стакан девяностошестиградусного спирта выпил.

Деликатно заворошилась душа белоголового незнакомца ли, машины ли, поудобнее устраиваясь в теле Охломоныча.

Голова закружилась, и Бабаев бор всплыл в небеса. И стал Охломоныч, с одной стороны, вроде бы Охломоныч, а, с другой стороны, вроде бы и не Охломоныч.

Опасное это дело — слияние душ. Считайте, что я вас предупредил. Большая нагрузка на кору больших полушарий получается. Еще бы! Человек, допустим, всю жизнь к своей голове относился, как к месту для ношения шапки, а тут, считай, в одну секунду столько всего в мозги привалило, что и за сто лет по книжкам не узнаешь, даже если будешь читать без перерыва на еду и сон. Закоротило, короче, в голове затрещали мозги как от электрических разрядов, и Тритон Охломоныч повалился на землю, как подрубленная под самый корешок сосенка.

Долго ли, коротко ли лежал, только, очнувшись, солнца на привычном месте не увидел и долго не мог свою личность признать. Думал о самом себе как о постороннем сукином сыне и головой покачивал в недоумении: «Забавное ты существо, Охломоныч, забавное».

А боковым зрением чувствует матовое золотое свечение.

Поворачивает просветленную после слияния душ голову — здравствуйте вам! — это же давешний жук. Только размером с микроавтобус. Крылышко-дверцу приподнял, а под ним уютная кабина.

Встал Охломоныч, отряхнулся. Заглянул внутрь жука, а там — ни руля, ни кнопки, ни ручки. Ничего.

— А как же тобой управлять прикажешь?

И слышит внутренний, насмешливый голос:

«А что мной управлять? Садись да поезжай».

— А нажимать на что? Нажимать-то не на что.

«А вот нажимать как раз ни на что и не надо. Думаю, мы друг друга и так поймем».

— Вот оно что, — догадался Охломоныч, — значит, одной силой мысли?

«Силой мысли? — хмыкнул внутренний голос с иронией. — Ну, назови это так».

Забрался Охломоныч внутрь жука. Кресло не кресло, а как бы живое существо. Нежно так замурлыкало и, вроде мягкой пены, окутало по фигуре. Не сидишь, а паришь в невесомости.

«Ну, поехали?» — спрашивает внутренний голос.

— Поехали-то поехали, — отвечает с сомнением Охломоныч, — только как мы по болотам проедем?

«Не понял», — удивился голос.

— Дороги-то нет, — объяснил Охломоныч.

«Ах, тебе дорога нужна! Поехали по дороге».

— По какой такой дороге?

«А по той, что мы сейчас построим, — невозмутимо отвечает голос. — Далек ли путь?»

— По прямой и пяти не будет, а в объезд все пятнадцать наберутся.

«Поехали по прямой».

— Прыткий какой! «По прямой»… А речка?

«Широка ли речка?»

— Бурля-то? Да сейчас воробью по колено. А весной с того берега выпить позовут, а ты и не услышишь.

«Значит, мост нужно строить, — сделал вывод невозмутимый голос и добавил с неудовольствием. — Говорить будем или поехали?»

— Без колес? — хмыкнул Охломоныч.

«Эх, сила мысли, — усмехнулся голос и передразнил, — без колес… Выбирай дорогу-то».

Жук вздохнул и, едва слышно зажужжав, приподнялся над землей. Охломоныч выглянул наружу — хоть бы одна травинка под днищем шелохнулась.

— Так он и летать умеет, — одобрил Охломоныч, — однако на чем над землей держится?

«Какая разница, — ответил с легким раздражением голос. — Считай, что на силе твоей мысли».

Ишь ты, язва какая!

— Вот по этой колдобине и поедем, — дал направление Охломоныч, сделав вид, что не заметил подковырки.

«Шести метров хватит?»

— Чего шести?

«Ширина».

— Пойдет.

«А цвет?».

— Чего цвет?

«Дороги, чего же еще».

— Уж и не знаю, — растерялся Охломоныч. — А какие вообще-то цвета бывают?

«Да любой, — вздохнул голос. — Можно вообще под радугу сделать. Можно мозаикой. Можно под картины раскрасить. Мне, например, Сандро Ботичелли нравится. «Три грации». Можно под полотна импрессионистов. Тебе, Охломоныч, импрессионисты нравятся?»

— Да так как-то, — уклончиво ответил Охломоныч, — мне больше сало с чесноком нравится. Да еще Сальвадор Дали с Босхом. Вот только поймет ли народ?

«Согласен, — поддержал его голос. — Для Новостаровки лучше что-нибудь из Третьяковской галереи. Пойдут ребятишки в лес за ягодой, а по пути и к искусству за одно приобщатся».

— А вы что присоветуете, — перешел на «вы» из уважения к обширным познаниям голоса Охломоныч.

«Хм! — задумался тот. — Выбор большой. Можно — под гранит, можно — под мрамор. Песчаный неплохо. Брусчатка…»

— А можно — вроде бы земляника, земляника, земляника. Зима наступит, а на дороге — все лето.

«Пожалуйста!»

Жук зашипел и распустил хвост на ширину будущей земляничной дороги.

— А где же асфальт?

«Кому нужен ваш вонючий, смердящий асфальт, когда вокруг столько экологически чистого сырья!»

Гладко, как утюг по свежевыстиранным простыням, со скоростью бегущего человека жук заскользил по искореженной гусеницами тракторов земле, оставляя после себя идеально ровную, как фотообои, полосу, расписанную под поляну созревшей земляники. Раскрыв рот, Охломоныч смотрел, как в нужном месте появлялись трубы для водостока, а где надо — насыпь, выравнивающая полотно дороги.

Над нарисованной земляникой порхали живые бабочки и прыгали кузнечики. И потому, как вреда это им не приносило, Охломоныч сделал вывод, что масса быстро схватывается и моментально остывает.

— Это что же прямо из земли? — поинтересовался он.

«Из того, что в земле», — уточнил голос.

Но не такой Охломоныч был человек, чтобы верить своим глазам, а тем более — заносчивому внутреннему голосу.

Соскочив на ходу, он пошел, а потом и побежал следом за машиной без колес, изо всех сил топая по дороге тяжелыми ботинками монтажника, пробуя на твердость приятно шершавую поверхность, на которой невозможно было подскользнуться или покатиться юзом. Топал, топал Охломоныч и незаметно для себя перешел в пляс. Это был танец, который инстинктивно отплясывают подвыпившие русские мужики, никогда не обучавшиеся хореографии. Странный танец самовыражающейся души, заложенный, видимо, в генах. Тем более странный, что Охломоныч вовсе и не был пьян.

Давно ему не было так весело без водки.

Пожалуй, лет двадцать. С перестройки.

«Будем ногами сучить или будем дорогу строить?» — спросил внутренний голос, и жук тотчас же замедлил движение. В голосе не было особого ехидства, а было лишь легкое неудовольствие да, пожалуй, грусть. Голос недоумевал, как можно ликовать по такому пустячному поводу, и немного жалел Охломоныча.

Уставший радоваться Охломоныч устыдился и, тяжело дыша, взобрался внутрь жука. Умная эта машина была так чудно устроена, что такие фокусы можно было проделывать на ходу, не опасаясь попасть под колеса. По той простой причине, что колес у нее не было.

Охломоныч вертел головой, смотрел то на безобразную колею впереди, то на широкую, ровную, усыпанную ягодой полосу позади, и в поэтическом вдохновении матерился от избытка чувств. Когда же над оврагом полотно дороги вспучилось изящным мостком, по бокам которого выщелкнулись столбики ограждения в виде белых грибов, он, исчерпав весь запас сильных выражений, вдруг замолчал на полумате.

Но то, что случилось у речки Бурли, едва ли не сделало его немым на всю жизнь.

Не притормозив у обрыва и даже не сбавив ход, жук, словно по невидимой паутине, протянутой с берега на берег, поплыл по пустоте, над зарослями краснотала, камышитовыми островами. Охломоныч вжался в кресло и закрыл глаза, ожидая неминуемого падения с десятиметровой высоты. Живот его свела сладкая судорога, как это случалось в детстве, на качелях.

Когда же через несколько минут он приоткрыл один глаз, жук висел над серединой реки. Оглянувшись, Охломоныч увидел, что машина двигалась по мосту, который сама же из себя и выдавливала.